Как было — не будет

* * *

— Ах ты, елки-палки, — повторял Федор Семенович, ворочаясь в широкой постели, в которой они с Надеждой Ивановной уже четвертый год спали под разными одеялами, — ах, этот Димка. Хулиган, и больше никто. Просто бомбу замедленного действия под нас подложил. Вот теперь живи и оглядывайся, где бабахнет.

— Нехорошо так про Диму, — отвечала ему Надежда Ивановна, — какая же это бомба? Если с умом, не торопиться, можно с этих денег много хорошего заиметь. Одежду можно купить. Тебе — костюм новый. Мне шубку. Не за две тысячи, конечно, такую я бы и носить не стала. Лене покупать особого ничего не будем — пару платьев к лету, туфли, кофточку хорошую, из чистой шерсти. Не люблю синтетики — трещит, искры сыплются. Сашке тоже чего-нибудь из необходимого, чтобы не портить, не баловать.

— Сашка магнитофон потребует, — прошептал Федор Семенович, — за пятьсот рублей. Он уже о нем проговаривался. А вот когда узнает про две тысячи рублей, тогда уж он, Надя, нас музыкой обеспечит. Стереофония. Куда ни сядешь — кругом музыка. А что, Надя, если эти деньги пустить в одно дело, и все? Забыть про них, будто их и не было?

— В какое дело?

— В отпуск. Диким образом. Нас четверо, Валентина с женой и сыном прихватим — семь человек, на каждого без малого по триста рублей выйдет, в аккурат на весь отпуск. Снимем домик у моря, и все вместе, одной семьей… будет что вспомнить.

— Мне будет, что вспомнить… — Голос у Надежды Ивановны засипел от огорчения. — Кто в этом домике у моря варить да посуду мыть будет? А детей кто будет мирить? Лену с Сашей да ту же Лену с Валькиным сыном?

— Ну их всех, — согласился Федор Семенович, — с ними не отдых. Одни отдыхать поедем.

Полночи они проговорили, а утром, когда Надежда Ивановна провожала на работу сына и Федора Семеновича, последний вдруг застрял в открытых дверях, вскрикнул от неожиданно пришедшего решения и скомандовал сыну:

— Иди один, так надо.

Когда дверь за сыном закрылась, Федор Семенович обратился к жене:

— Одевайся скоренько, Надя. Проводишь до трамвая, придумал я, куда эти деньги употребить.

Надежда Ивановна быстро надела плащ, завязала узлом на шее концы косынки и засеменила вниз по лестнице, догоняя мужа.

— Ты только не спорь со мной, Надя, — на ходу говорил Федор Семенович, — выслушай сначала, а потом спорь.

— Говори, зачем это мне спорить…

Трамваи в этот утренний час шли один за другим. Федор Семенович только разошелся, излагая свой замечательный план, они уже пришли к остановке, и сразу через секунду или две подошел трамвай, который увез его на работу. Но из того, что успел сказать Федор Семенович, Надежда Ивановна уловила суть: можно купить за городом участок земли с уже готовым садовым домиком и готовыми плододающими фруктовыми деревьями. Федор Семенович так именно выразился — «плододающими». Недели две назад в завкоме был разговор о том, что некоторые члены садового кооператива запустили свои участки и будет пересмотр: некоторых придется исключить и включить новых, которые вернут старым членам деньги за домики и вложенный в землю труд. Тогда Федор Семенович слушал и не слушал эти рассуждения, не мечтал он никогда быть членом кооператива, больше того — называл все эти садово-огородные страсти пережитком прошлого и великой морокой. А тут вдруг утром, когда он досматривал последний сон, что-то подбросило его вверх, тряхнуло и озарило. Он проснулся, представил «плододающую» яблоню с побеленным стволом и росой на листьях, увидел себя на крылечке садового домика босиком и без рубашки, вскинул голову — а кругом наверху голубое, до звона, небо, с жарким солнцем в сторонке — и зажмурился от счастья. За домиком на зеленой траве дымилась летняя печка. Надя варила борщ. Ленка лежала на крыше в купальнике и загорала. К обеду должны были приехать Валентин с женой и внуком. Надеяться, что привезут они к обеду что-нибудь такое, что привозят обычно гости, не приходилось, и Федор Семенович сидел на крылечке и поглядывал на часы, дожидаясь той минуты, когда самая пора подняться, чтобы попасть в сельмаг точно к одиннадцати. Впереди был длинный, полный летнего блаженства и домашних радостей субботний день, а за ним еще и воскресенье…

