Большая и маленькая Екатерины

I

После окончания филологического факультета Тбилисского государственного университета я приехала в Хергу. Прихожу в отдел просвещения, а там совещание. Пришлось мне ждать до пяти часов вечера, пока оно кончится. Когда я зашла к заведующему, его кабинет утопал в облаках табачного дыма и сам он выглядел очень уставшим, но принял меня любезно и даже предложил холодного боржоми. Я отказалась. Он открыл папку и нашел мое заявление. Это заявление и письмо с просьбой назначить меня учительницей в моей деревне я отправила из Тбилиси на месяц раньше.

— Вы назначены в хергскую школу, в девятый и десятый классы, — сказал заведующий отделом и окинул меня внимательным взглядом с головы до ног.

— Я просила направить меня в мою деревню, — сказала я и опустила голову.

— Вы же преподаватель грузинского языка? — сердясь, громко спросил заведующий и, раскурив потухшую было папиросу, встал.

— Да.

— Так в чем дело?

Пауза.

— Снять Зураба Барбакадзе и назначить вас? — насмешливо спросил заведующий и опять окинул меня взглядом.

— Что вы! — удивилась я и почувствовала, что краснею.

— Так вот, раз этого сделать нельзя, вы назначаетесь в хергскую среднюю школу, — спокойно и доброжелательно сказал заведующий и протянул мне руку.

— Я все-таки поеду в свою деревню, а в хергскую школу вы можете назначить кого-нибудь другого! — сказала я, прощаясь с ним.

Меня вырастила тетя. Жила она совсем одна, и я знала, что она ждет меня — все глаза, наверное, просмотрела, глядючи на дорогу. Как же я могла остаться в Херге?

«Бывшего нашего учителя снять и назначить вас?» — так, кажется, он, усмехаясь, спросил. Если бы он назначил меня на место Зураба Барбакадзе, вы думаете, я согласилась бы? Согласилась бы? Конечно, нет. Зураб был для меня не просто учителем, он был моим духовным наставником и старшим другом с первого класса… И потом, могу ли я заменить Зураба? Вы когда-нибудь слышали, как он ведет урок? Если слышали, то никогда не забудете. Я наизусть знала стихотворение Рафиэла Эристави «Родина хевсура», но когда я впервые услышала, как Барбакадзе произнес: «Не променяю мои скалы на древо бессмертия», для меня открылся совсем иной мир и мне представился свободолюбивый и сильный, очень сильный человек, мужественный и непоколебимый, как скала. Нет. Такие люди не завидуют роскоши других и их богатству предпочитают прилепившуюся к скале саклю, горные цветы, журчание ручейка, покрытые вечным снегом хребты, долгие зимние ночи у очага, думы и стихи.

«Не променяю мои скалы на древо бессмертия» — так естественно и просто говорит Зураб Барбакадзе, словно эти строки принадлежат ему самому. Словно после долгих раздумий он высказал свою самую сокровенную мысль… «Не променяю мои скалы на древо бессмертия», — убежденно говорит он, будоража сердца своих учеников.

Нет, никогда я не забуду уроки Зураба Барбакадзе!

Я решила переночевать в Херге у кого-нибудь из знакомых. Конечно, можно было бы провести ночь и на вокзале, но я побоялась. Ошибается тот, кто думает, что только в столице бывают мелкие хулиганы. Я боюсь этих мальчишек и вынуждена была пойти ночевать в семью, которую знала не так уж близко. Чувствовала я себя очень неловко. Но какая хозяйка не встретит вас веселой улыбкой и не скажет, что очень рада вашему приходу? Она предложит вам чай с вареньем, думая про себя, что ваше знакомство еще не дает вам права приходить ночевать. Может быть, я ошибалась, но именно с такими мыслями я шла по направлению к улице Бараташвили, где жила моя знакомая, и ноги меня не слушались. Я купила в гастрономе пирожных, чтобы не прийти с пустыми руками, и мечтала только о том, чтобы скорее наступило утро и я могла отправиться в путь. Ведь тетя ждет меня.

