В постели со Снежной Королевой

* * *

Вика любила «шпильки».

Нет, не те, что втыкают в волосы, а каблуки-«шпильки», высокие и тонкие, от одного взгляда на которые становится немного не по себе — и как только женщины на таких ходят?..

От этих самых «шпилек» походка была у нее легкой и быстрой, словно стремительным движением вперед она старалась избежать падения. Селетин всегда с недоверием относился к ее туфелькам и сапожкам, видя в них потенциальную опасность для жизни и здоровья Вики.

Но она ни разу не упала, правда, много раз застревала своими острыми каблучками во всевозможных щелях, решетках, брусчатке.

— Селетин, не будь занудой! — весело говорила она, когда он, ворча, в очередной раз выковыривал ее ножку из западни.

Сам характер у Вики был тоже легкий, легкий и переменчивый, как погода весной. Она легко смеялась, легко плакала и была до такой степени беззащитна перед людской грубостью, что Селетину порой становилось не по себе. Беззащитна и простодушна.

«Виктория» — означает «победа»

Она победила его стремительно и легко. Поженились они совсем юными, и многие предрекали их браку скорый распад — уж очень щедры они были в своей любви, щедры и беспечны. Но они жили и жили вместе, когда другие семьи, созданные более расчетливо, терпели крах.

Многие считали Вику чуть ли не дурочкой. Никита, друг, перед свадьбой твердил Селетину, что с таким же успехом он мог жениться на ласточке. Или лесной белке. Или мотыльке, порхающем над луговым разнотравьем… Селетин тогда пригрозил ему, что если он еще хоть раз отзовется о Вике плохо, то их дружбе — конец. Потом-то, конечно, Никита к ней привык… Все привыкли к их союзу. (Кроме Ларисы Викторовны, но это ерунда, ибо редко когда тещи бывают довольны зятьями…)

Но сам Селетин так и не смог привыкнуть к Вике. Она никогда не могла ему надоесть — веселая, болтливая, живая.

«Ты ничего не понимаешь, — однажды сказал он Никите. — Она, конечно, кажется тебе простоватой по сравнению с теми эстетками, что вокруг тебя хороводы крутят, ну и что с того? Мне эти «умные» разговоры во как надоели!» — «Это у Ларисы Викторовны в доме?» — «Точно! И я вот что скажу тебе: ум — это не то, насколько человек связно может пересказывать чужие мысли, и не то, сколько лет он провел в учебных заведениях и какую ученую степень имеет…» — «А что?» — «Возьмем, например, солнце. Или небо». — «Или звезды!» — «Пускай звезды… Можешь ты сказать, насколько умно или глупо солнце? Небо? Звезды?.. Что лучше — симфония Шнитке или журчание ручья? Какой цветок прекрасней — тот, что нарисован гениальным художником, или живой?.. Вот так и Вика — ее нельзя судить, ее нельзя ни с чем сравнивать. Она Вика, и все!»

Они с Викой ссорились, но редко и незлобиво. Это были не скандалы, а именно ссоры — легкие, пустяшные, без смертельных оскорблений. Один раз Селетин назвал Вику «глупышкой», да и то полушутя. Один раз за столько лет их мирной супружеской жизни! Но как она обиделась…

Селетин потом месяца два переживал, весь извелся — так невыносимо было вспоминать ее обиженные, полные слез глаза. Проще было отрубить себе руку, чем вновь увидеть их!

А потом началось это.

Селетин не сразу заметил перемены, произошедшие в жене. Спустя десять лет их безмятежного супружества что-то изменилось. Что-то неуловимое, на первый взгляд несущественное…

Все было как прежде — она часами болтала с подругами по телефону, бегала на свои курсы и семинары, тайком читала детективы, тайком смотрела телевизионную жвачку, обсуждала с ним, с Селетиным, какие-нибудь важные семейные проблемы — например, стоило ли покупать при нынешней московской погоде шубку «в пол» или ограничиться коротким меховым жакетом? Менять гардины на окнах или — ну их, пусть еще повесят?.. Ехать в сентябре в Испанию или в Италию?..

Но все это делалось как-то уже формально, без прежнего ажиотажа. Словно было нечто более важное, что целиком занимало Вику. Какая-то тайная мысль.

Поначалу Селетин не придал этому особого значения. Вика была хороша как никогда — ангел со светлыми кудрями и небесно-синим взглядом. Хороша и счастлива. Однажды он поймал на себе ее виноватый, счастливый взгляд. «Что ты? Чему радуешься? Ну-ка, поделись!» — шутливо потребовал он

«Не могу, — ответила она. — Ты рассердишься». — «Брось, когда это я на тебя сердился?» — засмеялся он. «Все равно, не могу! Потом, может быть…»

Он тогда решил, что Вика придумывает очередной план — например, как сменить гарнитур на кухне. Иди покрасить потолок в оранжевый цвет. Записаться на курсы — в этот раз на какие-нибудь особенно вычурные…

Но шло время, а тайны своей она не открывала. Период счастья сменился раздражительностью. Потом снова наступил период счастья — Вика не ходила, а летала. «Селетин, это меня. Не подходи!» — кричала она, заслышав телефонную трель. «Кто звонил?» — иногда из любопытства спрашивал он. Вика отвечала, что это Надя (Нина, Зоя, Амалия Карловна и т. п.). «Селетин, мы с девчонками решили устроить вечеринку, ты меня отпустишь?» — «Иди, конечно!» — удивлялся он. Раньше она никогда не спрашивала его разрешения…

Потом, совершенно случайно, узнал от Нади (или это была Нина? Зоя? Амалия Карловна? Впрочем, не суть важно), что никакой вечеринки не было.

Бог весть, где в тот вечер пропадала Вика.

Селетин не стал ее ни о чем спрашивать, но несуразности и странности в их семейной жизни становилось все больше и больше.

Когда он понял наконец, что у жены есть любовник, то период счастья у Вики сменился периодом лихорадочной деятельности. Она порхала из одного салона красоты в другой, раз в неделю меняла цвет волос, посещала какие-то распродажи, возвращаясь с ворохом одежды… Потом было некоторое затишье, а далее Вика снова стала пропадать. Селетин надеялся, что все это скоро кончится, что она вернется к нему — прежним, простодушным и веселым существом. Но это не происходило.

Он ни с кем не мог поделиться своей тайной. Это было невыносимо — терять любовь Вики…

Однажды она принялась плакать — горько, без всякой причины. Плакала на плече у Селетина, не признаваясь, что же так ее расстроило. «Ты просто пожалей меня, Селетин… Ни о чем не спрашивай — просто пожалей!»

Наступил период слез и отчаяния.

«Вика, ты не хочешь со мной поговорить?» — «О чем? — она делала удивленные, пустые-пустые глаза. — Ах, Селетин, отстань, у меня что-то голова разболелась!»

А потом…

Потом настал тот день.

Как описать то холодное, мрачное отчаяние, с которым он хоронил ее? Приступы ненависти и бессильного раздражения. Отчаяние. Тоску. Ненависть к самому себе. Ненависть к неведомому сопернику. Он не мог смириться со смертью Вики — потому что они так и не смогли объясниться.

…Селетин посмотрел в зеркало. На заднем сиденье, свернувшись в клубочек, спала темноволосая женщина с румяным, счастливым лицом.

— Алена! — позвал он, глядя на ее отражение.

— Что? — пробормотала она, не открывая глаз.

— Проснись. Мы уже приехали…