Гуманитарный бум

IX

Лиза не переставала удивляться, как быстро теряла она все то, что когда-то делало ее независимой. Раньше — несмотря на добровольную зависимость от отца — она смело обо всем судила, и ей было весело отстаивать свою правоту, потому что ничто не заставляло подчиняться правоте другого. Рядом не было человека, победив которого в споре она бы ощутила потерю, нехватку чего-то, и Лиза обладала той абсолютной свободой во мнениях, которую дает одиночество. Теперь же она лишилась этого одиночества, и ее свобода — исчезла. Лиза с ужасом сознавала, что ее мнения рабски зависят от мнений Никиты, что она подчиняется ему во всем. «Какой он и какая она?» — думала она о себе как о посторонней, и этот взгляд со стороны открывал ей ту неотвратимую истину, что сама она меняется по сто раз на дню, способна быть какой угодно, и глупой, и занудливой, и противной, зато он — это всегда он, умный и великодушный. Она не видела его каждый раз заново, а словно человек, теряющий зрение, узнавала по памяти, по воображению, на ощупь. Поэтому в нем ничего не менялось, и ей тем сильнее хотелось подчиниться ему, чем привычнее было это оглушающее ощущение неизменности. Лишь в одном она совершала слабое усилие, чтобы сохранить частичку независимости. Лиза упрямо обещала себе, что никогда не согласится с его мнением об отце, и стоило Никите насмешливо отозваться о нем, возмущалась и спорила.

Засыпая ребенком в темноте, Лиза считала себя в безопасности только тогда, когда удавалось тщательно подоткнуть под себя одеяло. Точно так же она могла спокойно жить, лишь зная о том, что отец рядом, он всегда защитит и придет на помощь. Лиза представлялось ужасным невезением, что отец и Никита так далеки друг от друга, и поначалу она решила быть меж ними бесстрастным арбитром и миротворцем. Перед отцом она мысленно защищала Никиту, а перед Никитой — отца. Но затем ее настигла мысль, что это не невезение, не случайность, которую легко исправить, а — судьба. Никита был дан ей этой судьбой во искушение, чтобы она впервые изменила отцу, разорвав между собою и им ниточку связи. В ней постепенно ослабевало то зрение, благодаря которому она видела хорошее только в отце, и в ней неотвратимо усиливалась слепота, затмевавшая все плохое в Никите.

…Все утро они пробродили по центру летней Москвы, купили на рынке плетеную корзиночку свежей клубники, вымыли ее в струе фонтана и съели прямо на лавочке, в тени зеленых и пыльных акаций, куда ветром доносило мелкие брызги воды, детские голоса, запахи шашлыков и армянской кухни из маленького ресторанчика неподалеку. Заглянув в музыкальный магазин, они стали рыться в старых нотах, и Никита с устрашающей таперской гримасой наигрывал на рояле (в детстве он учился музыке) жестокие романсы из репертуара дореволюционных звезд. Их приняли за хулиганов и в скором времени выпроводили. Они, обнявшись, двинулись по улицам и остановились возле музея Чехова, напротив которого стояла стилизованная тумба с афишами прошлого века, прочли все надписи и объявления. Никита показал на шпиль и островерхие зубцы высотного дома: «Я здесь живу. Зайдем?» Но Лиза вспомнила, что недавно открылась новая ветка метро, и они помчались ее осматривать, разыгрывая из себя иностранцев, знакомящихся с историей Московского метрополитена: Никита изумленно разевал рот, задирал кверху голову и ронял воображаемую шляпу. В вестибюле метро было жарко, но стоило спуститься по эскалатору вниз, и сразу повеяло прохладой от мрамора, всюду сохранялся запах только что законченной стройки, и было ощущение пустоты и незаполненности пространства. Они проехали по всем станциям — подземным и открытым, а затем вернулись к тумбе с афишами. «Устала. Зайдем к тебе», — сказала Лиза. В магазинах был обеденный перерыв, и работал только овощной. Они накупили яблок, капусты, огурцов, фруктовых соков в бутылках и со всем этим завалились к нему в пустую квартиру и устроили вегетарьянский буддийский пир. Лиза отламывала свежую булку и запивала апельсиновым соком, а Никита заваривал на спиртовке кофе.