Мне предлагают работу в Херге… Нет, не волнуйся, я не согласилась и к тебе, к тебе иду. Завтра вечером я буду уже дома, тетя!

Наутро я очень рано собралась в дорогу. Моя хозяйка ни за что не хотела отпустить меня до завтрака, но я все-таки ушла. Мой поздний приход в гости она восприняла с большим удивлением, но потом, чтобы сгладить неловкость, развлекала меня, как могла, и даже играла на гитаре и пела. Но холодок первых минут нашей встречи она так и не смогла растопить. Я без охоты поужинала и рано легла, сказавшись усталой. Почти всю ночь я не спала.

И вот я на пути в Хемагали. Еще не было и восьми часов, а я прошла уже больше половины дороги. Сумка у меня была немного тяжелая, но я как-то не чувствовала усталости, потому что самую трудную часть пути — большой подъем — прошла в утренней прохладе. Время от времени, чтобы сократить дорогу, я сходила на тропинку.

…Может быть, дорога между Хергой и Хемагали стала короче? Ну, как это я смогла так быстро дойти? Еще только двенадцать часов, а я уже вижу свою деревню! Стою я на Санислском хребте и смотрю на Хемагали! Правда, отсюда деревня еще далеко, километрах в семи: от Санисле нужно спуститься до Сатевелы по крутому склону, потом — немного в гору и — Хемагали!

Если бы кто-нибудь мне сказал, что смог так быстро дойти от Херги до хребта Санисле, я бы не поверила и решила, что это простое хвастовство. А оказывается, это возможно! Может быть, меня часы обманывают? Нет, идут, да и по солнцу видно, что еще рано. Да, до сегодняшнего утра я не могла себе представить, что такое расстояние можно пройти так быстро и не устать. И вот выясняется, что это вполне вероятно.

Но когда я увидела деревню, меня вдруг охватила страшная усталость, и я села в тени вяза на траву.

Немного отдохну и бегом спущусь к Сатевеле, решила я.

Сижу я в тени на травке и смотрю сверху на мою деревню. Отсюда видны дворы, а вот строения-то я различаю с трудом, хотя нет, одно здание я узнала сразу — это наша школа. Школьное здание самое большое в нашей деревне. Строили его пять лет и закончили как раз в тот год, когда тетя отдала меня в первый класс. Десять лет я училась в этой школе, пять лет — в университете, значит, в нашей школе пятнадцать лет… Или нет, я ошибаюсь, не пятнадцать, а семнадцать: окончив школу, я в том же году пыталась поступить в университет, но срезалась по истории и математике. Меня, наверное, спросят, при чем здесь математика, если поступаешь на филологический факультет, но раньше в университете сдавали экзамены по многим предметам. Вернулась я в деревню расстроенная и разочарованная. Тетя чувствовала себя виноватой в том, что не нашла никого, кто мог бы мне помочь при поступлении. Она была уверена, что все дело только в протекции. Это было неверно. По математике я из трех примеров не решила ни одного, а по истории ответила только на один вопрос и конечно же провалилась. Не знаю, как сейчас, но, когда я поступала в университет, покровительство и протекция не были столь всесильны… Я решила, что никогда не смогу сдать вступительных экзаменов, и смирилась со своей судьбой. Ну что ж, буду жить в деревне, придет время, полюблю кого-нибудь или меня кто-нибудь полюбит, выйду замуж, нарожаю детей, и пройдет моя жизнь в заботах о семье.

Тетя же Пелагея всячески подбадривала меня и уговаривала месяца три позаниматься математикой с Гуласпиром (тогда Гуласпир Чапичадзе работал в колхозе счетоводом), а историю повторять самостоятельно, чтобы на следующий год обязательно поступить в университет.

