Большая и маленькая Екатерины

Глава вторая

«Ну, а тебе что надо? Ты кто такой?»

Кто? Да Шарангиа, Шадиман Шарангиа!

Может быть, вам не знакомо мое имя или не нравится фамилия, уважаемый Кукури, а?

А сам-то он кто?

И на кого только похож: оттопыренные уши, приплюснутый нос, глаза навыкате, низкий лоб и ничего не выражающий взгляд.

Пришел я к этому человеку, вежливо поздоровался, улыбнулся как старому другу, а он притворился, что видит меня впервые, и спрашивает, кто я такой.

Я — Шарангиа, уважаемый Кукури, Шадиман Шарангиа, стыда нет у тебя в глазах. И кто только тебя такого вырастил!..

Будто правда не узнал меня?

Не может этого быть! Мы же бывшие одноклассники, жили в одном районе, играли в одной футбольной команде, я был третьим номером, а он — восьмым.

Неужели Кукури меня не узнал? Нет, я этому никогда не поверю. Еще как узнал. Он узнал меня, как только я открыл дверь кабинета, но не захотел показать этого, стыд в нем, видно, заговорил… Ведь в школе он был последним учеником и с трудом дотянул до десятого класса. И вот в десятом-то классе он удивил всех.

Дело было на выпускном экзамене по грузинскому языку.

— Не волнуйся, — ласково сказала ему учительница грузинского, калбатоно Нино, — и расскажи содержание «Кации Мунджадзе»[6]. — Она специально выбрала для Кукури вопрос полегче, надеясь, что он сможет ответить. Но, увы, всегда болтливый Кукури был нем, как сам Кациа Мунджадзе[7].

— Ну, скажи, детка, что-нибудь, не бойся. Хотя бы начни, — все так же ласково уговаривала его калбатоно Нино, а Кукури обвел класс грустным взглядом, потом вдруг быстро вскочил на парту, молниеносно распахнул окно и прыгнул… Да, этот болван выпрыгнул со второго этажа, а калбатоно Нино без чувств упала на пол. Мальчики помчались во двор, а девочки засуетились вокруг учительницы. Вся школа взбудоражилась. Вывихнувшего ногу Кукури отвели домой, а учительницу еле-еле привели в чувство.

После того Кукури в школе не появлялся, но аттестат зрелости получил вместе с нами, и прощальный банкет мы устраивали у него, потому что у его родителей был большой и красивый дом.

И вот теперь этот самый Кукури не узнал меня? Или к нему надо приходить как-то по-другому? Но как?

«Извините, Кукури Абесаломович, за беспокойство, но наше старое знакомство дает мне смелость обратиться к вам за помощью…» — и, может быть, тогда он снизошел бы до меня?

Негодный человек! Шадиман Шарангиа на это ни за что не пойдет, нет! Я человек прямой — глаза у меня для того, чтобы смотреть, а уши — чтобы слушать. Я давно понял, что ничего путного из тебя не выйдет, а отныне я знать тебя не знаю и знать не хочу. Я уверен, что скоро глаза мои увидят тебя ползающим по земле…

Из Министерства торговли Шадиман вернулся в гостиницу очень возбужденным. Он ругался и все грозил кому-то, и Гоча, племянник, никак не мог его успокоить.

— Если бы я просил о чем-то невозможном. А то ведь просто возьми и переведи с одного места на другое, вот и вся моя просьба! И то ресторан, и это тоже. Разве он не должен был спросить, почему я не хочу оставаться на старом месте? Сначала узнай о моих затруднениях, а потом уже изрекай свое категоричное «нет», «нет»… Другого слова их уста не могут вымолвить! Шадиман хорошо знает эту породу людей. Извините, уважаемый Кукури, но от меня вы не дождетесь того, что дают другие.

Отведя душу, Шадиман немного успокоился. Он умылся, сменил рубашку и вместе с племянником спустился в ресторан.

В большом зале «Сакартвело» было немноголюдно и не очень жарко.

— Аристократия, видно, обедает за городом, — пробасил Шадиман, заказывая обед склонившемуся перед ним официанту.