Тренькнул телефон, накрытый диванной подушкой.

— Возьми трубку, — сказал Никита, но Лиза лишь беспомощно развела руками, показывая, что у нее набит рот.

Следя за спиртовкой, Никита прижал трубку плечом к уху.

— Алло!

Затем он долго слушал, что говорилось по телефону.

— Кофе! — вскричала Лиза, убирая с огня кофеварку с поднявшейся шапкой пены.

— Это был твой отец, — сказал Никита, положив трубку и снова накрыв ее подушкой.

— Зачем он сюда звонил?

— Зачем звонят в таких случаях! Чтобы спасти, уберечь, вырвать из злодейских рук!

— Почему же он не позвал меня к телефону?

— Вероятно, ему было легче говорить со мной…

— А что он сказал?

— Лучше не пересказывать.

— Это ужасно. Только что было так хорошо, и вдруг… — Лиза положила надломанную булку и поставила бутылку с соком, словно теперь все это утратило вкус и запах.

— Я замурую этот телефон в стену! Успокойся, — он хотел поправить ей прядку, но Лиза отдернула голову.

— Что он обо мне теперь думает! Его Лиза в чужой квартире!

— Хватит быть «его Лизой»!

— Разве я не должна любить отца! Я и так ловлю себя на том, что почти забыла о нем! Я три дня не была в больнице!

— Раз ты ловишь себя на том, что забыла, значит, ты еще не забыла.

— Как ты холодно это сказал!

— Мне жалко, что ты себя мучишь. Вот и сейчас: позвонил он, и ты уже сама не своя. Почему ты почти не вспоминаешь о матери? Неужели он тебе настолько ближе?

— Не вспоминаю о матери?! — Лиза вздрогнула.

— Ты мне ничего о ней не рассказывала… Ни разу.

— Просто я знаю все со слов отца, а он оберегает меня. Вообще он скрытный и не любит этой темы. Я только знаю, что они не ладили. По рассказам близких, мама была совсем другим человеком, но она рано умерла, и я ее почти не помню. Иногда пытаюсь произнести: «Мама… мама», а в груди словно сухая корка. Я ведь всю жизнь возле отца… Однажды весной соседские мальчишки пригласили меня на ту сторону водохранилища. Лед уже трескался, и мы перебирались по льдинам. У меня сердце падало от страха, когда льдины наклонялись и уходили под воду, но в то же время было удивительно хорошо от мысли, что я свободна, что надо мной нет никакой опеки, что я могу даже утонуть и никто меня не спасет. Но случайно я оглянулась и увидела отца. Он стоял за деревьями и готов был в любую минуту броситься меня спасать. Значит, случиться ничего не могло… Вот… и тебя замучила своими рассказами? Расскажи теперь ты что-нибудь, — Лиза отломила кусок булки и стала запивать ее соком. — К примеру, каким ты был в школе? В тебя влюблялись одноклассницы?

— Чисто женский вопрос! Ты же знаешь эти школьные романы!

— Я тебя ужасно ревную.

— К кому?

— Ну… — Лиза сделала неопределенный жест, — к воздуху.

Он рассмеялся.

— Давай пить кофе.

Они разлили кофе по чашечкам.

— Я уже совсем не думаю об отце, то есть вот сейчас впервые подумала, а до этого — совсем нет.

— Молодчина. В награду клади себе сахар.

— А в школе я была страшно дисциплинированной и выполняла массу общественной работы. Меня даже посылали в «Артек», а однажды я с цветами поднималась на Мавзолей и получила большую коробку конфет. У меня было школьное прозвище — наш Борщик.

— Как ты сказала?

— Борщик, от слова «борщ».

— Я готов прослезиться… Это так тебе идет!

— Ну, прослезись, — улыбнувшись ему, Лиза на секунду задумалась.

