Стая Тамерлана

Тамерлан был не просто вожаком стаи, он был собачьим богом. Великим и всемогущим. Бога любили, как и следует, до самоотвержения. Достаточно ему было издать нечленораздельный звук, похожий на карканье, и его паства мчалась в свои вольеры. Когда кто-то задирался, свара прекращалась от одного только визгливого вскрика. Тамерлан никогда не бил собак и не наказывал каким-либо другим понятным человеку способом, однако власть его была безгранична. При всем при том, говорить о таком понятии как гуманность, характеризуя Крысенка, было безосновательно. Он был чужд ей: не приглянувшихся щенков хромец убивал на глазах сучки, раскраивая им черепа о камень, и бросал тушки в вольеры кобелей. Достигших восьми-девятилетнего возраста собак Тамерлан либо отдавал на растерзание более молодым конкурентам, либо собственноручно перерезал им горло. И никто из свирепых его воспитанников никогда не помышлял укусить тонкую руку, лишающую жизни детеныша или занесшую над его головой смертельный клинок.

В дикой природе хищники одного вида редко дерутся до смерти. Их взаимная агрессивность про-является в случаях конкуренции за расположение самки, главенство в стае, при территориальных спо-рах, защите детенышей или борьбе за добычу. Побежденному обычно позволяют унести ноги. Если смотреть под определенным, может быть, и предвзятым углом зрения, такое поведение дает основание заподозрить в сообществах животных зарождение примитивных соревнований. То есть, такого сложного социального явления, как спорт. А что — есть дух состязательности и есть приз, а часто и зрители присутствуют. Болеют. Чем не чемпионат? Спорт не война, он не подразумевает уничтожения соперника. И в том, что побежденный остается жить, содержится глубокая мудрость — если сильный вдруг погибнет, ему на смену придет изгнанный ранее слабый, и стая, род, вид не вымрет. Собачьи бои также проходили до победы. Интерес бойца не распространялся дальше стремления доказать свое физическое превосходство, а вместе с ним продемонстрировать, что он достоин лучшего места под солнцем. Загрызать поверженного соперника редкому псу приходило в голову, ну разве что очень азартным, не умеющим вовремя остановиться, или крайне жестоким экземплярам. Человеку же всегда хочется большего. Не являясь исключением, а напротив, будучи самым ортодоксальным проявлением этого правила, Якубов потребовал от своего псаря, чтобы его собаки непременно добивались смертельных исходов. Нервы хозяина становились толще, их уже не щекотали простые драки. Ему хотелось видеть агональные движения, закатывающиеся глаза, слышать предсмертные хрипы. Вот это — кайф!

Под новые веяния надо было перестраивать весь учебный процесс. И Тамерлан вновь проявил свою незаурядность. Ему понадобилось много дворняг. На следующий день сабаколовка из Ташкента привезла целое стадо визжащих, огрызающихся и подвывающих от страха старожилов городских рынков и подворотен. Всех их разместили в двух клетках. Хромец выволок первую дворнягу, которая ему попалась. За несколько минут, потребовавшихся для перехода к вольеру одного из кобелей, она успела без памяти влюбиться в нового человека. Эта была первая настоящая любовь в ее жизни и одновременно последняя. Так он распределил пять собачек. Четыре дня Тамерлан не заглядывал к своим одаренным таким образом воспитанникам. Эксперимент завершился успехом — к утру пятого дня на деревянных полах от гостей остались только клоки грязной шерсти. Для полного изменения у своих питомцев заложенной эволюцией предусмотрительной заботы о продолжении рода Тамерлану понадобилось два транспорта с уличными шавками. Подрастающая смена в виде щенков разных возрастов с бойким любопытством наблюдала за гостеприимными манерами опытных родственников. Об этом тренер не преминул позаботиться тоже.

Теперь принадлежащие Якубову собаки смотрели на соперников по-другому. Забава перестала быть спортом, она превратилась в битву не на жизнь, а на смерть. Обычно противники догадывались об этом в самый последний для них момент. Желающих выставлять собак против якубовских выкормышей поубавилось. Остались лишь наиболее азартные, ничего не жалеющие отдать за наслаждение, доставляемое кровавым зрелищем. Своего рода наркоманы. Теперь суммы вокруг собачьих боев крутились астрономические. Запросто можно было продуть дефицитные «Жигули» или престижный автомобиль «Волга», а то и с домом расстаться. * * *

Забава, превращающаяся в серьезное, основательное дело, можно сказать, в индустрию удовольствий, нередко выделяет людей с нестандартным мышлением. Таким оказался один из друзей-соперников Якубова, потерявший на боях целое состояние, отчего он, тем не менее, ничуть не обеднял. Приятель предложил Салиму Раджабовичу необычное пари.

