В постели со Снежной Королевой

* * *

— …перестань, — сказала Сима. — Все, не реви — тебе же еще вечером выступать перед публикой.

— Перед публикой… — пробормотала Алена. — Да они ничего не заметят, даже если я голой на сцену выскочу.

— Уж это-то они прекрасно заметят! — усмехнулась Сима. — Ну, Любка, ну, дает… От кого угодно ожидала, но только не от нее! Как она могла так с тобой поступить…

— Выходит — могла, — всхлипнула Алена, заливаясь горькими слезами у Симы на плече. — Ох, спасибо тебе, что сразу примчалась, как только я тебе позвонила. Мой брат все время повторяет — «в жизни каждой дамы трагедии и драмы»… Выходит, он прав? Смешно.

— Смешно…

— При Любке я еще держалась, а потом… — Алена махнула рукой.

— На водички.

— Спасибо… — стуча зубами о край стакана, Алена выпила воды и понемногу стала успокаиваться. — Сима…

— Что, Алена?

— Я ничего не понимаю. Почему я тогда не переживала, а сейчас вдруг взялась реветь?

Сима убрала от ее лица пряди спутавшихся волос, стряхнула пылинку с плеча.

— Ты переживала. Только выразилось это у тебя своеобразно — взяла и ушла работать в ресторан. Мазохизм в чистом виде! Перед тобой открывалась такая карьера! Весь мир был перед тобой! А ты взяла и забилась в какую-то нору…

— Нет, это я не потому… — задумчиво пробормотала Алена. — Просто мне надоело все, я не видела никакого смысла…

— Вот именно! — нетерпеливо перебила ее Сима. — Ты потеряла смысл жизни, когда рассталась с Алешей! Ты наделала кучу глупостей, но ты не ревела! А сейчас тебя отпустило — когда правда-то открылась…

— Что значит — «отпустило»?

— То и значит! Ты теперь свободна — по крайней мере, от своего прошлого. Как говорится — вопрос закрыт. Поплачь еще немножко, а потом все окончательно пройдет.

Алена смочила платок оставшейся в стакане водой, прижала его к лицу, стараясь не тереть кожу.

— Сима… Я ведь с тем мужчиной познакомилась — помнишь, тот, из парка?

— Который на Ричарда Гира похож? — всплеснула руками Сима. — Боже мой… Ты все-таки решилась к нему подойти?

— Нет… — улыбнулась Алена сквозь слезы. — Он сам ко мне пришел. Позвонил в дверь, и я открыла.

— Фантастика! — выдохнула Сима.

— Я тоже сначала так подумала… А потом выяснилось, что он здесь жил раньше, что под Новый год его охватила ностальгия и он решил снова взглянуть на родные пенаты… И вовсе он на Ричарда Гира не похож! Его зовут Роман. Роман Селетин. Работает в какой-то там строительной фирме…

— Роман с Романом… Красиво! Нет, все-таки случаются в жизни чудеса… — мечтательно произнесла Сима. — А ты из-за Алеши продолжаешь убиваться! Неужели до сих пор его любишь?

— В том-то и дело, что нет! Все прошло. Я люблю Романа. Я так его люблю… Я его просто обожаю! — Алена, раскрасневшаяся, с опухшими глазами, села на широкий подоконник и принялась болтать ногами. — Даже самой удивительно.

— Тогда тем более тебе не стоит переживать из-за Любки с Алешей. Всё, что ни делается, — к лучшему.

— Да, наверное… — снова улыбнулась Алена. Она помолчала, глядя через плечо в парк — там, в прозрачном морозном воздухе, переливалась какая-то ледяная взвесь, напоминая о близости рождественских морозов.

— И что же с Любкой? Ты простишь ее?

— Не знаю… Нет. Не хочу… Не буду об этом думать, мне противно, — покачала Алена головой, снова повернувшись к подруге. — Сима… — Она помедлила. — Это все ерунда, конечно, но наша Любовь — на самом деле не способна ощутить любовь. — Алена постаралась выразиться как можно более деликатно.

— Чего? — округлила глаза Сима.

— Фригидна она — вот чего! — нетерпеливо воскликнула Алена.

— В смысле?..

