Большая и маленькая Екатерины

— А я собирался вызвать начальника поезда.

— Начальник поезда и без всякого вызова явится сюда, он знает, в каком купе мы едем. Давайте-ка лучше соберем на стол!

Шадиман положил на стол бумажный пакет, выстроил на полке в ряд бутылки шампанского, коньяка и боржоми и крикнул в коридор:

— Не помочь, батоно Николаоз?

— А вот и я, — послышался тонкий, надтреснутый, характерный для железнодорожника голос появившегося в дверях проводника, который выложил на столик знаменитые мцхетские пирожки, жареную курицу, грузинский хлеб и редиску.

— Ну, за дело, как ты умеешь, батоно Николаоз… — по-свойски обратился к нему Шадиман. — Стаканы, несколько тарелок, маленький нож, и под твоим руководством начнем…

Ревазу почему-то не понравилось столь щедрое угощение малознакомого человека, он встал и вышел в коридор.

Поезд мчался в вечерних сумерках, и все окружающее казалось миражем.

— Батоно Реваз, — позвал из купе Шадиман, с увлечением накрывавший на стол, — вкус пирожков покойного Захар Захарыча помните?

— Слышал…

— Слышать — это что! Я был студентом первого курса, когда впервые попробовал пирожки Захар Захарыча, и, если поверите, иногда и сейчас ощущаю во рту их вкус! Какие пирожки и пирожные он делал, золотые руки были у этого человека! Теперь у них осталась только прежняя форма, а содержание — до свидания, фьють, улетучилось вслед за душой Захар Захарыча… Заходите, батоно Реваз, все готово.

— Я как раз перед уходом…

— И слушать даже не хочу! — забубнил Шадиман. — Притом после вашего боржоми у меня разыгрался такой аппетит, а вы хотите подвести меня?

Шадиман почтительно, но с некоторой долей фамильярности взял Реваза за локоть, завел в купе и усадил за стол.

— Вы меня не спрашиваете, но я уверен, — начал сладкоречивый Шадиман, — что вы, конечно, интересуетесь, кто я такой, откуда и куда еду. Это длинная история, и я не буду отнимать у вас время, а расскажу о себе вкратце. Поначалу меня заинтересовала философия, и я ею здорово увлекся, но по-настоящему так ничего и не понял, и пришлось мне с ней распроститься… Потом меня захватила история, и как-то так получилось, что я окончил исторический факультет. Три года я преподавал историю в школе: войны, главнокомандующие, цари… Потом одни и те же вопросы учеников и курсы повышения квалификации отвратили меня от этой науки, и с ней я тоже смиренно расстался… Чем я занимаюсь сейчас? Только не удивляйтесь, я тружусь на ниве общественного питания в должности директора ресторана в Херге.

— Интересно! — улыбнулся Реваз.

— Вы хотите сказать — удивительно, не правда ли, батоно Реваз? — тоже с улыбкой сказал Шарангиа. — В этом жизнь виновата. Правда, в философии я не много чего понял, но занятия ею навели меня на одну верную мысль. Если хочешь быть умным, веди себя так, как диктует жизнь.

Сначала наметь правильный план действий.

Старайся говорить без ошибок.

И делай полезное дело.

Не могу сказать, прочитал я это у Канта, Гегеля или Аристотеля, но жизнь подтверждает правильность этого утверждения, и в данный момент я делаю то, что диктует мне жизнь и что необходимо для моего существования!.. Угощайтесь, это так называемые мцхетские пирожки.

Проводник принес тарелки и стаканы.

— Позови-ка еще президента, мой Николаоз, и я буду считать, что ты свое дело сделал, — пробасил Шадиман и до половины наполнил два стакана коньяком.

— Уже не так жарко, выпьем, батоно Реваз!

Чокнувшись, они выпили.

Шадиман разрезал курицу и положил ее на блюдце, а сыр, пирожки и хлеб — на принесенную из ресторана вощеную бумагу, и они выпили холодного лимонада.

От выпитого коньяка у Реваза покраснело лицо, заблестели глаза и исчезла прежняя скованность. Отбросив всякие церемонии, он взял одной рукой кусок курицы, а другой — пирожок.

Шадиман тоже повеселел и снова разлил по стаканам коньяк.

Они выпили.