— Снова отец? — спросил Никита, и она с усилием улыбнулась снова.

— Нет, нет, пустяки… Просто вспомнилась школа.

С утра было душно, а когда вышли на платформу Белорусского вокзала, в воздухе помутнело, резко потянуло металлическим холодом, из-под набухшей грузной тучи налетел ветер, погнавший по асфальту пыль, обертки и сухие листья, и целлофановый дождевик на мороженщице встал колоколом. Освеженно запахло рельсовой сталью, и к противоположной платформе подкатила электричка с залитыми дождем стеклами. Вспыхнула бледная молния, волнисто отразившись в стекле вокзальных часов. Вдали прогремело, и Лиза прислонилась спиной к железной решетке ограды. В пыль шлепнулись первые крупные капли…

Вагон, в который они вбежали, оказался почти пустым, — лишь впереди сидели женщина и военный. Электричка тронулась, и через минуту ее накрыл ливень. За сплошной стеной воды ничего не было видно, и в вагоне стоял странный полусвет, словно они очутились на морском дне. Никита бросился закрывать вагонные окна, но проржавевшие замки не поддавались, и вода хлестала в щели. Никита и Лиза притулились на сухом пятачке скамейки и прижались друг к другу. Оглушающе ударил гром, — Лиза вздрогнула и втянула голову в плечи.

— Ужасно боюсь грозы. Вернее, боялась в детстве, а сейчас почему-то вспомнила об этом страхе и стала бояться.

— Смешная…

— А что? Мы часто совершаем поступки словно по памяти, причем даже иногда по той памяти, которая была заложена в нас еще до рождения! У тебя так бывает?

Никита не ответил, о чем-то задумавшись.

— Эй! — Лиза слегка боднула его лбом.

— Да, да, прости! Конечно, бывает… Смотри, какой ливень! Ни просвета!

Лиза старательно посмотрела туда же, куда и он.

— Скажи, а почему со мной ты не бываешь таким, как с другими? Вот все говорят, что ты очень остроумный, веселый… и ты сам рассказывал… а со мной ты серьезный-серьезный!

— Хочешь сказать — скучный?

Снова прогремело, и Лиза с опаской произнесла:

— Нет, вовсе не скучный. Но мне кажется, будто ты нарочно стараешься из-за меня, тебе не хочется, а ты стараешься. Может быть, это я такая?

— Я таких действительно не встречал.

— Я зануда?

— Наоборот.

— Если бы ты сказал: «Чуть-чуть зануда», я бы еще поверила, а ты говоришь: «Наоборот». Видишь, как ты грубо льстишь!

— Я не льщу. Я просто люблю тебя, — сказал Никита.

Ей было нечего возразить, и, как бы признавая свое поражение, она снова боднула его лбом.

— Ладно, выкрутился… А почему ты не берешь меня к твоим друзьям? — неожиданно она нашла новый повод для придирок.

— С ними неинтересно.

— Ты не должен забывать о друзьях, одно не должно мешать другому, — она выделила голосом слово «одно».

— Какая рассудительность!

— Ты поведешь меня к ним. Мы будем наносить визиты.

Женщина и военный, сидевшие впереди, вышли на остановке, и в окно было видно, как они побежали к станционной веранде. Военный держал над головой портфель, а женщина сняла туфли и взяла их в руки. Воды было почти по колено, и под навесом веранды собралась целая толпа застигнутых дождем. Когда женщина и военный все-таки втиснулись в нее, Лиза с облегчением вздохнула. Электричка дала свисток и двинулась дальше, но вскоре снова остановилась.

— Что такое? — спросила Лиза, не понимая, почему они остановились между станциями.

— Очень сильная гроза, отключили ток, — сказал Никита.

— Смотри, мы одни в вагоне, а может быть, и во всем поезде!

Никита шутливо продекламировал:

— Отрезанные от человечества разбушевавшейся стихией воды, они чувствовали себя словно спасшиеся от кораблекрушения на крошечном необитаемом островке!