Все это Федору Семеновичу привиделось утром в постели. И он следил за большой стрелкой будильника, которая приближалась к цифре 12, а маленькая указывала на цифру 7. Федор Семенович упредил будильник, и тот не взорвался звоном в семь утра, вдавил пуговку звонка, поднялся с постели и забыл о своем видении. Только когда они с Сашкой уходили из дома, он вдруг вспомнил и по дороге, торопясь, кое-как рассказал о нем Надежде Ивановне.

Надежда Ивановна помахала рукой вслед уходящему трамваю, повернулась и побрела обратно. Кооперативный участок за городом не тронул ее воображение, она не стала представлять плододающую яблоню, голубое небо и Лену на крыше, а с тоской подумала о том, что Лена в субботу учится, значит, будет этот день жить в городе одна и что в домике нет, конечно, водопровода, и даже простое умывание, не говоря уже о стирке, станет проблемой. И еще — тащиться туда в электричке больше часа и назад столько же. И если там этих плододающих яблонь хотя бы штук десять, то нужны будут ящики и стружки, чтобы сохранить урожай. А где потом держать эти ящики?

Она засунула руку в карман и нащупала металлический рубль и мелочь. Дежурный гастроном на углу улицы открывался в семь, и Надежда Ивановна пошла туда, радуясь, что в кармане неожиданно оказались деньги и она что-нибудь купит сейчас, порадует Ленку.

Так и сделала, накупила всякой всячины: двести граммов пастилы, сто — вяленого инжира, два апельсинчика, пакетик вафель и две шоколадки по двадцать четыре копейки. И всех расходов — рубль шестьдесят. Надежда Ивановна никогда не совершала таких мелких покупок — обычно она тратила рублей десять — двенадцать, покупала мясо, крупу, сахар, яйца. Если брала конфеты, то минимум полкилограмма; если выбирала торт, то не какой подешевле, а средний — рубля за три. А тут, как второклассница, накупила сладостей, рассовала кульки по карманам и с веселыми глазами вышла из магазина.

Лена делала зарядку, когда Надежда Ивановна вернулась домой. Толстая Лена каждое утро открывала форточку и полчаса, а то и больше ритмично вдыхала и выдыхала воздух, совершая при этом очень сложные гимнастические упражнения. Надежда Ивановна про себя удивлялась, в кого это пошла дочь, от кого ей досталось такое упорство, а вслух говорила:

— Смотри не простудись. И не крутись как бешеная, не свихни себе чего-нибудь.

Она говорила так недружелюбно потому, что втайне завидовала Лене. Надежда Ивановна сама много раз в своей жизни принималась делать зарядку, но больше недели не выдерживала. И всякий раз, когда у нее было плохое настроение, она вспоминала эту зарядку: ничего-то я одолеть не могу, и настроение становилось еще хуже. А вот дочка умела одолевать утреннюю лень, и Надежда Ивановна за это ее уважала. Завидовала и уважала.

У Надежды Ивановны к каждому из детей и к Федору Семеновичу было в душе свое, особое отношение. Если определить это отношение одним словом, то выглядело так: Федора Семеновича она обожала, старшим сыном Димой — гордилась, следующего, Валю, — стеснялась. Давно это началось. Валентин рос тихим мальчиком, и не было с ним особых хлопот. Научился читать в четыре года — и читал. В шесть лет повела его в районную детскую библиотеку. Записались, взяли две книжки и на обратном пути присели в сквере на скамейку и стали те книжки листать. А тут подошла пожилая женщина в черном костюме: «Какой славный мальчик. Ваш сын?» То да се, разговорились. Потом женщина достала из сумки носовой платок, расстелила на краю скамейки и села. Тут Надежда Ивановна возьми и скажи:

— Какой большой платок — целая простынь.

