Оборотная сторона правды

— Думай об этом как о рождественской открытке, Гейб, — сенатор рассмеялся. — Она стала явью, но до чего приятной.

Нам потребовалось время, чтобы собраться. Они опробовали несколько видео, в которых мы развалились на покрывале в красно-белую клетку и неловко передавали закуски. От нас требовали «больше разговоров», на что сенатор выпалил: «Как тебе денек, дорогая?», а Мег ответила: «Очень безумный. Я собрала вкуснейшую еду, а затем откуда ни возьмись, появились люди с камерами и стали нарезать круги».

Вскоре смеялись все, даже Гейб, которому постоянно довольно жестко напоминали смотреть в камеру.

Следом отсняли несколько кадров. Мы прогуливались в различных комбинациях: сенатор с женой, я с близнецами, я с Мег, и, наконец, я с сенатором. После того, как камеры отъехали, мы придали фальшивому разговору русло подлинного.

— Вы замечательно справляетесь, — сказал сенатор. Я рассмеялась, посчитав, что он говорит об операторах, но он похлопал меня по спине. — Мне все говорят, что ты могла бы стать актрисой. Так держать. — На моих губах появилась искренняя улыбка, но тут раздалась команда: «Снято!»

По пути обратно в штаб мой мозг прокручивал замечание сенатора. Это было обещанием? Так держать! Ну, буду я так держать, а дальше что? Я буду стараться, необъяснимым образом повышать свой рейтинг, и смогу задержаться дольше, чем на лето, вплоть до четвертого ноября. К тому времени они привыкнут ко мне, и может быть, даже пригласят с собой в Белый дом.

На мысли о большом здании с белыми колоннами мой разум умолкал. Пенсильвания-авеню, 1600. Видела я его только в новостях и кино. Я слишком заглядываю вперед. Смешно, мы словно агитируем за возможность телепортироваться на Юпитер. Но для сенатора Белый дом не мечта. Это причина подниматься с постели каждое утро. И я могу помочь ему встать.

Это в будущем. Вероятном будущем. Много воды утекло с тех пор, как я заглядывала туда.

Только мы зашли в штаб, как дорогу мне загородил Тим Угрюмый Советник.

— Там тебя просят к телефону. — Его кадык ходил ходуном от возмущения. — Телефону штаба. Друг из Южной Каролины?

Закатив глаза, я вырвала из его цепких рук телефон. Наверное, Лили Хорнсби — моя единственная подруга из Южной Каролины. Мы не особо-то общались по телефону, может, она хотела передать привет. Полагаю, она не смогла дозвониться на старый номер и решила попробовать номер штаба. Но когда я взяла трубку, голос на другом конце оказался мужским.

— Привет из Пальметто, — голос был знакомым: сухим и ироничным, без южного растягивания. — Твой номер вне доступа. Да будет тебе известно.

Мозг спекся как выброшенная на берег рыба. Это кто такой? Некто из школы, на кого я внимания не обращала? Или… боже.

— Это Энди Лоуренс вообще-то.

— С чего бы тебе мне звонить? — Я оглянулась на сотрудников и юркнула в небольшую комнатку.

— Я заскучал, — ответил Энди, — в Южной Каролине. Технически, даже не соврал. Отец зовет на барбекю аж в трех дворах. Трех. Как ты с таким справляешься? Везде нужно поесть, иначе покажешься грубым, а люди в тебя будут еще пихать, как в ребенка под покровительством фонда спасения. Не знаю, как приготовить еще кипу ребрышек. Это физически невозможно. Серьезно, я подумываю стать на следующие пять часов вегетарианцем. Что делаешь?

Я застыла.

— А что?

— Просто любопытно. — Я практически слышала его улыбку на другом конце линии. — Телефонный собеседник из тебя никакой, а, Квинн?

— Нет, я… — я нервно выдохнула. Что со мной? Просто выясни, чего он хочет, и положи телефон. — Я немного раздражена, вот и все. Сегодня снимали агитационный ролик, поэтому кроме улыбок и имитации жевания я ничего не делала.