— Если бы в моем ресторане был такой зал, то можно было бы и пиры закатывать, и министерство получало бы от меня прибыль раза в два большую, но на реконструкцию никакой надежды нет. Какая-то проектная организация вот уже два года работает над созданием типового проекта районных ресторанов, и бог его знает, что это будет за проект… Неужели обязательно, чтобы во всех районных центрах рестораны были одинаковыми? Кому в голову пришла такая мудрая мысль?

Официант накрыл на стол. Шадиман с жадностью выпил два стакана боржоми, потом чокнулся с племянником коньяком и объявил его тамадой.

— Тамада, когда за столом всего два человека? — удивился Гоча.

— Обязательно, — пробасил Шадиман. — Даже если ты один будешь сидеть за столом, ты должен быть тамадой для самого себя, иначе слыханное ли дело?

— Тогда вы…

— Смолоду нужно учиться вести застолье. В твои годы я уже бывал тамадой на свадьбах. Начинай!

Гоча наполнил стаканы. Заморив червячка, Шадиман обвел взглядом зал и опять стал ругать типовой проект.

— Построить в Поти и Хашури одинаковые здания для ресторанов, разве же это разумно? Конечно, нет! Поти стоит на берегу моря, в низине, летом там жарко, зимой тепло, поэтому здание ресторана должно быть там белым и легким. Белое здание на фоне моря приятно для глаза. А представь себе что-либо подобное в Хашури! Да оно в первое же лето за неделю почернеет, а зимой будет как ледник. В Поти часто идут дожди и нет пыли, в Хашури же наоборот… В Поти морозы очень редко достигают двух-трех градусов, а в Хашури частенько бывает больше пятнадцати. Теперь понятно? Но кто у нас тамада — я или ты? За тобой тост.

На лице Гочи изобразилось смущение. Он чувствовал себя с дядей неловко, хотя среди своих друзей считался очень независимым и не в меру бойким.

— С вашего позволения я скажу тост.

— Позволяю, говори.

— Я предлагаю выпить за нашу землю.

— За какую это «нашу землю»? — с вызовом спросил Шадиман, взглянув племяннику в глаза.

— За Итхвиси…

— Что за ерунда! Мы сами себя обманываем. Почему Итхвиси твое или мое? — с какой-то яростью, возбужденно сказал Шадиман и, глотнув вина, снова накинулся на племянника. — Ну почему Итхвиси наше? Что мы там имеем? Усадьбу? Сад с виноградником? Пастбища? Нет! Дом там у нас не стоит, нет ни сада с виноградником, ни пастбища, ни мельницы! А ты говоришь — мое Итхвиси, моя земля… Земля Гочи Шарангиа — это студенческий городок, проспекты Руставели и Чавчавадзе, Дворец спорта, стадион, парк Ваке и тбилисские кинотеатры… Ведь это так, и ты, дорогой племянничек, должен смотреть правде в глаза. Ты что, кончишь университет и поедешь в Итхвиси? Так я тебе и поверил! Итхвиси существует само по себе, ты — сам по себе, и говорить тут не о чем… Моя земля? Земля Шадимана Шарангиа?

Шадиман на какое-то время замолчал, прищурился, словно вспоминая что-то, а потом потер ладонью лоб и сказал с усмешкой:

— Земля Шадимана Шарангиа — это ресторан в Херге. Да, хергский ресторан — мое небо и земля. Все двадцать четыре часа в сутки я кручусь там. А Итхвиси завладел Галактион Шарангиа. У него в Итхвиси горит очаг, пасется его корова, лает его собака. И поэтому — да здравствует Галактион Шарангиа!

Взглянув на часы, Шадиман подозвал официанта, расплатился, а потом дядя и племянник торопливо поднялись наверх, на второй этаж, взяли чемоданы и поспешили на вокзал.

Поезд вот-вот должен был отойти, когда Гоча внес чемоданы в купе спального вагона.

— Спасибо, — пробубнил Шадиман и, прижав племянника к груди, расцеловал его в лоб и щеки, а потом вдруг стукнул себя ладонью по лбу и как сумасшедший закричал:

— Боржоми! Боржоми! А то твой дядя погиб, Гоча!

В узком проходе вагона было тесно от стоявших там людей, и, когда Гоча пробрался к выходу, поезд уже тронулся.

— Пропал я, — с горечью сказал Шадиман, безнадежно махнув рукой, и расстроенный вошел в купе. Увидев сидевшего у окна пассажира, он смутился и, извинившись, сел у двери.

