Том 3. Растратчики. Время, вперед!

LVIII

Маргулиес подбежал к машине.

– Почему остановка?

– Вода.

– В чем дело?

– Нет воды.

Каждая секунда была на счету. От каждой секунды зависел мировой рекорд. Мировой рекорд висел на волоске.

– Ох, не вытянем!

Работа остановилась. Люди замерли в тех позах, в каких застал их перерыв. Они отдыхали.

Кутайсов кричал в телефон:

– Алло! Водопровод! У телефона начальник аварийного штаба «Комсомольской правды». Почему на шестом участке нет воды? Что? Вода есть? Не закрывали?

Как же, дорогой товарищ, вода есть, когда воды нет? Что? А я тебе говорю, что нет! А кто же знает? Виноват, кто это говорит? Как фамилия? Ну, имей в виду, Николаев, ты будешь персонально отвечать за свои слова. Значит, ты утверждаешь, что вода есть? Добре.

Корнеев, обдирая туфли, карабкался по доскам в тепляк.

Там, на противоположной стороне, работала другая бетономешалка шестого участка, большая стационарная машина «Рансома».

Громадный воздух, пробитый и рассеченный по всем направлениям красными, клубящимися балками заката, мелькал движущимися тенями людей и колес.

С глухим шершавым шумом точильного камня медленно вращался большой барабан. Корнеев поставил к губам ладони рупором:

– Эй! Кто там! На «Рансоме»! У вас идет вода?

Он повернулся и поднес ладонь к уху.

– Идет! Иде-ет!

Слова гулко и медленно перелетали от человека к человеку сквозь громадный воздух тепляка.

– Ийот…ийот… ийот… – защелкало эхо на высоте восьмиэтажного дома.

Эхо считало стальные балки перекрытий.

– Идет!

Корнеев бросился назад.

– На «Рансоме» вода идет. Водопровод в порядке.

Маргулиес обошел вокруг машины.

– Идет?

– Не идет.

– Что т…такое?

Моторист рвал рычаг вперед и назад. Воды не было. Бежали Ищенко, Мося, Нефедов, Тригер.

– В чем дело? Что случилось?

– Авария на водопроводной?

– Нет.

– Поломка?

– Нет.

Маргулиес сбросил пиджак и засучил рукава. Он взбежал на помост, стал на станину и залез головой в водяной бак.

Он долго и внимательно осматривал его. Он стучал кулаком по водомеру. Он вынул из голенища французский ключ.

Цедя сквозь зубы страшную ругань, он развинчивал и завинчивал гайки, трогал винты, выстукивал клепку, прикидывал ухо к стенкам.

Все было в полном порядке.

Он спустился вниз с помоста и надел пиджак, не счистив с него пыли.

Задрал голову.

– Как это случилось?

Моторист дернул плечами и со свистом плюнул.

– Да никак не случилось. Просто вода шла и вдруг перестала. Прямо как отрубила. Бац – и нет воды!

Он взялся за рычаг и стал его рвать с тупым упрямством: вперед – назад, вперед – назад.

– Давид Львович! – жалобно проговорил Мося. – Ну что вы скажете на такое дело? Прямо как назло, прямо как нарочно!

Он хватил кулаком по столбу помоста. Ханумов ломал железными пальцами, крошил щепку на мелкие кусочки и с силой швырял их под ноги.

Маргулиес твердо сдвинул густые брови и, расталкивая локтями людей, побежал, спотыкаясь, в тепляк.

– Что ж они там, – бормотал он, – что же они там делают… этот самый знаменитый аварийный штаб? Взяли на себя водопровод, а воды нет. И никого нет. Кто у них там… Семечкин, кажется?. Где же Семечкин?

Он остановился и закричал громовым голосом:

– Семечкин! Где Семечкин? Кто видел Семечкина? Семечкин!

Он побежал в другую сторону.

– Ну? В чем дело? Что за паника? – сказал густой неодобрительный басок Семечкина.

Маргулиес остановился. Голос Семечкина исходил откуда-то из-под пола. Маргулиес посмотрел вниз.

Здесь пол тепляка был разобран. Зияла квадратная дыра. Из нее, как из театрального трапа, в черных очках медленно, с отдышкой, поднималась фигура Семечкина с парусиновым портфелем под мышкой.

Его нос был испачкан суриком.

