Оборотная сторона правды

— Тут безопасно? — спросила я.

— Я взял с собой Тома, — Энди указал за спину на человека из охраны. Я даже не заметила, как он держится за нами на расстоянии в несколько ярдов. Правильно — куда уж безопаснее. И все же мой желудок скрутило, кожу щипало, руки непослушно висели.

«Это всё Энди, — поняла я. — Он заставляет меня нервничать».

— Всего пару кварталов, — Энди принялся насвистывать.

Я последовала за ним, надеясь, что он знает, куда идет. А потом, обогнув угол огромного здания, облицованного колоннами, я увидела его.

— Тут я живу, — сообщил Энди и направил меня в другом направлении. Тело повиновалось, а вот разум не спешил. Мне хотелось смотреть и дальше.

Потому что там был ярко освещенный в ночи искрящийся брызгами фонтан, а также реял флаг с узнаваемым контуром.

Мозг онемел.

Дом выглядел роскошным. Он стоил денег. Как в таком можно жить?

И, тем не менее, мы будем в нем жить? Начиная с января в случае победы штата сенатора, Куперы переедут в это здание, а может быть, всего лишь может быть, с ними перееду и я.

Я думала, если увижу Белый дом лично, то это будет казаться правдоподобным. И вот он — самый что ни на есть настоящий. Можно рукой коснуться. Войти и посидеть на мебели. Поспать на кровати. Надо лишь годы, полмиллиарда долларов и миллионы голосов. Затем это все твое.

— А тут парк.

Я замотала головой.

— Ты ведешь меня в Национальную аллею?

— Это Лафайет-сквер, — поправил Энди. Он с ухмылкой ткнул пальцем поверх моей головы. — Аллея вон там. Не переживай, туда я приведу в другой раз.

Когда мы прошли мимо статуи кого-то смахивающего на Джорджа Вашингтона, но давшему парку имя, предположительно, маркиза де Лафайета, Энди схватил меня за руку и свернул с тропинки.

— Газоны мне нравятся больше, — сказал он и я кивнула, будто это было совершенно нормально — предпринять ночную вылазку у Белого дома совместно с тамошним жильцом. Он держался уверенно, непринужденно держа меня за руку, и по какой-то причине, которую я не могу объяснить, я ее не выдергивала. Я взглянула на него, задаваясь вопросом, привел ли он меня показать или запугать, но в выражении его лица не было и намека. Нет, он прищурился, указал в сторону здания и легко произнес:

— Быть может, в следующем году вы будете там жить. Они могут отдать тебе мою комнату. Там под кроватью есть неплотно прилегающая половица. Я оставлю для тебя записки.

Я улыбнулась.

— Звучит здорово.

Это звучало безумно.

Энди вздохнул.

— Видела мою маму в зале? — Нет, я не видела ее. — Она корчит барбиподобное личико. Я постоянно отговариваю ее.

— Барбиподобное личико?

Он показал и я расхохоталась. Далеко не Барби, скорее как кукольный щенок с раззявленной пастью. Его гримаса перешла в закатывание глаз.

— А дама-то серьезная интеллектуалка. Она получила степень магистра по французской литературе, но ты об этом никогда не узнаешь. Как только камеры… — он снова скорчил рожицу, на этот раз еще более кретинскую.

Я снова улыбнулась, но в этот раз взглянув на меня, он дернулся. Еще раз сжал руку и отпустил ее.

— Не надо было мне передразнивать маму. Она настоящая леди.

Он так внезапно посерьезнел, что я задалась вопросом, не случилось ли у него что-то дома, о чем он мне не сказал. Затем он остановился и повернулся ко мне с мрачным лицом.

— Какой была твоя мама?

Дыхание сбилось, будто он ударил меня.

— Прости, я не должен был спрашивать. — Его голова качнулась вперед, глаза потемнели, и у меня возникла потребность утешить его, как Гейба.

