Мой вагончик

Возвращение

Приближалось лето. Впереди солнце, купание, отдыхающие, вечерние посиделки, гитара, душистое и терпкое крымское вино. Но почему-то, когда я ложусь вечером у стенки и разглядываю в сотый раз оленя на стареньком ковре, кажется мне, что я опять между бабушкой и печкой. Тепло, уютно, и нельзя пошевелиться. Жизнь, движение, перемены – все там, в Москве. Вагончик застрял. Да и становиться гражданами Украины нам не хочется. Пора домой.

Дела закончили, животных пристроили, вещи – частью продали, частью – оставили. С нами едут кот Шурик и собака Лайма.

Прощайте дорогие родственники. Спасибо вам за всё.

Машина загружена. Пора.

В пути бросаются в глаза приметы нового времени. Вдоль дороги то и дело встречаются стихийные рынки. Зарплаты теперь задерживают, рабочие получают вместо денег продукцию своих предприятий. Эту продукцию и пытаются продавать проезжающим мимо на машинах, вмиг обнищавшие, бывшие советские, граждане. На одном развале можно сторговать по дешевке эмалированную посуду, расписанную яркими цветами и фруктами, на другом – полотенца, на третьем наборы столовых тарелок или чайные сервизы. Под Воронежем продавали даже переносные телевизоры. А пластиковые бутыли с подсолнечным маслом, сгущенным молоком или кофейным напитком выставлены просто на каждом километре. Здесь же продают и банки с домашними заготовками, и самогон.

Изредка останавливаемся потоптаться и перекусить. Шурик воспринимает свободу, как шанс вернуться домой. Идет он точно на юг, но медленно. Так что попытки бегства пресекаются нами без особых усилий. В машине Лайма, пользуюсь случаем, прижимает кота лапой и тщательно вылизывает. Тот терпит.

Остановиться на ночлег негде, кемпингов еще нет. Есть редкие площадки, где группами ночуют дальнобойщики, да к каждому посту ДПС жмутся машины с отдыхающими водителями: ходят слухи о разбое на дорогах.

Едем мы не к себе в квартиру, а в ближнее Подмосковье. В дом моего детства.

Давно, во времена НЭПа, дедушка получил участок рядом с железнодорожной станцией. Он утвердил план строительства большого, по тем временам, жилого дома, с застекленной верандой, зимней и летней половинами. Успел построить зимнюю часть и въехать туда с семьей, и, НЭП закончился. Денег на строительство не стало, но еще несколько лет дедушка достраивал дом в соответствии с планом. Ездить на работу ему было удобно, он служил бухгалтером в трамвайном депо на Курском вокзале, однако, бесконечные переработки и физические нагрузки, подорвали его здоровье. С ним случился инсульт и паралич. Жили тем, что сдавали на лето лучшую часть дома, еще дедова пенсия по инвалидности, да огород, но задача дать дочерям образование не претерпела корректировки.

Покоится дедушка на Никольском кладбище. Неподалеку похоронили и бабушку, пережившую его на четверть века.

В старом доме живет теперь только тетушка, которая к моменту нашего возвращения совсем ослепла. Она, окончившая перед самой войной институт, всю жизнь проработала в нем же в должности лаборанта. Вела лабораторные занятия по физике со студентами, по сути, выполняя преподавательскую работу, и не роптала. Как устроилась лаборантом, после возвращения ВУЗа из эвакуации, так больше и не решалась что-нибудь менять в своей жизни. Её ценили, и вручали по праздникам грамоты за самоотверженный труд. Пережившая голод и туберкулез легких, она довольствовалась тем, что есть, и боялась перемен.

Наша квартира до конца года ещё остаётся в аренде, тетушка нуждается в помощи. Так что – без вариантов. Старый дом.

Сутки в пути, и вот, покосившиеся заборы поселка. Приехали.

Хлопоты, суета и кота, конечно, проморгали. Пошел на юг. Иду на поиски по знакомой с детства тропинке к железной дороге, спускаюсь с откоса: три ряда рельсов, насыпь из гравия, а вдоль дороги – дренажная канава, на краю которой сидит мокрый, грязный и несчастный Шурик. Он побоялся перейти через дорогу, его напугал один из грузовых составов, которые проносятся бесконечной вереницей громыхающих вагонов, платформ и цистерн. Несу страдальца в дом. Все, милый, пути назад нет.