— В том самом, физиологическом смысле… Я тут даже в энциклопедию залезла, в медицинскую. Там много всяких толкований, но, по-моему, у Любы так называемая аноргазмия.

— Мама дорогая… — Сима даже невольно перекрестилась. — Страсть какая! От этого не умирают?

— Нет, конечно! Ты просто вдумайся в смысл слова…

— Что?.. — Сима задумалась, а потом принялась безудержно хохотать. — А-а, это! Господи, Алена, да этим самым, по-моему, все мы, женщины, в том или ином роде страдаем… Ты что, хочешь сказать, что каждый раз, занимаясь любовью с мужчиной, испытываешь безумный восторг?..

— Дело не в этом. Люба вообще никогда ничего не испытывала, — раздельно произнесла Алена. — Она мне сама сказала.

— Ну и что? Подумаешь…

— Просто меня поражает несоответствие: такая роскошная женщина — и холодна.

— Ну и что?! — закричала Сима.

— Тогда зачем ей Алеша?!! — тоже закричала Алена. — Зачем ей понадобилось его уводить?! Она с таким же успехом могла обниматься с диванной подушкой — все равно никакого эффекта! Продолжала бы любить его на расстоянии…

Сима вздохнула. Хотела что-то сказать, но промолчала. Потом опять зашевелила губами.

— Сима!

— Я тебя поняла, — наконец произнесла та. — Ты считаешь, что наша Любка не имеет права на любовь?

— Ну, не совсем… — неуверенно пробормотала Алена.

— Ты не права. Ты не права принципиально. — Сима налила в стакан воды и залпом выпила ее. — Всякий человек имеет право, даже инвалид, даже… даже евнух! Потому что любовь — это… — Сима сморщила лицо в поисках нужных слов, — …это такая вещь, которая заключена в совершенно особенном органе. Она находится не в низу живота, не в голове, она в сердце. Даже и не в сердце! — вдруг снова повысила голос Сима. — Сердце тут ни при чем, сердце — это просто мышца… Любовь — в душе!

Алена закрыла лицо руками и опустила голову. Плечи у нее затряслись — она всеми силами старалась сдержать смех, боясь обидеть Симу.

— Я серьезно! — рассердилась Сима. — Я утверждаю, что каждый человек имеет право на любовь. Я повторяю — даже если он инвалид, даже если парализован, даже если у него вообще нет тела… даже если он мертв.

— Что?

— Да!.. — страстно произнесла Сима. — Разве те, кто любили нас, а потом ушли из жизни, не продолжают любить нас — оттуда? Душа бессмертна, и потому бессмертна и любовь. И мы тоже любим их — тех, от кого даже тени на земле не осталось.

Сима была особой романтичной и горячей — обычно она сдерживалась, но иногда из нее вырывалось это кипение эмоций, эти бушующие умозрительные страсти. Правда, дальше слов Сима не шла — в реальной жизни она вела себя крайне сдержанно.

Алене вдруг стало страшно — упоминание о загробном мире больно задело ее. Почему-то именно сейчас смерть показалась ей зловещим и беспощадным палачом, который ничего не щадил на своем пути. Алена была полна любви — и потому хотела жить.

— Симка, перестань…

— Не перестану! — горячилась подруга. — Ты думаешь, только ты имеешь право на любовь?

— Нет! Ты не поняла! Я просто не согласна с тем, что, прикрываясь любовью, люди творят всякие глупости и гадости! Бросают жен, детей, мужей и все такое прочее…

— Алена, ты должна понять Любку…

— Перестань! — закричала Алена в полный голос. — Если ты будешь продолжать защищать ее, то я…

— Ну что — «ты»?

— То я скажу тебе, что ты, моя подруга Серафима, сама в какой-то мере душевный инвалид!

— Я? — рассвирепела Сима.

— Да, ты! Ты боишься жить! Ты боишься всего! Ты так яростно защищаешь право каждого на любовь, а сама боишься ее…

Сима побледнела и замолчала.

— Симочка, прости! — моментально опомнилась Алена. — Не слушай меня… Я не в себе и потому говорю всякую чепуху. Прости, прости, прости!

Она бросилась к ней, принялась обнимать — но Сима сидела словно каменная.

