Дневник Булгарина. Пушкин

2

Следующим днем, как обычно после выхода «Пчелы», с утра я работал дома. Это время я уделял Роману. Тут я старался изложить все то, что не попадало в станицы газетные. Журналисты лишь сообщают о событиях, а писатели растолковывают их смысл. Тут писатели, конечно, выше. Но не сообщи о событии журналист, и писателю не о чем рассуждать будет.

Много места я уделил здесь теме просвещения. Этого касались мы и в разговоре с Пушкиным. Просвещение есть источник гражданской свободы. Но чтобы достичь результата, нужно в правильном духе воспитывать молодежь нашу. И что же мы видим на деле? Сплошное французское гувернерство. Мой герой — человек простой, заблуждающийся, подверженный ошибкам и падениям, но добродетельный от природы. Он переживает многое, многому научается и из человека слабого становится человеком правил, человеком сильным. Ему достается и любовь, и богатство, но лишь тогда, когда может ими правильно распорядиться.

Самая первая моя забота, чтобы Роман был интересен публике — причем всякой. Меня интересуют все читатели, какие ни есть на белом свете и каждый мне дорог. Я не салонный поэт, я хочу, чтобы Роман мой читала вся Россия. Оттого я стараюсь, чтобы он никому не наскучил. Оттого в нем дворцы и хижины, киргизские степи и соленый с гнильцой воздух Венеции, столица империи и русская Польша. Герой мой знакомится со всеми сословиями, видит разных людей, в том числе и гадких, преступных, но в эпилоге брезжит для всех справедливость. Хочу верить, что не только в книге, но и в жизни усердие и преданность общему благу будут по заслугам вознаграждены…

Вдруг дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник Пушкин. Он энергично прошел в комнату. За ним сзади толкался не успевший доложить Ванька.

— Фаддей Венедиктович, вы — волшебник! Чародей!

— Добрый день, Александр Сергеевич. Что случилось?

— Я был во вчерашней лавке, там — столпотворение! Эти зеленые груши расхватывают, как пирожки. Как вам это удалось? Откройте секрет!

— Да никакого секрета. Вы сегодняшнюю «Пчелу» читали?

— Нет.

— Так прочтите, — я подал Пушкину свежий номер. — В «Разном».

Александр Сергеевич на минуту замолчал, а затем стал читать вслух: «Сообщение из Африки: в нашу столицу завезен уникальный фрукт! Как стало известно сотруднику Сев. Пчелы, в Санкт-Петербурге в продажу поступил уникальный фрукт с далекого африканского берега. Спешу рассказать о его замечательных свойствах моим читателям. Плод по форме напоминает грушу и покрыт бугристой темно-зеленой кожицей, отчего получил от нас название «аллигаторова груша». Вкус его — пресный, маслянистый, напоминающий грецкий орех. Гастрономы Европы высоко ценят этот плод и часто употребляют. Для этого кожицу счищают, а из середины извлекают косточку. Аллигаторова груша весьма питательна, может быть использована с лимоном, а также употребима в бутербродах и соусах. Что можно есть сырым — годится вареным и печеным: добавьте грушу в суп или запеките фаршированною. Но все-таки в сыром виде этот плод приносит больше пользы, учат нас доктора, изучающие влияние пищи на человеческий организм. Они говорят, что «аллигаторова груша» полезна для сердца и желудка, но более всего ее восхитительные свойства сказываются на поддержании и продлении мужеских сил организма. Приобрести африканский плод, которому так привержены Европейские кулинары можно в лавке на Мойке, нумер 16».

— Черт вас возьми, Булгарин!

— И вас.

— Да я просто слов не нахожу!

— Это надо записать в поминальник: чтоб салонный лев да не мог ничего сказать…

— Я теперь верно припоминаю — в очереди за этой чертовой грушей были почти одни мужчины. Но как вам в такой короткий срок удалось столько узнать об этом плоде? Вы, верно, газетчики, обо всем можете получить сведения? Но откуда? Как?

— Пари мое? — спросил я, сохраняя хладнокровный вид, хотя улыбка торжества и растягивала мне губы.

— Безусловно, Фаддей Венедиктович! Обо что мы бились?

— Ни обо что, любезный Александр Сергеевич, — я таки позволил себе рассмеяться. — Но следовало с вас взять что-то памятное, дабы вы не забыли наш вчерашний разговор.

— Какой именно?

— Когда вы высказывали мне совет стать совершенно писателем и оставить газету. А я хотел вам ответить, что газета — это такая сила, которой можно многое сделать и для просвещения в том числе. Сегодня вы убедились в силе газетного слова.

— Еще как! Запомню. Это полезный урок, Фаддей Венедиктович. Теперь я о газетном деле буду по-другому думать… Но все-таки: откуда вы взяли столько сведений? Узнали имя этой аллигаторовой груши?

— Вот вам еще газетный урок, — сказал я и выразительно похлопал себя по лбу. — Не все надобно брать из газеты на веру. Имя для фрукта я придумал, что тут гадать — по внешнему виду, мне кажется — удачно. И все остальное — также. Особенно о поддержании мужеской силы.

— А вы не боитесь, что кто-нибудь помрет, наевшись это груши? А, Фаддей Венедиктович?

— Я же не помер. И Ванька мой. Я сначала ему попробовать дал, а уж потом сам откусил. И с солью попробовал, и с сахаром, и с горчицей, и с лимонным соком. С лимоном мне понравилось больше, о чем я честно сообщил своим читателям. В журналистике, знаете, все испытать надо — иначе на враках поймают. Хотите грушку? — я достал из секретера блюдо с загадочным плодом.

— Нет, благодарю… Неужели вот так, смешав вымысел и правду вы заставили читателей повиноваться вашему желанию… Поразительно! Спасибо за урок! В качестве ставки за пари я сегодня же подпишусь на «Северную Пчелу», а также на все ваши журналы, каких еще не получал.

— Дорогой ценой приобрел я сегодня еще одного читателя, зато какого! Но если так и дальше пойдет, то скоро в Африке неизвестных плодов вовсе не останется.

Пушкин ответил мне своим заразительным смехом и сам пригласил на ужин. С тех пор мы стали видеться часто, а Пушкин много расспрашивал меня о газетном деле — видно, что история с «аллигаторовой грушей» крепко в нем засела. Его интересовало все: как образуются новости, сложно ли трижды в неделю делать выпуск, о том какие я получаю сведения из министерства иностранных дел, какие — из других источников, да что это за источники. Я рассказывал обо всем, что составляло особенной тайны, и искренне радовался интересу Пушкина. Он понял, какой отличный инструмент — газета, и сколько всего полезного можно с ее помощью совершить. Теперь я был уверен, что мы вместе сделаем многое.