– В чем дело?

– Ты – на водопроводе?

– Я.

– Вода!

Семечкин вылез из трапа, аккуратно обчистил галифе на коленях и, солидно покашляв, сказал:

– Все в порядке. Уже.

– Что?

– Уже ставят. Я распорядился.

– Ставят? Что ставят?

– Счетчик.

– Какой счетчик?

Семечкин размашисто и несколько покровительственно похлопал Маргулиеса по плечу.

– Эх вы, производственнички! Мировые рекорды бьете, а хозрасчет забываете. Ну, ничего, хозяин, не дрейфь. Я распорядился.

Маргулиес смотрел на него в упор неподвижно суженными глазами. Его лицо было твердо и угловато, как камень.

– Что ты распорядился? – с расстановкой и с ударением на каждом слове произнес он. – Что ты распорядился?

Семечкин небрежно пожал плечами.

– Распорядился поставить счетчик. Через полтора часа будет уже работать. Какой же иначе хозрасчет?

– Это ты приказал развинтить трубы и закрыть воду?

Маргулиес был страшен.

– Ну, допустим. Проверка рублем, – авторитетным баском заметил Семечкин.

– Немедленно… слышишь? Немедленно…

Маргулиес задыхался.

– Немедленно свинтить трубы и дать воду! – закричал он пронзительно и визгливо.

Семечкин побледнел. Губы его дрогнули.

– Ни под каким видом. Я отвечаю за водопровод.

– Дурак! – загремел Маргулиес. – Болван! Идиот! Немедленно! Я приказываю – немедленно!.

– Я бы вас попросил, товарищ Маргулиес, не выражаться.

Коленки Семечкина попрыгивали.

Маргулиес схватился за крайнюю доску и спрыгнул в трап.

Горела пятисотсвечовая рефлекторная лампа.

Два водопроводчика сидели на земле и, подстелив газету, ужинали рыбными консервами. «Белуга в томате», – прочел Маргулиес на коробке. На этикетке была нарисована курносая севрюга на велосипеде. Его охватило бешенство.

Водопроводная труба была развинчена. Один ее конец был забит деревянным кляпом. Нарезка другого густо намазана суриком. Большой счетчик лежал на пакле.

Вокруг валялись обрезки водопроводных труб и инструмент.

– Немедленно свинтить! – сказал Маргулиес сквозь зубы.

Сверху блеснули серые очки Семечкина.

– Ставьте счетчик. Сначала ставьте счетчик.

– Немедленно!

– Не свинчивайте.

– Я – приказываю свинтить.

– Приказываю не свинчивать. Я уполномоченный аварийного штаба. Я – отвечаю.

– Немедленно свинтить и дать воду!

Маргулиес схватился за крайнюю доску, подтянулся на мускулах, раскачался и выскочил из трапа. Он вплотную надвинулся на Семечкина.

– Молчать! – заорал Маргулиес. – Мальчишка!

– Я бы вас попросил…

– Что? Что-о-о?

Маргулиес вырвал из кармана свисток. Он судорожно, дрожащими руками совал его в рот.

Длинная канареечная трель пронзительно прохватила тепляк.

– Эй! Кто там! Охрана!

Гремя прикладом по доскам, бежал стрелок.

– Вы меня знаете, товарищ? – спокойно спросил Маргулиес.

– Так точно, вы – начальник шестого участка.

– Правильно.

Маргулиес кивнул головой на Семечкина.

– Взять!

– Этого?

– Этого самого.

Стрелок взял Семечкина за рукав.

– Посади в пожарный сарай.

Стрелок с любопытством и некоторым сожалением осмотрел Семечкина, многочисленные значки на лацкане его пиджака, носки, проколотые поверх галифе большими английскими булавками, бантики на туфлях, страшные черные очки, красный кадык.

– Пойдем, товарищ.

– Вы не имеете права! – закричал Семечкин, багровея. – Я никуда не пойду. Я уполномоченный аварийного штаба. Вы за это ответите. Я буду писать в областную прессу.

Он рванулся из рук стрелка. Но стрелок держал его крепко. Черные очки свалились с его носа. Под страшными очками обнаружились небольшие голубенькие золотушные глазки. Они испуганно бегали по сторонам.

– Я подчиняюсь грубому насилию…

– Пойдем, пойдем, браток.

