Дар Изоры

Вызвали к кафедре Монтеня.

— Чем я могу свидетельствовать о виновности или невиновности Феликса? — начал он. — Ничем и чем угодно. Прибегну к примерам истории. Александр Македонский, извещенный письмом о том, что его любимый врач Филипп подкуплен, чтобы отравить его, передал это письмо в руки Филиппу и одновременно выпил приготовленный им напиток. Не показал ли он этим, что, если друзья хотят убить его, он ничего не имеет против? Теперь представьте себе, если бы Александр Македонский отравился при этом, можно ли было бы считать его смерть убийством? Ведь он сознательно и добровольно пошел на это. Психическая жизнь сложна, и как можно судить, что есть что? Один римлянин, долго преследуемый, много времени скрывался, и однажды преследователи проехали на конях у самого куста, за которым он прятался. Устав от унижения и страха, он окликнул их и принял смерть как благо по сравнению с той жизнью, какую вел. Древняя история кишит такими примерами. Так можно ли взаимодействие сложных психических систем привести к общему знаменателю? Смерть не есть безусловное зло. Люди, добровольно избравшие смерть — от голода, например, — свидетельствовали, что в медленном угасании есть даже много наслаждения, как если бы охватывал сон или глубокий покой. Я присоединяюсь к Платону: зло смерти весьма гадательно. Из всего этого следует: что бы вы ни присудили Феликсу, это ни в коем случае не может иметь значение справедливости. Я выступаю здесь, чтобы укрепить дух Феликса. Я хочу сказать специально для него: опыт научил меня тому, что мы губим себя нетерпением. Беды наши имеют свой предел, им тоже дается срок и своя необходимость. Тело очищается и укрепляется благодаря длительным и тяжелым болезням, возвращающим ему более полное здоровье. Таким образом, худшее в жизни может иметь и благотворное значение. Поэтому к любой участи надо отнестись спокойно. Участи равнозначны, мой мальчик!

Вызвали Гамлета...

Он прошел к кафедре. Черный свитер очерчивал стройный его силуэт. Силуэт противостоял пока что земному тяготению: устремленная ростом вверх основная масса как бы замерла в этом стремлении, сосредоточившись вся там, в плечах и груди, а стебель бедер и талии молодого Гамлета был тонок, вобран, пуст. Вот скоро иссякнет энергия этого юного взмыва вверх, и масса понемногу начнет сползать, заполняя стебель, растягивая его стенки как чулок, набитый к осени луком, опадет его плоть с плеч, и станет он четвероугольный, как дед Михаил, и свитер обтянет выпуклость аккуратного брюшка.

Зал затих. Гамлет молча дожидался вопросов.

— Где вы были в день смерти Офелии? — задал судья вопрос.

— Я был в деревне.

— Когда вы вернулись домой?

— На другой день после ее смерти.

— Что заставило вас? Вам кто-то сообщил о ее смерти?

— Да. Я ждал городского автобуса, которым она должна была приехать ко мне. Автобус опаздывал, и тут пришла весть, что он разбился. Кто на чем мог, приехали к месту аварии, я тоже сел в чью-то машину. Но мы опоздали, всех живых развезли по трем окрестным больницам, и мы объехали сперва эти больницы. На это ушла вся ночь. Я узнал, что Офелии не оказалось в числе живых. В город я приехал только наутро. Мне сказали, что в морг не пустят. Тогда я лег и проспал до вечера.

— Вы полагали, что она погибла в дорожной катастрофе?

— Да.

— Когда вы узнали об истинной причине ее смерти?

— К вечеру, когда проснулся.

— Когда вы узнали, на кого пало ваше первое подозрение?

— Я никого не подозревал. Было очевидно, что это самоубийство.

— Вас не удивило, что здоровая девушка в расцвете юности совершает самоубийство?

— Не удивило, восхитило. Я позавидовал ее воле, могущей совершить самый разумный поступок. Женский организм острее наделен способностью предчувствия катастрофы, которая ожидает всех.

— Вы имеете в виду войну?

— Война лишь составная часть этой катастрофы.

Тут попросил разрешения адвокат и задал вопрос:

— В котором часу произошла авария на дороге?

— В получасе езды от нашей деревни. Значит, примерно в половине восьмого вечера.

— Вы точно знали, что она прибудет именно этим автобусом?

— Она дала телеграмму, когда купила билет.

— Вас не удивило впоследствии, что она не выехала к вам?

— Ее отец не доверял мне и мог не пустить.

— А не поразило вас то обстоятельство, что смерть наступила примерно в то же время, когда разбился автобус?

— Я не думал об этом.

— Но ведь, если так, все обвинения должны быть с моего подзащитного сняты, — заявил адвокат. — Это судьба, которая находит способ исполниться, когда пришел ее срок.

Зал зашевелился, зашелестел шепотом и ахами. Гамлета отпустили на место. Он ни разу не взглянул на Феликса — напряженно избегал встречи взглядов. (Как я избегал взгляда матери после нашего вечера в скульптурной мастерской.) Как будто предпочитал числить Феликса во врагах.

Слово взял прокурор Соловьев.

— Поскольку высказывались сомнения в преимуществе жизни над смертью, зададим вопрос: есть ли в жизни смысл? Каждый человек принужден искать ответа на этот вопрос заново. Многие отвечают на него отрицательно. Есть пессимисты серьезные — это самоубийцы. Есть несерьезные — это теоретики, их арифметика отчаяния есть лишь игра ума, которую они сами опровергают, на деле находя в жизни куда больше удовольствия, чем страдания. Из материалов следствия видно, что погибшая не была самостоятельным теоретиком, но была жертвой чужого идейного влияния. На этом строится наше обвинение.

