Душа моя

К концу июля я напоминала выжатый досуха и сильно помятый лимон — усохла, постарела, а еще стала психованной и раздражительной. Не сорваться… сил на это хватало только по отношению к Анжеле. К матери заходила, сцепив зубы. А на работе меня хотя бы немного держал «в себе», что называется, только Голубев. Присмотрелся, увидел что-то такое, понял правильно? Но как-то… очень умело и деликатно он сглаживал и отменял мои нервные срывы, по возможности устраняя и решая рабочие проблемы еще в зачатке. Иногда мне бывало стыдно перед ним… и не только — до слез стыдно, но это редко. Чаще чувствовала просто усталость. Даже после того, как проблема снималась.

— Вам нужно отдохнуть, Ирина Максимовна, вы совсем измотаны — крайне, — тихо советовала Светлана, застав меня в туалете, тупо плещущую себе в лицо холодную воду. Неприятное чувство ледяной колкости отвлекало на какие-то секунды, дарило передышку и не давало сорваться в непонятные слезы и жалость к себе. Но!

После ямы со змеями случилась единственная приятная штука — прекратились астматические приступы. Вначале вообще необъяснимые, потом все больше похожие на составляющую истерического срыва… они неожиданно прекратились. Сейчас я могла психовать, плакать и даже орать… но задыхаться при этом резко перестала. И легко списала это на очередное чудо, как и выздоровление Михаила. Чудес в моей жизни теперь хватало — снились сны.

Часто приходила баба Маня и, садясь на краешек кровати, гладила меня по голове. Вздыхала:

— Потерпи… ох, девка, только не дурей.

В каждом сне она говорила чуть иначе, но одно и то же. Как будто я «дурела»! Что это вообще значило? Смысл выражения ускользал от меня или его можно было трактовать по-разному- всякому? А как было не дуреть? Где взять сил и не дуреть? Зато я не опускала руки и это уже было хорошо.

Мама пила. Я не давала ей денег, даже забрала пенсионную карту. Сама оплачивала квартиру, покупала продукты, а потом и готовила для нее, потому что купленное просто портилось и пропадало в холодильнике. Где она брала деньги на выпивку? В похожей ситуации Саша подрабатывал грузчиком… это натолкнуло на мысль проследить и оказалось, что она или побиралась или собирала по урнам в парке банки из-под пива.

Я старалась найти выход и не придумала ничего лучше, как получить судебное решение на принудительное лечение. Оно нужно было для изоляции в стационаре. Я выбрала частную клинику с высоким уровнем комфорта и хорошим лечением. Обставилась врачебными освидетельствованиями и свидетельскими показаниями соседей, окончательно став для мамы врагом… врагиней.

Ничего… — успокаивала я себя, она подлечится, придет в себя и станет мыслить разумно. Поймет, что сделала я это для ее здоровья и переживая за нее. Да я просто не видела иного выхода! А через месяц пребывания в клинике она умерла — отказало сердце.

И я не знаю — почему?! Но спасением для меня стали ночи со снами, ранее ощущавшимися уже осточертевшими и бессмысленными. Подходила ко мне совсем чужая мне, почти незнакомая женщина и гладила по волосам. А от ее рук расходилась по телу блаженная слабость, кажется, лишая меня всяких сил. Но после этого я засыпала очень крепко и уже без снов. Но это — убаюкивающее, оно всегда запоминалось — «не смотри на темное — хватит, хватит… оглянись вокруг — белое разгляди, разгляди…».

Еще когда мама была жива… случались моменты, когда я чувствовала — наступает предел. Тогда жизнь шла на автомате, я чувствовала себя зомби и будто падала куда-то… очень хотелось — в вату. Ту, которую обещал мне Михаил — в виде своей помощи и поддержки. Он даже приезжал сразу после выписки из госпиталя и перед тем, как уехать в санаторий. Говорил, что второе не обязательно и врачи просто подстраховываются. А я вот верила его врачам, потому что выглядел он теперь намного лучше: поправился, с кожи ушел желтоватый оттенок, и волосы не торчали больше ежиком, а красиво лежали блестящими ухоженными волнами. Бородку он сбрил и вообще — выглядел замечательно, хорошо выглядел. И вату эту обещал — на тот момент это было гораздо важнее его самого.

Я долго думала той ночью, пока не провалилась под утро в сон — тяжелый, тягомотный. А потом опять пришла баба Маня и гладила, уговаривала не дуреть и увидеть белое. Хрень какая-то! Почему-то я решила тогда, что пока не разберусь с этим белым, решений принимать не стоит. Хотя речь ее могла трактоваться и так: забудь все темное, что было, сумей увидеть светлое. Может, как раз в Михаиле? Но ведь светлое не значит — белое? Утром решила оставить все, как есть — до выяснения. Я же тянула, справлялась? Вот и… Потом, когда Михаил уехал, до холодного пота испугалась своего малодушия, радовалась, что вовремя пришла в себя и приняла правильное решение — я не хотела его возле себя. Не могла себе представить нас вместе. Притираться, реставрировать отношения, взять где-то силы забыть и снова поверить? Слишком трудно, не потяну.

После маминых похорон нахлынуло спокойное облегчение. Стыдно признавать это, но — было. С деньгами помогли Дружанины — моя копилка оказалась пуста, всё высосали мамины требования и потребности, а потом и ее зависимость.

Дальше настала тишина… И для начала я прислушалась к первому совету доброй ведьмы — перестала дуреть и осмотрелась. А на дворе стояла золотая осень, октябрь. Бабье лето — с почти хрустальной прозрачностью воздуха и тонкой летящей паутиной, ворохом разноцветных кленовых листьев в сквере напротив нашего дома и легкими заморозками под утро. Ясный день и ночь ясная и вдруг капает утром с крыши… А воздух пахнет густо и пряно, очень насыщенно — прелой листвой, каминным дымком, сухой осенней горчинкой!