– Через два часа выпустишь, – заметил через плечо Маргулиес.

Он подошел к трапу, нагнулся и сказал спокойно:

– Свинтить.

Маргулиес побежал к машине.

Каленый рельс заката медленно гас, покрывался сизо-лиловым налетом во всю длину далекого Уральского хребта.

– Вода!

С лязгом пошел ковш. Опрокинулся барабан.

«Триста сорок три», – отметил в уме Маргулиес.

– Который час?

Корнеев посмотрел на часы.

– Три минуты одиннадцатого.

– Сколько стояли?

– Двенадцать минут. Еще времени – один час пятьдесят семь минут.

– Не вытянем.

Маргулиес бросился на середину настила.

– Ребята! – закричал он. – Хлопцы! Нажми, навались! Не подкачай!

Все бросилось с места, все пошло.

Вокруг на участке один за другим, низко на земле и высоко на светлом воздухе зажигались бледные жидкие звезды тысячесвечовых ламп.

– Эх, не вытянут! Не вытянут!

Ханумов не находил себе места. Он ходил взад-вперед вдоль настила и бросал короткие взгляды на моториста.

Вдруг он круто свернул и побежал к Ищенко.

– Эх!

Он поймал Ищенко за рубаху.

– Слушай, Костя! Черт с тобой… Два рычага. Один подымает ковш, другой пускает воду. Разница пять – семь секунд. Соедини проволокой. Будет давать ковш и воду сразу, десять секунд выиграешь на замес. Эх, для себя держал. Ну, ничего, пользуйся. Пей мою кровь. Я тебе все равно – и так и так – воткну. Мои хлопцы лучше твоих.

Он резко повернулся и быстро пошел прочь, снимая и надевая на ходу тюбетейку.

Ищенко остановился и наморщил лоб. В один миг он ухватил суть дела. Правильно. Два рычага – в один рычаг.

Он бросился к настилу:

– Слесарный ремонт! Кто там на слесарном ремонте? Морозов, соедини рычаги дротом!

– Щебенка! Щебенка! – исступленно кричал Мося. – Щебенка кончается!

Шарахая короткими отсечками пара, медленно подходил паровоз.

Винкич и Георгий Васильевич соскочили с первой площадки. Загремели крюки. Упали борты.

– Принимай щебенку!

Георгий Васильевич был весь, с ног до головы, в белом каменном порошке.

Его ночные туфли, разодранные в клочья, имели смешной и жалкий вид.

Грязный пот струился по его лицу.

В голове еще стоял адский шум камнедробилки, лязг грохотов. Перед глазами мелькал передаточный ремень, плавно бегущий от громадного медленного махового колеса к маленьким, страшно быстрым шкивам.

Расстояние между маховым колесом и шкивами было так велико, что ремень трансмиссии в метр шириной, залетая на головокружительную высоту камнедробилки, казался не шире тесемки.

И сама камнедробильная машина стояла, как гигантская кофейная мельница, и сыпались бледные, редкие искры из перегрызаемых и перемалываемых каменных глыб.

– Ну и денек! – тяжело отдуваясь, сказал Георгий Васильевич и сел на землю. – Ну, ладно!

Мимо бежал Корнеев.

– Понимаете, – сказал он Корнееву, сияя круглыми возбужденными глазами. – Мы им доказываем, как дважды два четыре, что щебенка необходима, а они заявляют, что не имеют права выходить из нормы. Так повысьте же норму, черт возьми, говорим мы, а они ссылаются на заводоуправление. Мы им весьма резонно указываем на необходимость всемирного повышения, а они, изволите ли видеть…

Корнеев посмотрел вокруг ничего не соображающими глазами, подергал носом, заглянул в пустой портсигар и, сказав: «Извините», – побежал дальше.

Кутайсов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:

– Что? Не слышу. У вас тоже нету? Но пойми же ты, друг мой дорогой, что нам необходимо двадцать анкет. Ну да. Простых, обыкновенных печатных анкет для вступления в комсомол. Да! Вся ищенковская бригада. Что? В горком я звонил. В горкоме нету. В бюро? В бюро звонил – в бюро нету. Ну хоть пятнадцать штук! Нету? А, шут с вами совсем, я не знаю, что у вас есть в таком случае! Что? Мало того, что все вышли! Надо новые печатать! Вот мы