Полынь-трава

— Я хочу сказать вам, Юрий Николаевич, что принял решение вернуться в Россию. Но только через Гамбург. Я сделаю то, что обязан сделать по велению совести… Я моложе вас, и у меня нет детей. Я убью его. А если не доведется доехать до дому…

— Нет, Анатолий Трофимович, это сделаю я.

— И до конца жизни в тюрьме или на каторге? А Сидней, а жена?

— Клятву Дурново давал я, а не вы.

Фашисты, пришедшие к власти, открывали двери Германии перед иностранными туристами: познакомьтесь с нашими идеями и целями, с нашим новым порядком… Визы туристу из Сингапура были выправлены в короткий срок, и вскоре Юрий Чиник поднялся на борт океанского лайнера «Бисмарк», совершавшего рейс через Лондон в Гамбург.

Спустя две недели Чиник разыскал подтянутого горбоносого лоцмана, бывшего капитана «Эссена».

Два дня выяснял обычный маршрут Гольбаха домой. Выстрел должен был прозвучать через день в малолюдном переулке за морским клубом «Косой парус», где имел обыкновение коротать вечера Гольбах.

Оставалось как-то прожить эти сорок шесть с небольшим часов.

Чиник зашел в «Косой парус», заказал бутылку красного вина и холодную закуску, пил неторопливо, стараясь дольше побыть на людях, хоть как-нибудь придать обычный ход вдруг замедлившимся часовым стрелкам.

Издали наблюдал за Гольбахом, одиноко сидевшим за дальним столом.

Вернулся домой за полночь. Долго читал городские газеты — кто родился вчера, у кого свадьба завтра, даже торговые объявления прочитал от строчки до строчки… Так с газетой и уснул.

И увидел сон.

…Послышались удары палки о булыжник мостовой. Он вышел из-за угла:

«Господин Гольбах, можно вас на два слова?»

Не выразив удивления, лоцман холодно ответил:

«Слушаю».

«Я много лет искал вас. И нашел. Чтобы напомнить вам день двадцать пятого августа четырнадцатого года. Молитесь!»

Гольбах не без любопытства оглядел с головы до ног фигуру Чиника и ответил бесстрастным голосом:

«Столько смертей, сколько видел я, мало кто видел на этом свете, господин иностранец. Много раз и наяву и во снах я умирал сам. Поэтому все то, чем вы мне сейчас угрожаете так неразумно, я давно испытал. Понимаю, что этим огорчу вас, но скажу по секрету — смерти я не боюсь, слышите, не боюсь. Подумайте о себе. Вас схватят. Так же, как вашего коротышку Сапунова… — (Подумал во сне — четко и ясно, как наяву: значит, не зря ходили разговоры о Сапунове, значит, правда стрелял… да не попал, видать по всему.) — Да, вашего боцмана. Он пробовал стрелять в меня и сейчас возит тачку на руднике… Думая обо мне, о том, как свести счеты со мной, вы просто не успели подумать о себе, о том, что случится с вами. Вы сядете в тюрьму на долгие годы, как обыкновенный убийца. Вот и все, что я хотел сказать вам. Вы что-нибудь хотите сказать мне?»

Почувствовал Чиник, как похолодела спина. Потной рукой через силу вынул пистолет, подумал: все как в кошмарном сне. Лишь отдаленная мысль говорила ему: это действительно во сне.

Гольбах быстро опустил руку в карман брюк и, не вытаскивая револьвера, выстрелил. Пуля обожгла плечо. Вторая пуля капитана просвистела рядом с. виском… но третьего выстрела Гольбах сделать не успел…

На брусчатой мостовой Гамбурга, ведущей от порта к центру, лежал с простреленным сердцем бывший капитан «Эссена» Артур Гольбах. На записке, прижатой камнем к его груди, было написано:

«За офицеров и матросов «Вещего Олега».

Проснувшись ни свет ни заря, Чиник долго лежал с открытыми глазами, даже дотронулся до левого плеча… неужели это только приснилось и теперь все-все надо было пережить снова… Неужели не было выстрелов и еще ходит по белу свету капитан Гольбах?