…Как-то меня вызвал председатель сельсовета и предложил мне должность культработника. Дела там немного, сказал он, будешь распространять среди сельчан газеты и журналы и выпускать к праздникам стенную газету, ну, а если что-нибудь еще сделаешь — дело твое.

Я согласилась. А на самом-то деле работы оказалось хоть отбавляй. Больше всего хлопот доставляло кино. Летом и осенью два раза в месяц из Херги должны были привозить картины, но и в два месяца раз не всегда приползала кинопередвижка. Надо было звонить, писать, сколько раз приходилось на лошади спускаться в Хергу, но ничего не помогало. Еще больше забот требовала стенная газета. К праздничным датам делать газету, собственно говоря, было нетрудно, сущим наказанием были газеты во время очередной кампании. Сев, прополка, уборка урожая, заготовка кормов, выполнение квартальных планов заготовок мяса, сыра, яиц, работа постоянно действующей комиссии сельсовета, подготовка к новому учебному году и другие животрепещущие вопросы.

Каждый день я собирала сводки, потом до поздней ночи сидела в сельсовете и писала статьи для очередного номера нашей газеты. Подписи приходилось ставить разные: председателя сельсовета или председателя колхоза, бригадира или рядового колхозника.

Я собирала материалы, писала статьи и выпускала новые и новые номера газеты «Луч Хемагали», но читал ее мало кто. Главным редактором газеты и ее цензором являлся председатель сельсовета. Моей работой он был доволен и даже как-то похвалил меня на общем собрании колхозников, а потом совсем неожиданно мы с ним поссорились.

Был воскресный день, и я сидела дома, когда под вечер подскакал к калитке председатель сельсовета и позвал меня. Тетя пригласила его в дом, но он даже не слез с коня, сказал, что у него ко мне срочное дело. Я вышла. Он был весь багровый и, мне показалось, немного выпивши. Тете он сказал, чтобы она ушла, так как у него дело секретное. Тетя вошла в дом, председатель слез с лошади, и мне в нос ударил запах винного перегара. Он достал из кармана брюк какие-то бумаги, оглянулся вокруг и, понизив голос, сообщил, что это документы, доказывающие, что бессовестный заведующий фермой обманывает правление и народ; он не выполняет плана заготовок молока и сыра и наверняка продает сыр на рынке, а деньги кладет в собственный карман. Он смеет утверждать, что план заготовок слишком высок и коровы не могут давать столько молока. Как он крутит, этот негодяй! Это письма от пастухов. Садись и сегодня же сделай стенную газету, только в двух экземплярах, один вывесим в сельсовете, а другой я сам отнесу на ферму. Я знаю, что мне делать, чтобы заставить убраться из колхоза этого вора и мошенника. Я добьюсь, чтобы его арестовали, посадили в тюрьму, тут ему и сам господь бог не поможет.

Председатель выпалил это не переводя духа. Он сильно волновался, и в голосе его звучала угроза. Он перекладывал письма из одной руки в другую, потом пересчитал их (бумаг оказалось девять) и передал их мне. Только он повторил, чтобы я сделала то, что он велел, в ту же ночь, а потом, если захочу, могу отдыхать целую неделю. Вскочив на лошадь, председатель ускакал.

В ту ночь мы с тетей не сомкнули глаз, и к утру два экземпляра газеты были готовы.

Председатель пришел в сельсовет поздно, что-то около двенадцати. Он улыбался, и было видно, что он отоспался и пребывал в прекрасном расположении духа.

— Ну, как дела, Эка, ничего нового? Из района никто не звонил?

Я расстелила на столе стенгазету.

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Ты и вправду молодец! — без энтузиазма, как-то нараспев проговорил он и стал читать газету.

Вдруг улыбка сошла с лица председателя, и он нахмурился.

— Это чересчур, Эка, — сказал он, вздохнув.

— Чересчур? — удивилась я. — Это те же самые письма пастухов, я их только отредактировала, и все!

— Содержание тоже надо было исправить! — решительно сказал председатель, глядя на меня в упор.