Мы с Анжелой гуляли каждый день — долго, почти до ночи. Часто после ее школы заезжали в детское кафе и там ужинали — готовить было лень. Потом я ложилась спать, а она делала уроки. Часов в восемь будила меня, и мы шли на прогулку… Все — с ног на голову, все неорганизованно и неправильно, но я чувствовала — так надо. Я потихоньку выдыхала, отходила ото всего, что продолжалось не так и долго, всего каких-то девять месяцев, но чуть не доконало меня. Я оказалась слабовата, без нужного запаса прочности. И, наверное, наделала ошибок, но анализировать что-то… пока не моглось.

Огромную благодарность я чувствовала к Дружаниным — не смогла бы обойтись без их помощи. Это они занимались всем, что касалось отправки Анжелы в спортивный лагерь. А Олег оплатил два месяца ее пребывания там. А еще пару раз возил меня увидеться с дочкой, проведать ее. Алёна и Олег никогда не пересекались, давно уже не были парой, но так и оставались единственными моими друзьями. Саша Голубев, Света, Оксана Дмитриевна? Наверное и их смело можно было назвать друзьями — меня окружали замечательные люди, мне исключительно повезло в жизни — делала я выводы. Нужно ценить и радоваться тому, что имею, а имею я много. Очень много…

Баба Маня сниться перестала. И не знаю, что на меня нашло — заскучала без нее? Но в один из выходных мы с Алёной и Анжелой съездили в Длинное. Посмотрели на участок, который уже мало напоминал старые времена, поехали на гадючью поляну — она так и оставалась нетронутой, а соседи из дома напротив говорили, что гадюк будто бы больше не видели. Алёна вела себя немного странно — собирала и швыряла в заросли бурьяна палки и камни. Что хотела услышать или увидеть? Как гадюки крутят ей оттуда фиги? Или шипят матом?

Перед отъездом мы проведали на кладбище бабу Маню. Могилка была ухожена, в ногах стоял добротный крест, а на нем — фото. И я освежила в памяти тот ее образ — настоящий, не из снов. Алёна предположила, что портретный снимок сделала Ольга. Человеку постороннему и безразличному не удалось бы поймать это выражение довольства и какой-то внутренней успокоенности на лице старой женщины.

— Красивая бабушка… была, — отметила даже Анжела.

— Хорошая бабушка, — согласились мы с Алёной. На холмике оставили охапку разноцветных хризантем, воткнув их во влажную землю.

— Ну вот и попрощались, приезжать сюда нет больше смысла… — задумчиво заметила Алёна, глядя на село сверху, с холма.

По дороге домой заехали в соседний населенный пункт и по совету священника заказали в храме сорокоуст. И для мамы тоже.

По ощущениям, эта страничка жизни была перевернута. Я потихоньку втягивалась в работу по-новому, снова ощущая ее, как раньше — отдушиной и любимым делом. Осенью мы закрывали несколько объектов и следовало хорошенько постараться, чтобы и дальше обеспечивать мужиков работой.

Одну из… подкинул Алёнкин Николай.

— По итогам армейских соревнований часть награждена и не только грамотой. Мы собрались, обмозговали это дело и решили построить что-то вроде центра… здоровья — для семейного отдыха военнослужащих. Распишем очередность посещений и будет всем радость — и личному составу, и их женам и детям, — с улыбкой объяснял он мне.

— Раздевалка, парная, душ, небольшой бассейн, комната отдыха, туалет, само собой — все скромно. Но нужно, чтобы классно, Ира, с изюминкой! Алёнка прикинула уже, но только технически. Пускай и Света ваша подключается. Но главное — уложиться в пределы. Кое-что у нас есть для экономии — доски, краска, УРМ со списанной подлодки — ребята кинули вместе с идеей использования. Чуть подшаманят наши спецы и будет работать исключительно на обогрев, не выжигая при этом кислород.

И мы склонились втроем над письменным столом в их общем кабинете. Поспорили, посчитали… пришли к единому мнению.

Дальше следовало осмотреть территорию, на которой предполагалось строительство. На этот случай Николай выписал мне одноразовый пропуск и сам встретил с ним у КПП части.

— Прикинь, посмотри опытным взглядом… обычно войска пользуются услугами, так сказать, — усмехнулся он, — военных строителей. Но это планирование, сложности, а тут у нас — свободные деньги. Строить будем впритирку к забору части, но снаружи — сама понимаешь. И рабочие… и семьям потом выписывать пропуска каждый раз — особист не одобряет. Так что…

Побродив по территории и даже познакомившись и побеседовав с командиром части, я пообещала подготовить договор и вместе с Николаем пошла по плацу к КПП — на выход. И что-то… будто морозом осыпало затылок… шею и сошло вниз по плечам ирреальной изморозью, заставляя все тело покрыться гусиной кожей. Ощущение чужого взгляда… Я слышала о таком, читала, но сама испытывала впервые — почти физически ощутимое прикосновение.

Слегка поежившись, завертела головой, оглянулась… На крыльце штаба, откуда мы только что вышли, стоял мужчина в военной форме и смотрел нам вслед — мне вслед. Мы отошли уже довольно далеко, но я узнала его — это он приносил нам ёлку почти два года назад. Это был тот самый прапорщик — невысокий, крепкий мужчина среднего возраста с совершенно седыми волосами, коротко стриженными, как и положено военным. Белыми волосами…

— Коля-я…? — протянула я, отворачиваясь и испытывая непонятную неловкость — простой же вопрос!

— Скажи, а кто этот… мужчина — там? — чуть кивнула я в сторону штаба, — только не смотри туда, пожалуйста, не разглядывай его.