— Сима…

— Ничего, все в порядке, — наконец с трудом произнесла та. — Я не сержусь на тебя. Зачем сердиться на правду…

— Сима! Я просто дура.

— Перестань, — ласково сказала Серафима, снова поправляя ее волосы. — Я действительно не сержусь. Просто ты заговорила о том, что давно меня мучает. Я ведь, Алена, на самом деле хочу измениться. Когда была жива мама, я не делала ничего такого, что могло бы ее огорчить. А теперь… Я иногда думаю — я сама мертва. Живой труп! Хоть бы раз сойти с ума, хоть бы раз влюбиться — чтобы почувствовать, что во мне течет кровь, что бьется сердце…

— Ты влюблялась… Помнишь Кукушкина? А Гоша Задоркин?

— Не смеши… — улыбнулась Сима. — Мухи дохли на лету от скуки. Ты не опаздываешь, кстати?

Алена, спохватившись, взглянула на часы:

— Ой, да, уже пора выходить!

— Я тебя подвезу.

Через полчаса они вышли из дома — Алена была тщательно запудрена, причесана, с таблеткой успокоительного в желудке, которая, растворяясь, медленно приводила ее в состояние полного безразличия… На Симе был вязаный красный колпак и темно-зеленый френч.

Они сели в Симину белую «Оку».

— Все хорошо, — сказала Алена убежденно.

— Да, просто отлично, — кивнула Сима.

Несмотря на час пик, они доехали до «Синематеки» довольно быстро — у Алены даже еще двадцать минут оказалось в запасе. Сима припарковала машину прямо перед входом, у стеклянных дверей, за которыми были видны небольшой холл и лестница «под старину», ведущая вверх.

Швейцар Лаврентий — пожилой, с необычайно благородным лицом мужчина — стоял у дверей, пряча в рукав сигарету.

— Сима, — вздохнула Алена и положила голову той на плечо. — Сима…

— Что?

— Так, просто…

В этот момент по лестнице спустился Николя и тоже закурил, отвернувшись от Лаврентия.

— Кто это? — удивленно спросила Серафима.

— Это Лаврентий, швейцар. Халатов его взял за чрезвычайно выразительное лицо, но на самом деле старик ужасный матерщинник! И пьет как лошадь, а однажды…

— Да нет — другой! — нетерпеливо перебила ее Сима.

— А, этот… Коля Жданько, официант. Мы его все зовем Николя.

— Интересный… Это у него выразительное лицо, а не у швейцара. Такое, знаешь… Как у поверженного демона, — задумчиво произнесла Сима.

Они сидели в полутьме, в машине, а за стеклянной стеной горел свет. Николя стоял прямо перед ними — и был виден как на ладони. Он совершенно не замечал, что за ним наблюдают.

— Лицо как лицо, — пожала плечами Алена. — Мне Николя не нравится.

— Почему? — удивленно спросила Сима.

— Он злой. Он всех ненавидит. Крайняя степень мизантропии…

Сима помолчала, не отрывая взгляда от Николя, потом сказала:

— На самом деле такие люди очень нежные и ранимые. Я думаю, что он просто носит маску. Еще он напоминает мне Раскольникова.

— Кого?

— Родиона Раскольникова, из Достоевского. На лице — страдания, напряженная внутренняя жизнь, горение мысли…

Алена вгляделась в Николя, но ничего такого не обнаружила.

— Он ждет, когда его тетка умрет, — деловито сообщила она. — Тетка богатая, после нее останется большое наследство. Тогда он бросит работу и будет жить как рантье, на проценты — где-нибудь там, в глуши, где людей нет.

— Понимаю, — кивнула Серафима. — Очень тонкая, очень нежная душа…

— Фимка! — Иногда Алена называла ее и так. — Ты придумываешь то, чего нет! Николя — не тот, кем можно восхищаться…

— Я художник, Алена, — возразила Серафима. — У Николя потрясающее лицо. А глаза… Длинные ноги в черных брюках — смотри, как переступает ими, точно танцует… И рубашка эта — белая, ослепительно белая, ворот расстегнут, и видно шею… Волосы — длинные, темные, чуть вьющиеся. А поворот головы! Я бы его нарисовала.