— Имитации жевания? — он рассмеялся. — М-да. Хочешь ребрышек? У меня их куча. Сам доставлю.

Мимо прошел сотрудник со стопкой пицц и меня практически потянуло за ним, как мультяшного персонажа за запахом.

— Проклятье, я… — Энди издал скорбный вздох. — Приятно было поговорить с тобой, Кейт Квинн. До скорого.

И отключился.

Тим вынырнул из-за угла, его брови обвиняющее нахмурились. Я затаила дыхание, задаваясь вопросом, слышал ли он, с кем я разговариваю и о чем.

— Звонки личного характера по линии штаба не допускаются, — прошипел он, выхватив телефон обратно. Я сползла по стене этого закутка, проигрывая в голове бессмысленный разговор, надеясь, что не совершила глупость, проговорившись сыну президента о сегодняшнем занятии.

Он враг, — напомнила я себе. — Берегись.

Глава 13

В пятницу днем я сидела на полу в спальне Грейси и учила ее играть в Спит4, когда сенатор просунул в комнату голову.

— Я собираюсь в Оклахому собирать средства, хочешь присоединиться?

Лицо Грейси озарилось, игра была позабыта. Я взглянула на сенатора и удивилась, заметив, что он смотрит мимо Грейс прямо на меня. Он смущенно откашлялся.

— И?

— Да! — выпалила я. — Звучит здорово.

Грейси встала, раскидав по ковру карты.

— А я?

— Мама сказала, не в этот раз. — Он притворился строгим. — А ведь она у нас начальник.

Только он скрылся из виду, Грейси скатилась по лестнице. Спустя несколько секунд я услышала хлопнувшую дверь.

— М-да, — пробурчала я. Она так каждый раз, когда ей не разрешают ехать? Я привела игру в порядок и пошла в свою комнату собираться, но в этом не было необходимости. Полная сумка ожидала своего часа в изножье кровати.

• • •

Этот сбор средств был особенным — благотворительный концерт с Винчау Джанкин в качестве гвоздя программы. Я не сомневалась, что узнаю музыку этой кантри-группы.

— Хорошо проведем время, — произнес сенатор. Для меня оно уже началось. Мы летели на частном самолете спонсора. Для меня это определенный раз, когда я пропускала досмотр в аэропорту и приземлялась точнехонько на взлетно-посадочной полосе как закоренелая кинозвезда. Было захватывающе. Поднимаясь по трапу, мы заметили, как Эллиот Уэбб хрипло смеялся внутри с дородным пожилым человеком, владельцем самолета.

К ним присоединился сенатор, а я ретировалась на место и пристегнулась, радуясь тому, что не забыла прихватить книгу. Но когда мы взлетели, сенатор подсел ко мне.

После взлета тишина превратилась из удобной в неловкую. Я оторвалась от окна и улыбнулась сенатору.

— А вы, значит, большой фанат кантри?

— Конечно. — Выражение его лица заставило меня подозревать обратное. Я изогнула бровь, и он усмехнулся. — Сказать как есть? Терпеть не могу. Я скорее блюзовая душа. Только никому не говори.

— Блюзовая. — Я по-прежнему смотрела на него скептически. Он пониже уселся на своем месте и притопнул с лукавой улыбкой на лице, преобразившись в кого-то другого, кого я сочла фанатом блюза. Русые с проседью волосы растрепались. Я так и видела его на качелях на веранде, как он учит играть в футбол и покупает инструменты. Он стал похож на папу. Так ли видели его избиратели?

— Мне нравится кое-что из кантри, — признался он. — Классиков. Джонни Кэша. Жанры ближе к фолку. А еще у меня есть куча старых дисков Боба Дилана.

Тут я его прервала.

— Боба Дилана? Но… вы ведь республиканец.

Он рассмеялся.

— Я не говорил, что равняюсь на его взгляды. Только ценю дух его лирики. И мне нравится музыка сама по себе.