Но вместо этого я отстала. За прошедший год я не так часто рассказывала о своей маме. С ее похорон, когда Пенни прочитала перед всеми мое письмо, потому что я потеряла голос. И надо быть честной с собой, я с тех пор редко думала о ней. Не по-настоящему. Робко. Она всегда присутствовала в моих мыслях, как что-то, что вы можете уловить боковым зрением, но смотреть на нее прямо я не могла. Я позволяла себе только отблески письма, быстрые, легкие воспоминания, ничего значительного. Ничего, от чего могло бы стать больно.

— Она была замечательной, — произнесла я с трудом. — Она была великолепной матерью.

«Она была загадкой, — встрял мой разум. — Она оказалась не той, кем ты думала».

Энди покачал головой.

— Этот год тебя всерьез подзадолбал?

Я пораженно хмыкнула. Он подобрал точно описание.

— Да, — ответила я. — Но кампания меня отвлекает.

Он фыркнул.

— Прости. Я… да, прости.

Он не выглядел виноватым.

— А тебя не колышет кампания, да? — Голос мой прозвучал как я и предполагала, критично. Тут я вспомнила россказни об Энди, ликующе перечисленные Эллиотом на доске.

— Сложновато дергаться, — отозвался Энди. — То есть я хочу, чтобы моего отца переизбрали и все такое, но кампания в некоторой мере комедия. Игра власть имущих. А я в ней незаинтересованная пешка. Или даже можно сказать, ладья? Что она такое?

И он начал заливаться соловьем. Но меня сбить с толку было непросто.

— И поэтому ты напился на ужине с репортерами? Показать, что ты не пешка?

Он удивленно замер, от обвинения я почувствовала себя не в своей тарелке.

— Я не напивался. — Он повернулся ко мне лицом. Я подняла брови. — Правда! Думаешь, в баре меня обслужат, когда кругом пресса и половина правительства? Я притворялся! Хотел поглядеть, доложит ли кто. И угадай что? Никто этого не сделал.

— Люди говорят. Они говорят об этом в штабах.

— Что ж, это обнадеживает. Я полагаю. Чушь несуесветная.

Внезапно я почувствовала себя беззащитной, будто из кустов выпрыгнул разъяренный советник Тим, вопя: «Предательница»!

Я сжала зубы.

— Не в таком свете я вижу.

— Ладно. Как знаешь. Но я хочу сказать… будь осторожна. — Он посмотрел на вязы, обрамляющие площадь. — Они будут и дальше затыкать тебя и заставлять говорить точно по листочку. Но это здорово, если ты согласен с курсом партии. — Он метнул на меня взгляд. — Предполагаю, ты согласна.

Слова «жесткий курс» вспыхнули в моем сознании.

— Нет, не согласна. — Возразила я. Даже слишком быстро. Энди не выглядел убежденным. — У меня нет времени над этим подумать. Мне шестнадцать. Они не спрашивают моего мнения по отдельным вопросам.

— Пока нет.

Я повернулась к Энди, серые глаза которого выражали сочувствие, Энди, который не принимал участие в игре, отвоевавшей каждую позицию, и неприятное ощущение в желудке облеклось в слова.

— А что это? Звонишь мне. Приводишь сюда. Я, по-твоему, акт мести против кампании твоего отца? Шутка, розыгрыш? Что?

Он не ответил.

— Признайся.

Он открыл рот, но не произнес ни звука. Это было хорошим подтверждением. Господи, я была такой дурой!

Я отвернулась, скрывая лицо, и ушла, хотя чувствовала это желание несколько часов.

— Стой, Квинн!

Я слышала, как он за мной бежит, пока его рука не коснулась моей и не остановила меня. Я собрала оставшийся клочок достоинства.

— Благодарю за концерт, Энди. Но я не заинтересована в пешках.

— Все не так.

Он снова смотрел на меня. Пытался, во всяком случае. И снова я чудовищно хороша в гляделках.

Наконец он вздохнул, тело сменило привычную дерзкую позу.