Сам обвиняемый пессимистом — то есть отрицателем у жизни смысла — не был. Он оптимист. Из его высказываний я заключаю, что он находил смысл в эстетической стороне жизни, в культивировании всего, что сильно и красиво. Истреблять то, что лишено красоты и силы, вот, по его, задача существования. Но эта точка зрения сама себя опровергает. Ее упраздняет жизнь, делая силу бессилием, а красоту безобразием. Александр Македонский покорил мир, но оказался бессилен против смерти. Подсудимый восстает против равенства, но он забыл устранить главную уравнительницу — смерть. Обвиняемый высоко ценит свою личность, вплоть до присвоения себе божественного права власти над чужой жизнью. Он сознательно культивирует в себе эгоизм и истребляет жалость. Но он опирается на нереальные основы, на то, чего нет — на утверждение между собой и другими безусловной границы и противоположности. Альтруизм же предполагает нравственное равенство. Я спешу оговориться: материальное и качественное равенство между людьми я считаю невозможным — и не только между разными людьми, но и у одного человека в разных его возрастах и положениях: детство, бедность, болезнь. Однако есть в каждом человеке чувство, объемлющее равным участием всех без различия, и добрых, и злых, и людей, и пресмыкающихся. Это жалость. Чувство, сознательно подавляемое в себе подсудимым. Его преступление кроется в теоретической ошибке. Опровергнув его теоретическое построение, мы докажем его вину, ошибку его разума. Противопоставим его убеждениям некое свое построение о смысле жизни как отдельного человека, так и общества. Сделаем это по возможности кратко.

Наше общество заблуждается, ставя целью экономической деятельности достижение материального богатства. Цель труда по отношению к природе не есть пользование ею для добывания вещей, но совершенствование и одухотворение ее самой. Человек должен служить земле, обрабатывая ее. Признаем в природе живой организм, требующий, однако, для поддержания его, труда людей. Конечно, главный труд человека — умножать духовное достояние потомков, но это не всем дано. Кому не дано, те исполняют свою долю труда, умножая материальное достояние и обеспечивая всем достойное существование. Таким образом, лишних людей в обществе нет. Преступление обвиняемого состоит в том, что он убедил Офелию в ненужности и даже вредности ее жизни и принудил тем самым истребить эту жизнь. Таким образом, он отнял у общества целую единицу, которая должна была бы наряду со всеми служить общей пользе. Ошибкой теории нашего подсудимого было то, что он хотел совершенствовать мир путем простой селекции: сохраняя «лучшее» и истребляя «худшее». Однако исторический процесс — это долгий и трудный переход от зверочеловечества к богочеловечеству. Мир есть система условий для осуществления совершенства человека в его массе. Есть в природе пять царств: минеральное, растительное, животное, человеческое и божье. Каждое в своем стремлении добавляет ступеньку вверх, содержа в себе все предыдущие. Человек должен перестать быть только человеком, а человечество — только человечеством. Это и есть общественная цель. Скажем метафорически: богу нужен не человек-орудие, а человек-соучастник, свободный и сознательный. Потому-то человек и поставлен в трудные условия самостоятельного выбора. Человек должен сам отвергнуть зло. Поэтому зло есть нечто необходимое — вроде гирь для тренировки атлета. Как грудной младенец — не друг и не помощник отцу, так и духовно слабый человек — не помощник богу. Новая религия не может быть пассивным богопочитанием, а должна стать активным богодейством. Первая ступень — творение материи из ничего — позади, следующая ступень — претворение материи в дух. И сделает это человек!

Справедливость мы толкуем как жалость, примененную равномерно. Обвиняемый нарушил эту справедливость в силу убежденного эгоизма. Но мы обязаны проявить милость к нашему подсудимому еще и потому, что сам-то он презирает всякое милосердие. Его воля стремится к господству вместо единения. Хотя в христианском мифе о трех искушениях Христа еще два тысячелетия назад была побеждена точка зрения нашего подсудимого. Третье искушение: «мир лежит во зле — завоюй его и веди насильно к добру» — было преодолено Христом, потому что означало поклониться злу насилия, не признавая за идеей добра никакой творческой силы.

Однако надежда на потенцию личности подсудимого велика. Если сила личности, самоутверждаясь в своей отдельности, есть зло, то сила, подчинившая себя высшему началу, становится силой мировой любви. Без силы эгоизма как низшего топлива не может быть произведена высшая энергия деятельной любви. Потенциальное зло, запасенное в человеке в большом количестве, может быть преобразовано потом в актуальное, деятельное добро. Слабый, малоэгоистичный человек не может явиться источником любви. Исторический опыт дает нам много примеров происхождения святых и героев именно из разбойников. Будем надеяться, что врожденная энергия нашего подсудимого не пропадет втуне.

Теперь о наказании. Мы несовершенны. Право — лишь условная область регулирования отношений, право есть минимум нравственности. Нравственности нельзя общественно требовать, а подчинения правовым нормам — можно. Нравственность добровольна, право принудительно. Право — лишь равновесие личной свободы и общего блага. Любой обижаемый имеет право на нашу помощь, и мы нравственно обязаны применить насилие, останавливая злоумышленника. Преступника надо лишать свободы в сфере его деятельности. Это важно как остановка на обдумывание. Подсудимый должен быть изолирован от тех, кто не защищен от воздействия его идей. Однако было бы несправедливо лишить его возможности совершенствовать эти идеи в столкновениях с равносильными возражениями. Как прокурор, я прошу суд о заключении подсудимого на год без возможности влиять на общество, но с возможностью развития мысли и взаимодействия с другими мыслящими.