Душа моя

— Ты серьезно? — удивилась я, — только не говори, что и она тоже была ведьмой.

— Если и была, то доброй. А что ты удивляешься? Случаю с Иваном не удивилась, а что змеи непростые — не веришь? Ждали они своего часа, ждали… и станет теперь Михаил мало того, что здоровым, так еще и человеком порядочным. Чего доброго, еще и со способностями… разными. И вот так — разом, возьмет и осознает все свои ошибки, — хмыкнула она.

— Тоже посмеялась бы, да не совсем повод для шуток, пока он там… и так. Я что-то переосмыслила за последнее время… неплохо же жила без него, согласись? Так к худу был его уход или к добру? Только я сама виновата, что не пыталась устроить личную жизнь. Сейчас прислушиваюсь к себе и понимаю — то, что было раньше, давно отболело, а то, что он вот так нагрянул… И тут я уже судить не могу — не знаю, что оно такое — страх смерти? Тот мой ступор в яме не в счет, это было что-то другое, вроде защиты от сумасшествия. А мужчины, они вообще… мыслят немного иначе. Он осмыслил, осознал… полностью осознавал свое медленное, неотвратимое умирание. Рационально, разумно осознал и принял, как неизбежность. Жил с этим. И как это действует на сознание и личность, насколько преодолимо… переносимо вообще? Насколько в таком случае контролируются эмоции? Поступки?

— Ты о том, что совсем простила ему — все? И допускаешь примирение, серьезно? — перестала улыбаться Алёна.

— С ума ты сошла? — протянула я. Неужели мои слова можно было трактовать так?

— Ну, он же пишет — люблю? — настаивала она, внимательно глядя на меня.

— Пишет… там много чего написано. Письмо прощальное, искреннее, ну он и выдохнул в конце — на эмоциях. Спасибо ему за это письмо — я многое поняла. Хотя ты и сама знаешь — даже себя иногда сложно понять, но тут же чувствуется — прорывается в словах и между строк: он не меня любит, он жалеет и тоскует по тому времени, когда все у нас было замечательно, а он был здоров. И хорошо, что сейчас мы с ним мало говорили, а то он понял бы, что сильно ошибается — я не изменилась. Приспособилась — да. А внутри все та же — с радостью таскала бы тапки в зубах. Но уже не ему. А еще — виться вокруг, бежать, встречать, в рот заглядывать… не так это и плохо, если ценят, согласись? Если это желание — даже умереть вместо того, кого любишь, оно взаимно. Готова была на многое, но… — широко улыбнулась я, — в этой шкурке удобнее. А еще мне страшно.

— Страшно, — покивала Алёна, глядя на меня во все глаза.

— Грабли, — объяснила я ей, — на грабли я больше — ни-ни, хватит! Не стану больше никого искать — ни на ночь, ни на жизнь. Но страшно не это, а то, что приди он, как человек, найди правильные слова, скажи все в глаза… вот так же честно, искренне и я уже не уверена… Но и тогда я потянулась бы не к нему, а тоже туда, в наше прошлое. Потому что ничего у меня больше и не было. Дура я? — вырвалось горько, — была и ею осталась.

— Пришел бы нормально, нормально сказал и это был бы уже не он, — качала головой подруга, — дурак — он, а не ты.

— Давай за это… и за его здоровье, — подняла я чашку с чаем. Мы чокнулись чашками.

— Приятного аппетита, — потянулась я за печенькой, — разреши и ты себе одну. И да здравствует моя свобода! Но будет она, только если он выживет.