Том 3. Растратчики. Время, вперед!

LIX

Время – одиннадцать часов сорок пять минут.

Маргулиес про себя считает замесы: «Триста восемьдесят восемь, триста восемьдесят девять, триста девяносто…»

Толпа теснится к настилу. Толпа шумит. Толпа вслух считает замесы:

– Триста девяносто, триста девяносто один, триста девяносто два…

– Три…

– …четыре…

– …пять…

С крыши тепляка вниз бьют снопы прожекторов. Прожектора установлены группами. В каждой группе – шесть штук. Шесть ослепительных стеклянных пуговиц, пришитых в два ряда к каждому щиту.

По всем направлениям ярко освещенного настила бегут фигуры с тачками. Каждая фигура отбрасывает от себя множество коротких радиальных теней.

Равноугольные звезды теней пересекаются, скрещиваются, сходятся и расходятся в четком, горячем, молодом ритме.

Ритм выверен с точностью до одной секунды, и люди работают как часы.

Тачка щебенки.

Тачка цемента.

Тачка песку.

– Ковш и вода!

Один поворот рычага. Теперь ковш и вода даются одновременно, одним движением руки.

– Не вытянут!

– Вытянут!

Грохот вываливаемого бетона.

– Триста девяносто шесть…

– Триста девяносто семь…

– …восемь…

– …девять…

– Время?

Корнеев держит перед глазами часы. Прожектора бьют в глаза. Корнеев закрывается от света ладонью. Он нервно подергивает носом, кашляет. На глазах – острые слезы.

– Без двух ноль.

– Вытянут!

– Не вытянут!

Налбандов во тьме шагает к фронту работы. Со всех сторон низкие и яркие звезды огней. Они мешают видеть. Он натыкается на штабеля леса, на проволоку. Он оступается, шарит перед собой палкой.

Впереди – свет и темная масса толпы.

Слава!

Это называется славой?

Да, это слава.

Налбандов раздвигает палкой толпу. Он вдвигается в толпу размашистым плечом.

Грохает барабан.

– Четыреста.

В толпе мертвая тишина. С виляющим визгом катятся тачки. Шумит мотор. Из мотора летят синие искры. С лязгом и скрежетом ползет ковш.

Грохает барабан.

– Четыреста один…

– Ноль часов, – негромко произносит Корнеев. Но его голос слышат все.

– Не вытянули.

– На один не дотянули. – Эх!

Тишина и слабый шум плавно останавливающегося барабана.

И в этой тишине вдруг раздается далекий, но отчетливый голос трубы.

Валторна отрывисто произносит вступительную фразу марша, блестящую и закрученную, как улитка. Счастливую фразу на медном языке молодости и славы. Вслед за ней ударяет весь оркестр.

Оркестр гремит парадной одышкой басов, круглыми и тупыми тампонами литавров, жужжаньем тарелок, криками фаготов.

Это Ханумов ведет свою бригаду.

Она приближается.

Она переходит от фонаря к фонарю, от прожектора к прожектору. Она то возникает на свету, то скрывается в темноте.

Она пропадает в черном хаосе вывороченной земли, нагроможденных материалов. Она переходит из плана в план. Она вдруг появляется во весь рост на свежем гребне новой насыпи, насквозь пронизанная снизу снопами невидимых прожекторов, установленных на дне котлованов.

Блестят трубы оркестра, и блестит золотая тюбетейка Ханумова, несущего на плече развернутое знамя.

Он ведет свою бригаду из тыла на фронт.

– Не вытянули!

Ищенко медленно вскидывает лопату на плечо. Со всех сторон в глаза бьют прожектора. Он закрывается от них ладонью. Он поворачивается во все стороны. Но всюду – лица, лица…

Он закрывается от лиц, от глаз.

Он медленно, опустив голову, идет через настил, согнув толстые плечи и часто перебирая маленькими, босыми, цепкими ножками.

За ним медленно через настил идут хлопцы.

Машина останавливается.

Мося сидит посредине настила, поджав по-турецки ноги и положив голову в колени. Его руки раскинуты по сторонам.