Ночью, просыпаюсь от гула товарняков, как от шторма. Потом понимаю, что море далеко и погружаюсь в сон и в детство.

Я осознаю себя, начиная с этого дома. Помню, как я постоянно ждала маму, которая приезжала изредка. Как, перед отъездом, она укладывала меня спать и обещала, что никуда не уйдет. Старый дом навевает печаль.

А для дочки детство это Крым. И хотя ей было больше пяти лет, когда мы туда переехали, она почти не помнит детского сада и младенчества. Яркие впечатления жизни у моря, вытеснили спокойные московские годы.

За время, что нас не было, все вокруг изменилось. Тех перемен к лучшему, которые грезились всем на кухонных посиделках, не случилось. Напротив, работу теперь не найти, зарплаты низкие, много нищих, кругом валяется мусор. От страны отвалились огромные куски, и вот-вот развалится остальное. Одни предприятия прекратили свое существование, другие – выживают по инерции. Все напряжены и деморализованы, старые порядки сломаны, будущее страшит. Закон или не работает вовсе, или крайне избирателен. Милицию можно отличить от братков только по наличию формы. Выживают кто как может.

Товаров теперь навезли. На площади у станции появился рынок. Продают конфеты, химические сосиски, ножки Буша, пестрят яркие упаковки соблазнительной выпечки вечного хранения. Качество стало хуже, но за счет усилителей вкуса и красителей, еда выглядит красиво и кажется вкусной.

Нам повезло, самые тяжелые годы, когда люди выстаивали огромные очереди за продуктами и товарами первой необходимости, мы провели в достатке и сытости.

А вот теплой одежды у нас явно недостаточно – только легкие куртки и осенняя обувь. Выручил обеспеченный средний брат. Продал ненужные его семье зимние вещи.

Записываю дочь в местную среднюю школу. Школа как школа. Гулкие коридоры пусты – лето, на стене мозаика с горнистом, все слегка обшарпано, но узнаваемо. Неожиданно легко ее принимают и в музыкальную школу «Пионерия». Я наслышана, что желающие сюда поступить, проходят серьезный конкурсный отбор, но поскольку мы пришли переводом и с вокальной подготовкой, проблем не возникает.

Муж устроился плотником в местное домоуправление, которое обслуживает микрорайон пятиэтажек, построенных возле платформы. Мужчинам, если они готовы и способны работать на тяжелых и непрестижных работах за маленькую зарплату, устроиться проще.

А вот у меня с работой – муторно и безрезультатно. Толпы людей с образованием – не у дел. Мыть посуду в детском саду за мизерные деньги и кормежку, я все же пока не готова. Во всякого рода конторах вакансий нет. Пытаться преподавать в школе без опыта и склонности к работе с детьми, на птичьих правах и птичьем окладе – явно не то.

В процессе напрасных поисков, я даже попала на представление по набору в сетевую пирамиду. В зал кинотеатра пригласили толпу людей, ищущих работу, и устроили перед ними выступление группы жуликов, расписывающих свои огромные прибыли. Нарядные и харизматичные, они рассказывали, как увеличиваются их доходы, по мере разрастания сети, как с каждого новичка им поступает свой процент. Убеждали, что встать в вершине своей пирамидки, может без особого труда каждый: только заплати вступительный взнос и приведи как можно больше друзей и знакомых. Шабаш приплясывал и заводил собравшихся. На выходе из зала просили заполнить анкету, где готовый присоединиться, подтверждал желание зарабатывать без оглядки на совесть и прочие пережитки. Я не готова.

Неожиданно умер папа. Прямо на работе. Разговаривал по телефону, упал и умер.

Мама держалась. Оправившись после навалившихся на нее из-за горя болезней, она занялась папиным наследием. Какие-то книги и рукописи раздала его ученикам, что-то взяла библиотека академии наук, но большая часть, так и осталась на полках. Знакомые с детства папки с номерами на корешках и картотека никому не понадобились. Наука, как и вся страна, переживала ломку.

Мама раскисать себе не позволяла. Вступила в переписку с краеведческим музеем на малой родине отца. Там организовали стенд, посвященный выдающемуся земляку.

Хорошо, что она не одна, с мамой живет старший брат и его семья.