— Ну, наконец-то стало прохладно! Кажется, подъезжаем к Гори?

— Да, ведь Уплисцихе мы уже проехали.

— Если бы наш проводник догадался принести горийских персиков, это нам не помешало бы… Они, правда, теперь не такие крупные, как раньше, как и пирожки Захар Захарыча, но лучше, чем в других местах.

Реваз встал.

— Ни в коем случае, — вскочил Шадиман. — Вы что, хотите выйти в Гори, чтобы купить недозрелых персиков? Для чего они нам нужны? Это я просто так, к слову сказал. Фрукты у нас есть…

В купе вошли начальник поезда и проводник.

— Наконец-то, — обрадовался Шадиман. — Батоно Реваз, познакомьтесь: президент нашего поезда Самсон Гелашвили. Он, как и полагается, из Хашури. А это — мой соратник и близкий друг Николаоз Гелашвили, и он тоже из Хашури. Пока что остается невыясненным, род Гелашвили и Хашури изобрели железную дорогу или железная дорога придумала Хашури и всех Гелашвили. Отложим этот трудный вопрос до лучших времен, а сейчас проходите, мой дорогой Самсон, и садитесь рядом с батони Ревазом, а ты, Николаоз, рядом со мной, вот так. Всем хватило места? Теперь попросим Реваза быть тамадой.

Реваз догадался, что Шадиман предложил ему это из вежливости, и отказался, и Шадиман с удовольствием приступил к «исполнению своих обязанностей».

— Раз таково ваше желание, я постараюсь не ударить лицом в грязь. Если что-нибудь не так, скажите.

Шадиман моргнул Николаозу, чтобы тот закрыл дверь в купе, а сам одним рывком опустил окно, потом наполнил стаканы и извинился за то, что будет говорить тосты не вставая. Он поднял стакан:

— Я предлагаю тост за наши родные края, за родину наших отцов и матерей, за наш очаг, друзья, — в голосе Шадимана появились фальшивые нотки, и ему пришлось откашляться, чтобы голос его зазвучал по обыкновению низко. — Иногда мне хочется прижать к груди эту мою страну с ее горами и долами, землей и водоемами, моей деревушкой, моей маленькой деревенской мельницей и мельником и плакать слезами радости…

И Шадиман Шарангиа прослезился.

Поезд приближался к какой-то станции, и Николаоз вскочил. По правилам он должен был пить последним, но как раз правила и дисциплина, сказал он, вынуждают меня поднять тост вне очереди, и, несмотря на то что наш уважаемый Шадиман не очень-то любит Хашури и фамилию Гелашвили, я все же выпью за Гелашвили и за Хашури, потому что Хашури моя родина, а сам я Гелашвили.

Он выпил и, взяв кусок курицы, вышел…

Шадиману явно не понравилось такое поведение проводника, и он, нахмурившись, угрюмо посмотрел на начальника поезда.

Самсон аппетитно жевал пирожок.

— Сейчас ваша очередь сказать тост, господин президент!

— Как сказал Нико… — пыхтя и отдуваясь, начал было Самсон и запил пирожок вином, потом не спеша, с чувством выпил еще и опять набил рот пирожком, даже не удостоив тамаду взглядом.

Шадимана словно холодной водой окатили, он ехидно улыбнулся Самсону:

— Батоно президент, вы можете помедленнее кушать! Ведь нам спешить некуда!

— Брось ты эти дурацкие шутки, — вспыхнул начальник поезда, — никакой я не президент, и нечего надо мной насмехаться! Если ты жалеешь для меня хлеба-соли, то зачем было звать меня из другой компании? — Самсон встал, наполнив стакан шампанским, как и раньше, с расстановкой осушил его, стряхнул с пиджака крошки и, усмехнувшись в усы, словно извиняясь перед Ревазом, вышел из купе и с силой захлопнул за собой дверь.

Шадиман остолбенел. Ему показалось, что Реваз тоже хочет встать.

— Вы уж простите меня, Реваз, что я позвал за стол таких невоспитанных людей. Сегодня на них нашла дурь, а то… а то раньше они такими не были! Честно говоря, президент любит покушать, и, наверное, где-то в другом месте угощение было получше, но ничего, он попасется там хорошенько, а потом вернется к нам, чтобы принести нам свои извинения.

