Русские на Индигирке

Хóлка — бедро.

Хóлуй — мелкий плавник, прибитый речными или морскими волнами к берегу.

Хорóмина — дом, жилище.

Хохóл — лохматая собака.

Хрущкóй — хрустящий.

Хубýр — весенний лед на реке, озере.

Худобá — а) болезнь, хворь; б) несчастье, злой рок.

Худоéственный (о человеке) — человек с плохим аппетитом.

Худóй сток — северо-восточный ветер.

Худой ум — мрачные мысли.

Худоýмный — вспыльчивый человек.

Худýю кровь надернуть — рассердиться, перемениться в лице.

— Ч —

Чажи — меховые чулки.

Чáйкой падать — жадничать.

Чандáлы — остатки жилищ древних юкагиров.

Часовáть — быть при смерти.

Чахловáтый — болезненный.

Чащина — тонкое сухое дерево.

Чáяшник — шкурка несортового песца.

Чеволдáш — нарост на дереве.

Чекóшка — колотушка для рыбы.

Чекуняшка — очень маленький, микроскопический.

Чéлепень — толстый, упитанный человек.

Человéчик — зрачок.

Чемодáн — шкура нерпы.

Чéрва — червь.

Червотóчина — небольшое дупло в дереве.

Черéт ли — чуть ли.

Чéрез говорить — проявлять неуважение, бестактность.

Чéрень — рукоятка ножа.

Чéтверть косая — длина, равная расстоянию между большим и средним пальцем руки.

Чéтверть простая — длина, равная расстоянию между большим и указательным пальцем руки.

Чешýя да не прильнула — выражение, близкое по значению к словосочетанию «мартышкин труд».

Чибишóк — кончик носа, макушка.

Чигиркáть — скрежетать зубами.

Чигили дать. — броситься наутек..

Чикáнить — мочиться.

Чимéр — зад (человека или животного).

Чистóтка — чистюля, чистоплотный человек.

Чóпка — глубь, подводная яма.

Чубáрко — собака серой с пятнами масти.

Чубýк — большая курительная трубка.

Чувáл — камин, камелек.

Чукáвка — инструмент для выдалбливания.

Чум — мешок особого покроя для складывания вещей на нарте.

Чуки прибежать — приблизиться на короткую дистанцию, лицом к лицу.

Чýрить — играть в жмурки.

Чухмáречка — любимая женщина, зазноба.

— Ш —

Шабарчéть — шуршать

Шáбиш — багаж.

Шáгла — жабры.

Шáеть — тлеть.

Шаровáры — меховые дорожные штаны.

Шархали — сосульки.

Шарчéть — журчать.

Шаткары — дорожные меховые ботинки, подошвы которых сделаны из оленьих щеток.

Шахатки — позвонки.

Шевелить — а) слегка двигать что-либо; б) вмешиваться в чьи-нибудь дела, приставать к кому-либо; в) заигрывать, любезничать с женщиной.

Шелóник — юго-западный ветер.

Шéпетко — красиво.

Шеречóк — щеночка.

Шибинка — щепка.

Шибишняк — шиповник.

Шивер — подводный камень.

Шигири — мелкие стружки.

Шимáх — пучок конских волос.

Ширбéть — зудиться.

Шитница (о женщине) — искусная швея,

Ширýнчик — горделивый, хвастливый человек.

Шóйда — деревянная нахлестка на полозьях.

Шóркать — гладить, массажировать.

Шулюкáн — демон, дух, живущий в воде.

Шухýма — зря, напрасно.

Шухýмиться — шуметь, суетиться.

— Щ —

Щéрба — уха.

— Э —

Эдакой да эсякой — такой-сякой.

Эконóмка — любовница.

Эстолько — столько,

Этта — здесь.

— Ю —

Юкать — глухо стучать.

Юкола — копченая и вяленая рыба, приготовленная особым образом.

Ютéть — издавать глухой гул («Земля ютит — батырский конь бежит»).

Юрта — изба, дом.

Юхáла — вяленая рыба, идущая для привады песцов.

— Я —

Ямарина — глубокая яма.

Приложения

Этнографический рассказ

Это было в 1932 году. Подъехали мы к Русскому Устью с реки, поднялись на угор и прямо к избе тетки Апрасеньи. Поднялся на все голоса собачий лай. Каюр, выше среднего роста, с рыжими усами, быстро притормозил нарту прудилом и командой: «То-оо!».

Собаки остановились, высунув большие языки, с которых капельками стекала слюна. В это время из избы вышел плотный, лет тринадцати мальчик и, быстро подбежав к упряжке, поймал за передний поводок и привязал собак за кол. Только после этого, отбежав в сторону, громко поздоровался:

— Здорово, дядя Егор! Как тебя собаки-то заколотили! Ну и хлестно яхали Вы, я Вас на стрелке увидел, не успел глоток чаю выпить, Вы уже причапали.

— А, здорово, Мишенька!

Мишенька поздоровался со мной и помог мне и дяде Егору снять кухлянки. На улице было привязано несколько собачьих упряжек, но внимание дяди Егора привлекала одна из них, и он с нескрываемой завистью спросил:

— А я, брат, чьи это такие шепеткие собаки?

— Это нашево дяди Вани.

— Каково дяди Вани, Замарая что ли?

— Нет, дяди Вани — Такишка.

— То-то, смотру, собаки-те подборные и нарта-та шепеткая, просто выкатаная. У него чево худые будут! Он не нам чета человек.

— Вот-та собака-та перення-та, черная, белошеяя, это щенок наш был, — сообщил Мишенька. — Лонись по второму алыку мама подарила ему. Шибко он хвалит эту собаку, говорит, откликается хорошо — прямо к задку прибегает и нарту оббегает приемисто, хоть по дороге, хоть по целику. Очень пертужая и отменно Дорогу гонит.