В тепляке, за машиной, в деревянную форму льют последний пробный кубик бетона для испытания прочности.

Здесь – представители лаборатории, заводоуправления, корреспонденты, инженеры, техники.

При свете прожекторов, валяющихся на полу, как военные шлемы, химическим карандашом подписывают официальный акт.

Десять проб бетона, десять деревянных ящиков, тщательно перенумерованных и опечатанных, передаются в центральную лабораторию на экспертизу.

Ровно через семь суток затвердевшие кубики бетона будут испытывать. Только тогда определится качество. Не раньше.

Бетон должен выдержать давление ста килограммов на один квадратный сантиметр. Если он не выдержит и треснет – значит, вся работа насмарку. Значит – ломать плиту и лить сначала.

Судьба Маргулиеса зависит от качества бетона. Маргулиес уверен в нем. Данные у него в кармане.

Но все же он взволнован. Он напряжен. В его голове механически мелькают таблицы и формулы. Он как бы лихорадочно перелистывает все свои знания, весь свой опыт. Мелькают, мелькают страницы.

Как будто бы все в порядке.

Но – вдруг… Кто знает?. Может быть – плохого качества цемент или неверно дозировали воду.

Маргулиес берёт огрызок химического карандаша и размашисто подписывает акт.

Налбандов распоряжается отправкой кубиков. Он бесцеремонно пересчитывает палкой ящики, отдает приказания.

Звуки оркестра достигают его уха. Он щурится, недобро усмехается. Он пожимает плечами.

Оркестр гремит совсем близко.

– Да у вас тут, я замечаю, не работа, а масленица! Карнавал в Ницце! Очень интересно.

Маргулиес внимательно всматривается в его лицо, желтоватое, скульптурно освещенное снизу, чернобородое, полное резкого света и теней. Маргулиес хочет что-то сказать, но в ту же минуту замечает страшную тишину.

Мотор молчит.

– Что случилось? Извините…

Он бежит к машине.

Корнеев стоит, облокотясь на столе, и, задрав голову, разговаривает с мотористом. Моторист вытирает паклей руки. Хронометражистка складывает и пересчитывает бумажки.

– В чем дело? Почему не работают?

– Смена. Конец. Не дотянули одного замеса. Четыреста один.

– Постой… Я не понимаю… Который час?

Маргулиес снимает очки и трет ладонью лоб. Он растирает по лицу кляксы бетона.

– Одна минута первого.

Маргулиес быстро надевает очки.

– А мы когда начали?

– В шестнадцать восемь.

– Так что же вы делаете!!! Стой!!! Что же вы делаете!!!

Маргулиес сломя голову бежит к настилу.

– Стой! Кто приказал кончать? По местам!

Бригада останавливается.

– Мотор! – исступленно кричит Маргулиес. – Мотор-р-р!!! Начали в шестнадцать восемь, простой по вине цементного склада – десять, по вине Семечкина – восемь, несчастный случай со Сметаной – семь. Итого – тридцать три минуты. Мы имеем еще тридцать три минуты.

Ищенко останавливается как вкопанный.

Мося вскакивает на ноги:

– Стой! Стой! Мотор! Назад!

– Вертай назад! – кричит Ищенко. – А ну, хлопцы, вертай назад. Слушай меня! По тачкам! По ло-па-там! По стер-лин-гам!

Его голос подымается, подымается, подымается и достигает вибрирующей высоты кавалерийской команды.

– По мес-та-а-ам!

– Приготовились! Начали! – кричит Мося, складывая остатки голоса. – Пошли-и-и!

Все двинулось с места, побежало, смешалось, пошло, ударило, замелькало… Тачка щебенки. Тачка цемента. Тачка песку.

– Ковш и вода!

Опрокидывается барабан.

– Четыреста два. Четыреста три. Четыреста четыре.

– Плакал Кузнецк! Куда там!

Мося бросает на полдороге тачку. Он мчится к машине. Он, как черт, взлетает на перила настила.