Не долго оставалось бы еще жить бывшему капитану крейсера «Эссен» Артуру Гольбаху, если бы в этот вечерний час в кафе «Косой парус» не вошел невысокий смуглый господин, одетый по последней моде, с тростью и портфелем с блестящими, будто золотыми, замками. Он отдал и портфель и трость подошедшему метрдотелю, о чем-то спросил его вполголоса и неторопливо оглядел зал, как бы прикидывая, где бы присесть. Увидев за дальним столиком Артура Гольбаха, удовлетворенно вздохнул и тотчас начал искать кого-то еще. Было похоже, что нашел, ибо расположился за бамбуковой занавеской, по соседству с Чиником.

Когда Юрий Николаевич взглядом подозвал кельнера, чтобы рассчитаться, смуглый человек, сидевший за бамбуковой занавеской, негромко произнес по-русски:

— Если не очень спешите, Юрий Николаевич, подсаживайтесь к соотечественнику.

Удивленно и отчужденно посмотрел в сторону незнакомца Чиник, подошел к нему. Присел.

— С кем имею честь, откуда вы меня знаете?

— Вы произнесли слова, которые я собирался услышать и на которые, вполне естественно, заготовил ответ, — приветливо заметил незнакомец, привстал, задернул занавеску. — Мне надо сообщить вам нечто важное. Садитесь, прошу вас, — произнес незнакомец. — Меня зовут Рустамбеков, Назим Керимович Рустамбеков. Я германский гражданин, владелец ювелирного магазина и еще… еще близкий товарищ вашего знакомого Иннокентия Викторовича…

— Соболева?.. — не удержался Чиник.

— Я рад не только тому, что встретил вас… Рад, что не опоздал. Я должен был быть здесь вчера. Но из-за нелетной погоды проторчал полдня в Мюнхенском аэропорту. Слава богу… выпустили самолет. Хотя, на самом деле благодарить бога должен один господин, сидящий в этом же зале. Если не ошибаюсь, вы именно из-за него совершили далекий рейс?

— Не понимаю вас.

— Я прошу вас не делать того, что вы задумали, Юрий Николаевич.

— По какому праву вы решаетесь давать мне советы?

— Преклоняюсь перед вашим благородством и решительностью… Только выслушайте меня. Я не буду многословен. Мне дороги ваши, Юрий Николаевич, безопасность и благополучие. И Сиднея тоже. Очень дороги.

— Я уже сказал, не понимаю вас.

— Не удивляйтесь, придет пора, многое узнаете. А пока я прошу отложить ваше намерение. Нет, не отложить, забыть о нем. Вы очень нужны вашей родине.

— Позвольте полюбопытствовать. Назим Керимович, откуда такая информированность о помыслах незнакомого вам человека.

— Ваш бывший юнга Репнин в настоящее время находится в Москве. С ним была обстоятельная беседа, которая привлекла серьезное внимание к вам и вашему сыну. Вот и все, что я могу сказать вам пока. Пожалуйста, возвращайтесь к семье. И ждите Репнина. Возможно, придется набраться терпения. Позвольте мне пожать вашу руку. И предложить выпить за наше знакомство. Я очень рад, что не опоздал.

ГЛАВА VI

Долго ждал этого звонка Юрий Николаевич.

Прислуга протянула ему визитную карточку гостя, ожидавшего в передней. Чиник порывисто встал из-за рабочего стола и быстрым шагом спустился вниз. Сидней, вышедший вслед за отцом, увидел его застывшим в дружеском объятии.

Возвышаясь над Чиником, на Сиднея смотрел и почему-то смущенно улыбался плотный большеголовый с залысинами человек, бывший юнга крейсера «Вещий Олег».

— Анатолий Трофимович, голубчик родной мой! — Юрий Николаевич смотрел на Репнина снизу вверх, стараясь прочитать по складкам, избороздившим по-прежнему красивое лицо, по посеребренным волосам, как сложилась жизнь славного моряка. Где бросил он якорь? Знает ли, что остался в живых Гольбах? И почему остался в живых?

— Батюшки, Сид, вымахал-то как!

— Жених… Поступил в университет, готовится стать историком.