— Ну хорошо, во-первых, я думал навести веселого шороху на вечеринке у Таубера для тех, кто увидел наш разговор. Но потом… не знаю… просто… Ты показалась мне интересной. С каждой нашей беседой ты казалась мне интереснее и интереснее. Поэтому я и преследую тебя.

Я могла бы сказать ему, какой он бестолковый и что не считаю это за преследование. И так и быть, все нормально. Но я этого не сделала.

Он стал первым моим настоящим другом за лето. А может и за более долгое время — с самой Калифорнии, с тех пор как Пенни стала голосом в трубке, а единственная, кто знал меня лучше, чем я сама, стала воспоминанием, не больше — не могу сказать наверняка.

Какие бы ни были у Энди недостатки, он стоял здесь. Жил, дышал. Волновался, уйду ли я.

— Я человек честный, — он нервно запустил руку в волосы. — Хотя именно это и сказал бы лжец. Но я серьезно. Я никогда тебе не лгал. И все тебе расскажу. Только попроси.

Я дерзко вскинула брови. Спросить хотелось о многом. Я выбрала самое простое.

— Откуда у тебя этот шрам?

Его рука метнулась к щеке.

— В лакроссе. На дюйм выше — и я бы остался без глаза. Служба безопасности переусердствовала.

— Ну хорошо, — на губах против воли расцвела улыбка. — Я тебе верю.

— Да, — он опустил руку. — Так у нас все отлично? Теперь-то ты будешь мне доверять?

Я мотнула головой. Не ответила. У нас все отлично, но я хотела узнать о нем побольше, прежде чем начну доверять.

Когда мы проходили мимо Эндрю Джексона, Энди пихнул меня плечом и коснулся запястья. По дороге к машине, которая меня подобрала, я чувствовала его тепло за два дюйма между нами. Когда мы добрались, Энди открыл для меня заднюю дверь.

— Спасибо, — сказал он.

— За что?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — За существование?

Я закатила глаза, втайне сияя. Он с поклоном распахнул дверь. Я решила, что он собирается мне что-то шепнуть, повернула голову — и в этот момент поцелуй, предназначавшийся в щеку, пришелся ближе к губам. Чуть не угодил.

Я едва успела понять, что происходит, как мы оторвались друг от друга. Его удивленное выражение лица наверняка отражало мое. Он усмехнулся.

— Тогда ладно. Ночи, Квинн.

Я была слишком перепугана, чтобы ответить, поэтому ограничилась взмахом руки, когда машина тронулась. Энди решил, что я рассчитывала на поцелуй? Ведь все получилось случайно?

Он так и задумывал? Боже, перестань думать об этом.

Я чувствовала себя встряхнутым снежным шариком, маленькие блестки кружили во мне, не оседая. Они блестели там всю дорогу, что я даже не заметила, как пролетело время, что свет выключен, и лишь маленькая лампочка горит в маленьком окошке со стороны крыльца, в кабинете сенатора.

Он сидел на лестнице. Он взвился и я собралась поприветствовать его, но выражение его лица пригвоздило меня к месту. Я видела сенатора напряженным и расслабленным, отпускающим шутки, нервничающим и раскаивающимся. Но таким еще не видела.

Он был в ярости.

— Где ты пропадала? Я весь город на уши поставил!

— Я… прости. — Я ухватилась за объяснение, разум проверил историю, что мы договорились о концерте, молясь о том, что никто из отправленных на мои поиски людей не застал меня в тот момент.

— После обеда мы отправились домой к Люси Дэвисон, думаю, я не заметила, как бежит время.

— В следующий раз звони! — он заорал так громко, что на мои глаза навернулись слезы.

— Я оставила телефон, — я опустила голову и направленный в мраморный пол голос замер. — Мне жаль.

Увидев мое лицо, он прислонился к перилам. — Ты меня чуть до ручки не довела, Кейт. Мы думали, тебя похитили. Ты понимаешь, что это не метафора? Мы и в самом деле так думали.

Я выдавила лишь «О».