Реваз встал, посмотрел в темноту за окном и повернулся к Шадиману:

— Если вы не возражаете, я предложу тост за деревню Хемагали.

— Извините, я что-то не понимаю!

— Я хочу выпить за мою деревню, — сказал Реваз.

— Хемагали — ваша деревня? Вы живете в Хемагали?

И когда, улыбаясь, Реваз утвердительно кивнул головой, Шадиман с трудом поднялся и, с удивлением глядя на Реваза, решительно положил ему обе руки на плечи.

— С ума можно сойти! Оказывается, мы с вами соседи, ближайшие соседи!

Осмелев, Шадиман притянул к себе Реваза и крепко поцеловал.

— Я просто не могу поверить! Ведь я сам из Итхвиси! Значит, вы купались в Сатевеле, голыми руками рыбу ловили? Как я рад нашей встрече, батоно Реваз, вы просто не представляете! Итак, да здравствует Хемагали! Выпьем за Хемагали…

Шадиман заметно повеселел. Он выбросил в окно то, что не доели Самсон и Николаоз, и снова обратился к Ревазу:

— Значит, вы из Хемагали? Вы меня обрадовали, вы даже не представляете, как вы меня обрадовали!

Шадиман наполнил стаканы.

— Выпьем за наше соседство, за Хемагали и Итхвиси! Боже мой, мы такие близкие соседи, а я-то думал, что со мной в купе едет кто-то чужой. Значит, вы направляетесь в Хемагали? У вас там есть кто-нибудь?

— Отца хочу повидать.

— Представляю, как обрадуется старик! Александре? Александре Чапичадзе! Как же, как же, знаю! Слыхал о нем! Дай бог всего наилучшего сыну Александре Чапичадзе!

Шадиман снова наполнил стаканы.

— За здоровье Александре Чапичадзе, старейшины Хемагали! Обожаю его белую бороду! Как он будет рад…

В Хашури, по мнению Шадимана, поезд долго стоял наверняка в честь Гелашвили, но потом, вспомнив, что был экспрессом, понесся с большой скоростью, дав один долгий гудок, стрелой проскочил Лихи и стремительно влетел в Ципский тоннель.

Сырая прохлада и шум тоннеля ворвались в купе, и Шадиман до половины поднял окно.

Вагон закачался, как колыбель, и Реваз задремал. Глядя на него, Шадиман нахмурился.

«И этот тоже хорош! Сначала Гелашвили из Хашури испортили все, а теперь и хемагальский Чапичадзе туда же. Покушали, выпили, и братья Гелашвили удрали, а Чапичадзе сидит передо мной и спит. Стоило ли из-за этого огород городить? Стоило? Эх, о чем говорить, откуда им знать красоту нашего традиционного застолья!»

Вагон, как люлька, качает дремлющего Реваза, а напротив него, нахмурившись, молча сидит сердитый Шадиман. Правда, Чапичадзе из Хемагали совсем близкий сосед, и оба они купались в Сатевеле, но все-таки Шадиман видит его впервые, и это его смущает. Эх, хорошо бы вместо Чапичадзе здесь сидел какой-нибудь друг Шадимана! Тогда бы Шадиман хлопнул его по лбу:

— Эй, патриот, веди себя прилично, а то выброшу тебя из окна на ходу поезда! Нечего дремать за столом, открой глаза и выпей за мою землю. Хочешь, пей за Хемагали, хочешь — за Итхвиси, хочешь — за Легва и Копитнари. Этого требует вежливость, любовь к родине, уважение к тамаде стола.

Но Шадиман молчит, он вынужден сидеть как немой, потому, что этот его самый близкий сосед Чапичадзе для него совсем чужой человек… Даже за его белобородого отца Шадиман выпил с большим уважением или, может быть, он ошибся? Может быть, у отца этого Чапичадзе из Хемагали вообще нет признаков растительности на лице? Нет, наверняка у него длинная борода. Ведь когда Шадиман сказал — обожаю его белую бороду, на глаза Реваза навернулись слезы. Шадиман заметил это. Наверняка у Александре Чапичадзе длинная белая борода, и он похож на старого козла, а его гладковыбритый сын сидит здесь, в купе международного вагона, напротив Шадимана, и клюет носом.