И услыхала негромкие, но отчетливые слова сына:

— Простыня, мамочка.

Вот с того момента и стала она при нем стесняться.

Сашу, младшего сына, Надежда Ивановна боялась. Не его, конечно, а за него. Очень уж неровный был Сашка, будто из двух разных людей составлен, и не знаешь, когда из него умный человек выглянет, когда дурак. Как и муж, надеялась она, что с дураком в армии Сашку разлучат и вернется он целиком умным. Что касается Лены, то уже было сказано, что дочку Надежда Ивановна уважала. И не только за физкультуру по утрам, но и за пятерки в школе, и за то, что была она девочка обстоятельная, надежная, хотя и с капризами, не без того. Соседка Марина просто напраслину возвела: дубленку, мол, Лена потребует, норковую шапку. И как это люди не понимают: во что хочешь родители поверить могут, только не в то, что их дети плохие.

И решила Надежда Ивановна испытать дочку. Рассказать ей про две тысячи и исподволь выведать, что она об этом думает, какой свой интерес к этим деньгам таит. Разложила на блюде купленные в гастрономе угощения, вскипятила чай, и, когда Лена с мокрой челкой после душа вплыла на кухню, Надежда Ивановна сказала ей:

— Хочу с тобой, Лена, серьезно поговорить.

Лена уставилась на блюдо с пастилой, инжиром и прочими сладостями и всплеснула руками:

— Просто какой-то натюрморт из жизни миллионеров!

Надежда Ивановна ничего не поняла в ее шутке, но на всякий случай нахмурилась. «Жизнь миллионеров» показалась ей подозрительной.

— Помнишь те деньги, что принесли позавчера?

— Угу, — кивнула Лена, жуя клейкий инжир.

— Так эти деньги Дима прислал нам. Подарил две тысячи. От премии своей часть выделил.

Голос Надежды Ивановны звучал ровно и в то же время таинственно. Лена слушала, продолжая жевать.

— Что же ты молчишь? Я говорю — подарил, — повысила голос Надежда Ивановна.

— Ну и молодец, что подарил, — Лена с недоумением уставилась на мать.

— Молодец или не молодец — не об этом разговор. Лучше скажи, что бы на них купить? Вот что бы ты посоветовала?

— Откуда я знаю, — Лена дернула плечом и надулась.

— Ну, вот, к примеру, хочешь, чтобы тебе дубленку купили? — Надежда Ивановна не умела двурушничать и высказала то, что хотела вытянуть из дочки.

— Хочу! — Лена произнесла это слово с вызовом, оно прозвучало как «Еще бы!».

— Тогда давай купим, — упавшим голосом отозвалась мать.

— «Купим»! — Лена это слово произнесла тоже с вызовом: дескать, как же, купим, держи карман шире. — Где это ты ее, интересно, купишь? Ты, мама, по-моему, живешь на Луне. Дубленки не покупают, а достают.

Она совсем сбила Надежду Ивановну с толку.

— Но ты все-таки хочешь или нет, эту дубленку?

— Конечно, хочу. Что я, идиотка, не хотеть дубленку?

— А норковую шапку?

Лена вытаращила глаза и поднялась из-за стола:

— Ты издеваешься надо мной или что? Зачем мне норковая шапка? Зачем ты мне все это говоришь?

— Затем, что сейчас девчонки все с ума посходили на нарядах. Сами ни копейки в жизни не заработали, а одеваются лучше артисток. Вот я и хотела узнать: ты такая же или нет?

— Такая, такая, и, пожалуйста, не волнуйся. Мы все одинаковые. А вот родители разные. Одни достают дочкам дубленки, а другие — нет. Те, которые достают, плохие родители. Но даже плохие не покупают своим дочкам норковых шапок.