Он рвет плакат. Он рвет его в клочки, и клочья подкидывает в воздух. Освещенные прожекторами, они летят и кружатся.

Он стремительно бросается назад к тачке.

– Ур-рр-а!

– Ребятки, ребятки, ребятки…

Толпа хором считает:

– Четыреста пять, четыреста шесть… Вспыхивает магний. Щелкают затворы зеркалок.

– …семь…

– …восемь…

– …девять…

Маргулиес осматривает себя при свете прожекторов со всех сторон. Он осматривает колени, локти. Он счищает с себя пыль. Он изворачивается и пытается посмотреть на спину – не запачкана ли. Он слюнит платок и украдкой вытирает лицо, шлифует стекла очков.

Он чистит сапоги – нога об ногу, – притопывает, поправляет кепку.

Тонко про себя улыбаясь и не глядя больше на бригаду, он, не торопясь, идет к конторе прораба.

Там сидит Налбандов.

Он сидит, раскинувшись на низкой тесовой лавке, упираясь толстой спиной и затылком в дощатую стенку. Полы его черного пальто лежат на полу. Он равнодушно играет перед собой палкой.

В конторе тесно, дымно, шумно.

Столы застланы пожелтевшими, выгоревшими на солнце газетами. Газетные листы испятнаны рыже-лиловыми кляксами чернил, исчерчены и изрисованы карандашами.

Столы завалены бухгалтерскими книгами, ведомостями, актами, требованиями, приказами, графиками.

Шура Солдатова, сидя на полу, клеит стенную газету «За темпы». Волосы бьют ее по глазам. Она их отбрасывает. Она стыдливо натягивает худую черную юбку на грязные, глянцевитые, розовые колени.

Конторщики щелкают на счетах, курят, пьют из кружек холодный чай с сильным аптекарским привкусом хлорированной воды.

Кутайсов ругается по телефону.

Георгий Васильевич сидит на слишком низком и шатком табурете, широко расставив локти. На углышке стола он пишет карандашом статью.

Винкич, навалившись на него сзади, заглядывает в бумагу, ерошит волосы, торопит:

– Дальше, дальше, Георгий Васильевич. Очень хорошо. Вот что значит – настоящий писатель. А вы еще притворялись, что не умеете писать статей и технически не подготовлены. А разбираетесь не хуже любого прораба.

Винкич безбожно льстит.

Но ему необходима подпись Георгия Васильевича, необходимо сильное имя.

Будет бой. И он будет драться в кровь. Он заранее выбирает себе оружие.

– Пишите, Георгий Васильевич, пишите.

Георгий Васильевич знает, что Винкич преувеличивает его достоинства, но все же ему приятно.

– Ну-ка, вспомним старину, когда и мы в газетах пописывали, – бормочет он, кряхтя. – А ну-ка, а ну-ка, авось старая кобыла борозды не испортит.

Его глаза добродушно окружены и глянцевиты. Он в ударе. Карандаш бежит по листу. Винкич вполголоса читает:

– «В последнее время наметились два противоположных течения в области темпов изготовления бетона…» Очень хорошо, очень верно… «…и использования бетономешалок. С одной стороны, на ряде строек идет непрерывное увеличение числа замесов. Точка. С другой стороны, ответственные инженеры некоторых крупнейших строительств категорически возражают против увеличения числа замесов, запятая, исходя из соображений о том, что подобное увеличение числа замесов может отрицательно повлиять на амортизацию дорогого импортного оборудования». Очень хорошо.

Винкич бегло взглядывает на Налбандова и, нарочно повышая голос, говорит:

– Поставьте, Георгий Васильевич, перед словом «отрицательно» слово «якобы».

Он нажимает на якобы.

– Якобы отрицательно. Пишите – якобы отрицательно. Так крепче.

– Можно – якобы. Можно вам и – якобы. Якобы отрицательно… Нуте-с…

Налбандов глух. Он не слышит.

«Амортизация и качество», – думает он.

Он небрежно скользит взглядом по комнате.

Всюду – газеты, газеты, газеты…