— Время, время… А у меня жена учительница. Жду первенца.

— А сами вы, Анатолий Трофимович, где, в каких краях?

— Я снова питерский, Юрий Николаевич. Служу на сухогрузе. Не думал, не чаял когда-либо снова побывать в этих краях. Да вот… привелось…

— Как там матушка-Россия? Как встретила?

— Часто бываю на верфях, на заводах. И не только в Ленинграде, выезжаю в Николаев, в Херсон, в Одессу. И вижу то, чего не видел никогда, — воодушевление, энтузиазм.

— А я… я стараюсь составить представление о России по местной и американской прессе, но это занятие не простое. Учишься читать между строк. Пишут в одном стиле: все плохо, все разваливается. И вдруг узнаешь об авиационных полетах, уральских стройках, Московском метро. Посмотреть бы своими глазами… Но пишут, что на Путиловском заводе рабочий получает меньше, чем при царе?

— Не могу сказать точно, Юрий Николаевич. Многое было порушено, многое пришлось создавать на новом месте. Но в первые же мирные годы, как будто бы с новыми силами — откуда только они! — начали восстанавливать заводы и железные дороги, строить электростанции. А что касается Пути-овского завода, там, как и везде, от гудка до гудка — восьмичасовой рабочий день; людям дают жилье, и за него не надо почти ничего платить. Кроме того, у них санаторий, дома отдыха. И есть единая цель. Она-то и объединяет с чрезвычайной силой людей, дает ощущение оптимизма и уверенности в завтрашнем дне…

— Сколько я помню вас, дорогой Анатолий Трофимович, вы всегда были большим энтузиастом, загорались легко. Годы прошли, а привычка осталась?

— Не просто привычка — это желание понять умом, а если угодно, и сердцем то, что происходит в родных краях. Кроме того, я готовился к этому разговору. Знал, что увижусь с вами.

— И я знал тоже. Ждал.

— У нас должен быть серьезный разговор. Не знаю, удобно ли начинать его сегодня. Но меня просили об этом разговоре.

— Что ж, я готов.

— Скажу вам пока только два слова. Как и вы, я хорошо помню двадцать пятое августа.

— Такие дни в памяти до гробовой доски.

— Но от нас с вами зависит, чтобы это больше не повторилось.

— От нас с вами?

— Именно так, Юрий Николаевич. Пришла пора подумать, как могли бы мы с вами, и не только я и вы, а многие люди, обезопасить общую нашу родину от возможной беды… Фашисты разжигают идею реванша, переводят Германию на военные рельсы.

Они поднялись в кабинет Чиника. На стенах висели крупные карты полушарий, а полки были заставлены военно-морскими сборниками, книгами о далеких путешествиях; здесь можно без труда заметить многотомную «Историю» Карамзина, книги Татищева, Ключевского, Соловьева. В рамке недалеко от образов висел рисунок крейсера «Вещий Олег».

— Помнят многие, почему вы назвали сына именем австралийского крейсера… Прошло больше двадцати лет… Люди, которые меня сюда послали, хорошо осведомлены о наших с вами отношениях и о том, как я чтил и чту вас. Вот почему я здесь, вот почему так хотел бы рассчитывать на ваше доверие. Я должен поговорить о Сиднее.

— Сидней взрослый парень.

— Но прежде хотелось бы получить товарищеское ваше согласие. Хорошо понимаю, Юрий Николаевич, что рано или поздно придется завести разговор о Сиднее с супругой. Догадываюсь, как она привязана к единственному сыну. Но только прошу вас, до поры до времени не надо вспоминать о нашем разговоре ни с кем. Даже с Ингрид.

— Постарайтесь лучше узнать Сида. Парень он башковитый, смелый. Многое дал бы, чтобы оказаться на его месте, сбросить бы лет тридцать; можно было бы жить, далеко загадывая. И еще: есть одна просьба к вам, Анатолий Трофимович. Разыщите семью Сергея Ипполитовича Дурново. Узнайте, кто жив. И помогите, чем можете. Я навел справки, теперь принимают переводы в Советский Союз… хотел бы послать долларов двести, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы этот перевод не был бы встречен в Севастополе неодобрительно.