На столике стояли две бутылки боржоми.

— Не хотите? Еще холодный, — с улыбкой сказал Реваз и протянул бутылку.

— Нет, нет! Не беспокойтесь!

— Не стесняйтесь, возьмите!

— Ну хорошо, так и быть, но только до Мцхета! Там я обязательно раздобуду.

Шадиман взял бутылку двумя руками. Она была холодная, и холодок от ладоней пробежал по всему его телу. У Шадимана заблестели глаза.

— Раз так, будем знакомы: Шадиман Шарангиа.

— Реваз Чапичадзе, — глухо сказал Реваз и пожал Шадиману руку.

— Чапичадзе? Реваз Чапичадзе? Слыхал, определенно где-то слыхал вашу фамилию… Чапичадзе… Реваз Чапичадзе… — несколько раз для себя повторил Шадиман, медленно проводя рукой по лбу и пытаясь вспомнить, где он мог встречаться с Ревазом.

— Пейте, а то будет теплый, — сказал Реваз и, чтобы Шадиман не чувствовал себя неловко, сам взял вторую бутылку.

— Дай вам бог здоровья, — с признательностью сказал Шадиман, выпив разом полбутылки боржоми.

— Пить вино, когда есть такая вода, — это же преступление, но иногда попадается такой тамада, что оказываешься в безвыходном положении. Ни за что от тебя не отстанет — будет заклинать именем матери, жены, детей, живыми и мертвыми и своего добьется.

Шадиман допил боржоми, громко рыгнул и, смущаясь, извинился. Словно оправдываясь, он продолжал:

— Вчера вечером я случайно попал на день рождения сына моего друга. По-моему, — сказал Шадиман, повышая голос, — это бессмыслица и уродливость. Сначала человек должен заслужить чего-то в жизни, а потом уже можно отмечать его день рождения. Да… Но мне кажется, что я слишком много говорю, а мы, по всей вероятности, уже подъезжаем к Мцхета.

Поезд проскочил мост ЗаГЭС. На станции Шадиман вместе с проводником направился к ресторану.

Оставшись один в купе, Реваз откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

…Ваке, Имеретинская улица. Уже опустились сумерки, и на улицах зажглись фонари. Дом Реваза погружен в темноту, а у соседей светятся окна, открытые навстречу вечерней прохладе. По Имеретинской улице идет семья Чапичадзе. Впереди — Русудан и Сандро, за ними — Татия и Дареджан. Они неслышно входят во двор, и Дареджан с детьми задерживается у калитки. Русудан тяжелым шагом поднимается по лестнице. Она устала, устала так, что с трудом одолела лестницу. Нехотя открыв дверь, она включила свет, и дом сразу словно повеселел, засмеялся дом Чапичадзе. Русудан заглянула во все комнаты и, не найдя мужа, нахмурилась. Дом Чапичадзе тоже загрустил… В комнату Реваза неслышно входит Сандро и начинает собирать разбросанные на столе книги.

…Поезд тронулся, и Реваз очнулся. Оказалось, что в купе он один. Поезд пронесся мимо станции Дзегви. Реваз вышел из купе, но, и в тамбуре не найдя Шадимана, махнул рукой: «Наверное, он остался в Мцхета, и нужно будет что-нибудь сделать с его вещами. Хорошо еще, что хоть знаю его имя и фамилию. Придется вызвать начальника поезда и сдать чемоданы, пусть найдет хозяина. Из-за какой-то бутылки боржоми потерялся человек».

Реваз поставил стоявший около двери чемодан Шадимана на полку, сел в кресло и только было задремал, как дверь в купе с шумом распахнулась и Реваз услышал бас Шадимана:

— Вы не испугались, батоно Реваз?

Шадиман был во всеоружии — в правой руке он ловко держал две бутылки шампанского, в левой — довольно большой бумажный пакет, из карманов его брюк выглядывали бутылки коньяка и боржоми.

— Нас подвел станционный диктор, он так нежно прошептал что-то в микрофон, что в ресторане никто не услышал его голоса. Хорошо, что проводник был начеку и сразу заподозрил что-то неладное. Мы выбежали на перрон и увидели, что поезд уже тронулся. Вскочили мы, по-моему, э-э, в пятый от нашего вагон. Вы должны извинить меня, батоно Реваз…