Шофер

* * *

Заместитель начальника двадцать четвёртого отделения Бернштейн всё-таки выкроил минуту, и позвонил субинспектору Панову. Тот ничего отрицать не стал, только уточнил, как зовут знакомую Кольцовой, а когда положил трубку, достал изрисованный лист бумаги, и изобразил там ещё одну женскую фигурку, провёл от неё линию к силачу, а возле фигурки поставил жирный знак вопроса.

— Интересно, — сказал он сам себе, — а она здесь при чём?

Он перезвонил в то же двадцать четвёртое отделение, благо милиционер, который сопровождал Кольцову, оказался на месте, и уже у него выведал подробности, которые никак расследованию дела о смерти гражданина Пилявского не помогли.

С утра с этим самым делом следователь торопил, но как-то неубедительно, Веденскому и самому не хотелось заниматься преступлением, в котором был только один подозреваемый, да и тот мало что несовершеннолетний, так ещё и сбежал. Панов его успокоил, сказал, что подержит бумаги у себя ещё пару недель, ну а если ничего не обнаружится, тогда отдаст. Но бюрократия тут была не при чём, работник уголовного розыска надеялся убийство раскрыть и виновных найти.

Будь воля субинспектора, он бы сволочей, которые довели музыканта до смерти, к стенке поставил, но и царский режим, и новая власть к уголовным элементам относились снисходительно, мучителям Пилявского грозило лет пять, а то и меньше, с учётом дворянского происхождения жертвы.

Решение дать Ермолкину сбежать было спонтанным — пацан оказался умным, несмотря на придурковатое лицо, легко провёл неопытного милиционера, и от агента, которого Панов за ним послал, тоже скрылся. Следствия Федька не боялся, дружков бы своих так и так не назвал, а как на свободе оказался, наверняка к ним побежал. Трогать мальчонку, как считал субинспектор, они не будут, не совсем ведь звери, дальше на побегушках подержат, а уж он, Панов, узнает — кто.

Да ещё Травин помог нечаянно, заявился к хулиганам в больницу, и Ермолкина обвинил. Считай, у Федьки этого теперь доказательство есть, что он бандитов не выдал, а молодой человек осиное гнездо разворошил.

Травин оказался на листочке не случайно, все события, связанные с делом Пилявского, так или иначе приводили к нему. Хулиганов на больничную койку отправил, так среди них Ермолкин затесался. С племянницей Пилявского шуры-муры после убийства закрутил. Жил у Пахомовой, которая домработницей у убитого, точнее — умершего, работала. И вот теперь появляется женщина по имени Серафима Олейник, которую, вполне вероятно, напоили, избили и изнасиловали, её судьбой интересуются сначала Травин, привезший женщину в больницу, а потом и Кольцова. Где у Олейник место в этом ребусе, Панов пока не знал, но внутренний голос убеждал — неспроста это. Травин ведь не один в парке был, а с женщиной, вполне возможно, что именно с Серафимой. Хулиганы её видели, могли отомстить. Не все, двое физически не способны были это сделать, а вот третий мог. Может, третий — это и есть один из бандитов? Тогда он и на остальных выведет.

Панов раскурил погасшую трубку, откинулся на спинку кресла. Было у субинспектора чувство, что что-то он не учёл, но он списывал его на излишнюю мнительность, за годы работы в канцелярии Панов каких только страстей на бумаге не начитался, криминальные романы и рядом не стояли. А в жизни оказалось всё гораздо проще, бандиту ведь что нужно — золотишко прибрать к рукам, бабу потискать, водки выпить, в ресторации погулять широко да перед такими же, как он, удалью воровской похвастаться, ради этого бандит ворует и убивает. Неинтересны ему гениальные планы и тонкий расчёт, нахрапом всё больше, силой, а не умом. Поэтому никуда они, эти субчики, не денутся, непременно себя обнаружат. Так или иначе.