С паном Беганеком по Эфиопии

Вторая реликвия, о которой я хочу рассказать, это портсигар из кедрового дерева с золотой монограммой в виде буквы «А» и королевской короной. Эту великолепную вещь пан Горн в 1937 году получил- на память от вице-короля Эфиопии, итальянского князя д’Аоста. Князь, по словам пана Горна, не имел ни малейшего представления о том, как вести себя с местными жителями. Однажды он в присутствии пана Горна предложил одному эфиопу закурить и протянул открытый портсигар с папиросами. Пап Горн удержал князя, объяснив, что подобная фамильярность по отношению к местному жителю грозит европейцу «потерей лица». Пан Горн хорошо знал Эфиопию, и князь д’Аоста послушался его совета. В знак признательности он подарил поляку свой портсигар.

Выслушав рассказ о происхождении портсигара, пан Беганек покраснел от негодования, а я невольно отпрянул от кедровой коробочки. Мы многозначительно переглянулись. Трудно было спокойно слушать такие вещи. Слишком жива еще у нас в памяти история фашистского нападения на Эфиопию. Портсигар князя д’Аоста испортил нам все настроение от визита.

Сидевший в кресле больной человек заметил наши взгляды и неприязненную реакцию. Его дрожащий голос зазвучал громче и стал более прерывистым. Пан Горн хотел оправдаться перед нами, объяснив, что эта история с портсигаром вовсе не означает, что в итало-эфиопском конфликте он был на стороне оккупантов. Наоборот, во время войны пан Горн всей душой сочувствовал героической борьбе эфиопов. Некоторые эфиопские генералы, судьбой которых он живо интересовался, — его близкие друзья. Пан Гори человек справедливый, он всегда любил эфиопов. Но забыть о том, что он белый, не мог никогда. Для него, европейца, местные жители всего лишь яркая деталь в увлекательной, полной приключений жизни в экзотической стране. Сейчас он по-иному смотрит на все это. Но тогда…

Измученный долгим разговором, пан Горн замолчал и прикрыл глаза. А мы, закончив осмотр наиболее интересных предметов, перешли к стене с фотографиями. Их было множество. Прежде всего мое внимание привлекла висевшая на почетном месте фотография пана Горна в охотничьей одежде. Этот старый снимок сделан в первые годы его пребывания в Эфиопии. В группе смеющихся темнокожих охотников со штуцером в руках стоял наш хозяин. На нем была небрежно надетая спортивная рубашка, тропический шлем, брюки для верховой езды и высокие запыленные сапоги. Он выглядел здоровым, сильным, молодым, излучающим энергию и радость жизни. Пан Горн тех далеких времен, когда он охотился на львов и слонов, торговал с африканскими царьками, был другом могущественного раса из Годжама и приятелем вице-короля, со снисходительной симпатией относился к местному населению — коричневым своенравным детям — и старался избегать фамильярности, чтобы не «потерять лицо»!

Я не мог отвести глаз от этого снимка. Пан Горн на фотографии ничем не отличался от героев книг, которыми мы зачитывались в детстве! Разве не такими представляли мы себе героев приключенческих повестей Мая[36], Купера и других писателей? Разве не мечтали быть такими, как пан Горн, — прекрасными рыцарями необыкновенных экзотических приключений?

Такими, как пан Горн?!

Внезапно за нашими спинами заскрипело кресло и в уши ворвался душераздирающий стон больного — страшный крик, от которого хотелось бежать на другой конец света:

— Айелеч! Айелеч!..

Черная служанка опять принесла лекарство, и снова мы несколько минут ждали, пока растворится белая таблетка. Печален, невыразимо печален заключительный акт эфиопских приключений пана Горна!

После второго приступа мы больше не возвращались к эфиопским темам, а заговорили о Варшаве. Старый пан Горн жаждал что-нибудь услышать о городе своей юности. Он спрашивал о домах, которых уже не было, о людях, давно умерших, просил подробно рассказать, как сейчас выглядит Варшава, и очень огорчался, что у нас нет фотографий города.

Когда наш визит подходил к концу, я спросил, почему пан Горн не возвращается в Польшу или хотя бы в Европу. Ведь он богат, мог бы лечиться у лучших врачей, получше распорядиться теми несколькими годами жизни, которые ему еще остались… Вместо этого он одиноко живет в своем доме с молчаливыми черными слугами, каждый день обрекая себя на новые муки в убийственном для него климате Аддис-Абебы.

Вопрос взволновал пана Горна. Руки его задрожали сильнее. Мы должны ему поверить — он тоскует по своей родине так же, как некогда тосковал по Африке, — все эти годы ни на минуту не оборвалась его внутренняя связь с Польшей. Когда ему пришлось одному несколько месяцев прожить в дикой провинции Гимирра, то, чтобы не забыть родной язык, он разговаривал по-польски с собакой. А потом, вернувшись в Аддис-Абебу, пан Горн много лет учил польскому языку шанкаллу Мухаммеда. Да, он хотел бы вернуться в Польшу! Но поздно. Разве он может ехать в таком состоянии? К тому же у него нет там никого, ни одной живой души. Родные и знакомые умерли. А имущество, нажитое им за всю жизнь? Все собранные за десятки лет памятные вещи? Несколько тысяч килограммов слоновой кости? Нет, для него нет возврата. Его эфиопское приключение должно быть доведено до конца.

Поздним вечером мы покинули домик с колоннами. Пан Горн, поддерживаемый Айелеч и Мухаммедом, проводил нас до крыльца.

Между двумя черными слугами белый, беспомощный… Рыцарь Великих Приключений…

Мы возвращались понурые и молчаливые. Лишь подойдя к отелю, пан Беганек заговорил:

— Я давно вам говорил, что великие приключения в Эфиопии кончились. Все, точка, аминь.

— Кончились, но не для всех, — ответил я. — Кончились великие приключения европейцев в Эфиопии. Но великие приключения эфиопов только начинаются. Хотите знать, как это будет выглядеть? Пожалуйста. Наш друг Касса Амануэль со временем займет место своего директора-грека и, кто знает, может быть, станет членом парламента. Уольде Бирру заменит свой мотоцикл и радиоприемник на автомобиль и телевизор. Сыновья харэрских землевладельцев отдадут свои деньги в банк, и правительство построит на них новые фабрики и школы. Этих новых приключений будет становиться все больше, и все большее число эфиопов примет в них участие… Понимаете?

Утром следующего дня мы отправились в обратный путь на свою родину.