Жизнь и приключения Лонг Алека

20

Оставшиеся дни декабря и начало января для Алексея прошли в напряженной работе. Он встречался с Кирзнером, выполнял его поручения. Расклеивал по ночам листовки, бывал в Усть-Двинском гарнизоне, где тайно выступал перед революционно настроенными солдатами. Подготавливал его каждый раз Бруно Федорович. Алексей совсем замотался, но чувствовал необыкновенный подъем.

Слухи о Кровавом воскресенье пришли в Ригу на следующий день, десятого января. Они были настолько невероятны и страшны, что многие отказывались им верить. Не может этого быть! Царь-батюшка никогда не поступит так со своими беззащитными подданными. Он, конечно, их принял и выслушал, а небылицы распространяют его недруги, всякие анархисты и социалисты. Но с каждым часом появлялись все новые и новые подробности, открывающие всю жестокость кровавой расправы. Люди растерялись. Они не знали, что думать. Кто шепотом, кто громко и возмущенно, передавали все, что слышали о событиях в Петербурге.

В школе все говорили о том же. Каждый рассказывал об этом по-своему. Не было возможности отличить правду от вымысла. Фактические обстоятельства оставались неизвестными, и Алексей с нетерпением ожидал вечера, когда он сможет увидеться с Кирзнером. Наверное, уж Бруно Федорович все знает точно.

Иван Никандрович вернулся домой растерянный. До них в конторе тоже дошли слухи о расстреле.

— Неужели это может быть. Алеша? Невероятно, чудовищно! Не верю. При всей уродливости нашего строя, его жестокости Николай Романов все же не зверь и не дурак. Ну, пусть даже он именно такой, но ведь около него есть умные советники. Стрелять в безоружных людей! Варварство! Не верю! Должны понимать, какие могут быть последствия!

— Все может быть, папа. Царь и его приспешники перепугались, а у страха глаза велики. Во всяком случае, произошло нечто отвратительное и преступное.

Иван Никандрович никак не мог успокоиться. В конце концов он оделся и побежал к своему сослуживцу по конторе обменяться мнениями. Алексей едва дождался вечера. Как только улицы погрузились в темноту, он отправился на Столбовую.

Еще в прихожей, пожав руку Кирзнеру, Алексей шепотом спросил:

— Неужели все правда, Бруно Федорович?..

— Все правда, Алеша.

— Как же так? Как допустили?

— А вот так. Пойдем. Ты попал ко мне вовремя. Все услышишь своими ушами. Сейчас Миронов расскажет обо всем. Он только что прибыл из Петербурга, сам был на площади.

В комнате сидело несколько незнакомых Алексею людей. Лица у всех были хмурыми, печальными. Под потолком плавал сизый табачный дым. Маленький, коренастый человек — Алексей догадался, что это и есть Миронов, — горячо говорил, размахивая руками, часто сжимая кулак и грозя им в пространство.

Из его слов Алексей узнал о том, что произошло на Дворцовой площади. К царю шли безоружные рабочие, шли женщины, неся на руках детей, шли с просьбой хоть как-нибудь улучшить их невыносимую жизнь… Впереди шел поп с крестом и кадилом… Большевики предупреждали рабочих, что в них будут стрелять, что бесполезно идти с просьбами…

Когда Миронов дошел в своем рассказе до расстрела, вспомнил своих товарищей, убитых и оставшихся лежать на окровавленном снегу, слезы выступили у него на глазах и он, не стесняясь, сказал:

— Не могу больше. Покурю. В основном, я рассказал обо всем.

Люди сидели молча, подавленные. Они ожидали всего, но то, что они услышали, было слишком чудовищно. Погибло около тысячи человек! Ни в чем не повинных людей, шедших к царю с открытыми сердцами… Провокация!

Алексей тоже не мог прийти в себя. Возмущение душило его. Надо мстить за невинные жертвы, кончать с тиранами. Как когда-то в детстве, в голове у него появились фантастические идеи. Он стреляет в генерал-губернатора, и это является сигналом к восстанию… Голос Кирзнера вернул его к реальности.

— Двенадцатого января в Риге начнется всеобщая забастовка, и рабочие выйдут на улицы, чтобы показать свою пролетарскую солидарность, — сказал Бруно Федорович. — Центральный комитет Латышской социал-демократической партии призывает к этому. Мы не можем остаться в стороне и должны принять участие в демонстрации. Я думаю, что власти не посмеют повторить Петербург, но готовым надо быть ко всему…

Расходились поздно, по одному. Последним ушел Алексей. Он условился с Кирзнером встретиться у него дома рано утром и идти на демонстрацию двенадцатого вместе.