Проходя мимо, Мишенька покликал собаку: «Бантик, Бантик». Бантик поднялся и немного потянулся, приложил уши и помахал хвостом. Мишенька погладил его по спине. Собака была запряжена в алык из сыромятной кожи, покрытой зеленым сукном, а по бортам отделанной мандаркой. На шее у нее красовался красносуконный галстук с шеркунцом.

— Илуга! — с завистью только и произнес дядя Егор, — У меня эдаких собак и алыков вовсе никогда не будет.

Зашли в избу. Дядя Егор снял малахай, сунул его в подмышку и, дойдя до середины избы, остановился, глядя на иконы в правом переднем углу, перекрестился и только тогда произнес слова приветствия:

— Здороовоче!

— Здорово! Приходи! — ласково отозвалась хозяйка дома. — Ты ково привез, батя Егор, уполномоченного или ково другого? В темноте-то плохо вижу.

— Видно, шибко большого начальника привез, — сказал приезжий. — Портфель-от страсть большой.

Я сначала не понял, при чем тут большой портфель, но позже узнал, что в Русском Устье считали: чем больше начальник, тем большей величины должен быть у него портфель.

Тетка Апрасенья кому-то приказала снять трубочицу, нащипала лучины, ожигом расковыряла засыпанные в загнетке угли, стоймя поставила в чувал лучины, подожгла углями их концы, добавила несколько поленьев, и в избе воцарилось огненное зарево, которое обдало светом все закоулки, донося до нас ласковое тепло.

В избу зашел Кешенька, братан хозяйки дома.

— Няня, — сказал он, — Кислевские и Шелоховские тоже вечерное затопили.

Хозяйка приготовила строганину, поставила соль, положила обрывок сетки, заменяющий салфетку, и пригласила нас к столу.

— Милости просим, гости дорогие, отведайте, не побрезгуйте, наше кушанье. Чем богаты, тем и рады.

Пили чай вприкуску с сахаром, с большим наслаждением и очень много. В это время в дом зашел мужчина среднего роста, смуглый, с рыжеватыми усами. Носил он суконное пальто на песцовом меху с бобровым стоячим воротником, черные, как вороново крыло, камусные торбоса с пагнетками из росомахи и с верхами, отделанными зеленым сукном.

Вошедший был явно навеселе. Он поздоровался с нами и поклонился хозяйке.

— Нянечка моя золотая, не пообидишься на меня. Шуринок мой любимый, Таврило Миколаевич, видно, шибко меня ждал и от души меня угостил. Вот и пришел я маленько выпитой, а пил-то я всего две стопочки, но в голову вышло. Вот она, русская хмель!

Мишенька подсел ко мне и начал потихоньку рассказывать:

— Это и есть наш дядя Ваня Шкулев, по прозвищу Такишок. Про его собак мы и баяли у нарты. А Таврило Николаевич в эту зиму в казенном доме постой держит. Видно, кто-то из экспилицких выпивку привез, вот он и дал своему зятю маленько отведать.

Такишок между тем запел старинную песню:

Грозный царь Иван Васильевич,

Он копил силу ровно три года,

На четвертый год воевать пошел.

Стал он своей силушке наказывать:

— Ох вы, дети, мои дотушки,

Развоенные мои солдатушки,

Нам горою идти — города не взять будет.

Вы копайте рвы, рвы глубокие,

Нагружайте лодки с товарами,

Не зовите меня самым царем,

А зовите меня купечишком богатеньким.

Присутствующие внимательно слушали и в такт покачивали головами.

Когда песня закончилась, дядя Егор обратился к Такишку: «Ваня, спой-да нашу любимую-ту». Иван с удовольствием запел. Егор и Кешенька подхватили. И полилась раздольная русская песня:

Был я мальчик, был свободен,

Не знал я горя и нужды,

И все родные меня любили,

Избаловали как дитю.

Баловство меня сгубило.

Сбился я с правильной пути,

В одну негодную влюбился,

Наперекор своей души.

Она клялася и божилась

Своей неверною душой,

А я поверил, бедный мальчик,

Своей безумной головой.

Сижу вечернею порою,

Лампада тусклая горит,

Там за железною решеткой,

У часового штык блестит.

Я становился на колени,

Все я бога умолял,

Одна молитва оправдалась,

И я из замка убежал.

Да! Это было непостижимо, невероятно, необъяснимо! Здесь, на далеком глухом Севере, на берегу Ледовитого океана перед моими глазами, как во сне, встали картины далекой и Древней Руси. Но это было наяву.

В избе стало совсем темно. В чувале дрова догорали, оставалась светящейся только загнетка.

«Дука, золотце, затепли-да леечку», — обратилась тетка Апрасенья к старшей дочери, Дуся, восьмилетняя девочка, принесла закопченное блюдечко, налила туда каржевинку — протухший рыбий жир и, подняв подольчик своего платьица, на голой коленочке стала из каких-то грязных тряпочек сучить шнурок.

Приготовив фитилек, смочила его в каржевинке, положила в блюдечко, кончик фитилька выдвинула за бортик и подожгла. Леечку Дуся поставила на дощечку — лопаточку, воткнутую в столбик у передней стены. В избе стало светлее и теплее, так как Кешенька уже успел слазить на крышу и закрыть трубу чувала большой меховой затычкой — трубочицей.

Дядя Егор вдруг засуетился. Ему надо было позаботиться о своих четвероногих друзьях, хорошо их накормить, сделать снежную загородку от холодного шелонника. Кешенька заблаговременно для Егоровых собак приготовил вичь.