— Это потрясающе.

Я чуть не ляпнула первое, что в голову пришло — что мама любила Боба Дилана. У нее тоже была куча его записей.

А может, он и так знал. Может, так они и сошлись, когда она работала в его штабе. Может, Боб Дилан дал трещину в дамбе верности, которая привела ко мне.

• • •

Концерт проходил на ярмарочной площади на открытом воздухе, будто в центре Нигде, штат Оклахома. Место целиком было украшено предвыборными баннерами, самодельными и официальными плакатами, серпантином и воздушными шарами. Над сценой висел гигантский лозунг «КУПЕР ДЛЯ АМЕРИКИ».

На сцену вышел местный политик, представивший нас. Сенатор, нервно теребя галстук, обернулся ко мне с притворным интересом.

— Ну, что скажешь, ребенок? Респектабельно?

— Вы замечательно выглядите, но… — Я положила руку на подбородок — этот жест я подсмотрела у Эллиота, когда он пребывал в раздумьях. — Лучше б взять консультантов и провести быстренький опрос. Иначе мы слишком рискуем.

Сенатор прыснул так громко и внезапно, что сотрудники штаба тревожно оглянулись на сцену. Он показал им свой фирменный знак — палец вверх, подмигнул мне, а когда назвали его имя, шагнул в темноту, а я осталась сзади, на свету. Это была лишь дурацкая шутка, но ему понравилось. Мой отец находил ее смешной.

Как только луч прожектора метнулся к входу, раздался рев, который, казалось, исходил от самой земли. Казалось, все массово рехнулись, гитары тренькали, а ведущий, певец, представил «Человека, который возродит страну, какой мы ее знаем и любим!»

Просто толпа, — сказала я себе, чтобы успокоиться. — Все они сторонники сенатора Купера. Они смотрят не на меня. На сцене много людей. Я выйду, когда сотрудники безопасности подадут сигнал, что там безопасно.

Но если в этом ничего страшного, то почему я накручиваю себя?

Как будто в ответ через громкоговорители на все поле прогремело мое имя. Толпа снова завопила.

Местный координатор обернулся ко мне, ее глаза пылали усердием.

— Это тебя, Кейт! Выходи!

Я вышла из безопасной зоны под шарящие лучи прожектора и почувствовала, как один из них поймал меня и застыл, горячий и слепящий, нечетко высветив на Джамбортонском табло мое гигантское лицо, запоздало напоминая, что надо улыбаться и махать, да и о всех прочих вещах, о которых Энди Лоуренс говорил по телефону на прошлой неделе.

— Иду.

Я поняла теперь, что он имел в виду. Теперь-то уж точно.

• • •

На пути домой сенатор подсел к Эллиоту переговорить о стратегии завтрашнего визита на завод в Огайо, из диалога я узнала только о пищевых пристрастиях коал. Еще до того, как самолет взлетел, я уснула, в ушах звенело, щеки болели от улыбки.

Я наполовину проснулась, услышав свое имя. Кто-то поправил мой плед.

— Она хорошо справилась, — проговорил сенатор, сидя ко мне спиной несколькими рядами впереди.

— Она приносит вам удачу, — ответил Эллиот. Я оживилась, удивившись сентиментальность в его тоне. — Нам всем. Это впечатляет. Она самый послушный подросток из всех мною виденных.

Что?

Послушная. Как овца на заклание. Или породистая корова.

— Она хороший ребенок, — это сенатор.

Сколько я не проигрывала эти слова в голове в ту ночь, когда самолет снизился и опустился на взлетно-посадочную полосу, когда мы поехали, когда тело приветствовало постель, мой разум отказывался это понимать, он по-прежнему трактовал это так, будто речь шла о ком-то другом. Стажере там или ребенке друзей. А не о его собственном.

«Она хороший ребенок» — ни убавить, ни прибавить. Это было мнение того, кому не хотелось знать обо мне больше.