— Собачек ты своих продать не хочешь, — подкатился он. — Ладно, не продавай. А как насчет волков. Настоящих, а?

— Что насчет волков? — сразу не понял Якубов.

— Ну, с волками их стравить. Или побоишься?

— Нет, они же и так волкодавы.

— Волкодавы-молкодавы. Это когда трое на одного.

— А ты найдешь?

— Конечно.

Через неделю привезли двух серых хищников в переносных железных клетках. Прутья клеток были плотно обмотаны толстыми веревками, чтобы звери не повредили зубов. Волки были матерыми, с широкими лбами и крупными лапами. Они смотрели на людей желто-коричневыми, полными ненависти глазами, скалились, но прутьев не грызли. Понимали, что бесполезно.

Встреча закончилась вничью. Первый волк не устоял. Он здорово порвал собаку, но и сам упал с разорванным горлом. Обычно южные волки не достигают размеров своих приполярных собратьев. Однако второй зверь был невероятно крупным, настоящим великаном — килограммов под восемьдесят, на воле он наверняка являлся вожаком. Серый гигант без большого труда искромсал огромными клыками выставленную против него овчарку.

Он, высунув язык, стоял в огороженном решеткой квадрате над телом пса, тяжело дышал и с мрачным вызовом смотрел на зрителей, словно вызывал на бой их тоже. Кровь из немногочисленных ран подсыхала на шкуре. Специальная пулька, начиненная снотворным, угомонила хищника.

— Вот! — обрадовался друг-соперник. — И на твоих управа есть. Пусть отдохнет дня три, а потом я его снова выставлю.

К Якубову подошел Тамерлан и о чем-то настойчиво заговорил, коверкая язык. Салим Раджабович сначала удивился тому, что почти немой псарь отважился на столь длинную тираду, и только потом вник в смысл его труднопонимаемых слов. Он покачал головой, улыбнулся и хлопнул Тамерлана по плечу.

— Он хочет прилить его кровь моим собакам, — объяснил Якубов.

— Из этого следует только один вывод: его ум не соответствует внешности, — отозвался изобретательный друг. * * *

Для волка разгородили два вольера, и получилось достаточно большое вместилище. Якубов с приятелями остался понаблюдать за новым жильцом. Зверь очнулся к вечеру. Собаки, чуявшие ненавистный запах, вели себя возбужденно, то и дело заходились в лае, будто оспаривали между собой право на уничтожение мерзкой твари. Бродящий по двору Тамерлан был вынужден периодически успокаивать их, неприятно вскрикивая.

Очнувшись, серый убийца, вопреки ожиданиям, метаться по клетке не стал. Он лишь изменил положение — лег не на бок, а на живот и устроил голову на передних лапах. Люди подходили, смотрели на него, а он будто не видел их. Складывалось впечатление, что его не волнует ни заточение, ни мельтешение двуногих, ни витающая в воздухе ярость четвероногих. К воде и пище он не притронулся. Может быть, продолжало сказываться действие снотворного. Следующий день волк провел практически без движения. На миску с водой и кусок заветренного мяса он не смотрел и больше всего походил на собственное чучело. Тамерлан несколько раз за день подходил к прутьям, но реакции со стороны хищника не следовало. Третье утро зверь встретил в той же позе. Стало ясно — это лежачая забастовка.

Видя, что ситуация не меняется, хромец взял из дома ключи и направился к клетке. В руках Тамерлан нес сумку. Небольшая группа любителей острых ощущений наблюдала за его действиями с не меньшим интересом, чем за грызней представителей рода Canis¯. Отличие было в одном — никто не делал ставок. По всей вероятности, не успели сообразить.

Впервые после своего пробуждения от снотворного волк поднялся. Ощерился и низко присел для прыжка. Он решил, что этот человек пришел за его жизнью и приготовился биться за нее. Но почему-то все не бросался. А Тамерлан, опустив руки, стоял в двух метрах от хищника и смотрел ему в глаза. Немая сцена продолжалась несколько минут. Кто-то из числа зрителей не выдержал, крикнул:

— Фас, бури¯¯, фас!

Его одернули. Но ни волк, ни застывший перед ним человек не слышали глупого возгласа. Похоже, они предпочитали физическому выяснению отношений игру в гляделки. В распахнутых виноградинах Тамерлана плавали золотистые искорки. Они мерцали, умирали и снова рождались. Яркий солнечный луч падал на морду зверя. По его блестящим желто-коричневым глазам пробегали мелкие блики, придавая радужкам цвет начищенной меди. Волк неожиданно сел, выпрямив передние лапы. Хромец вытащил из сумки большой кусок свежего мяса и бросил на солому перед животным. Зверь потянул носом воздух, схватил подачку и стал поедать ее. По лицам наблюдателей скользнула мимолетная тень разочарования, смешанная, надо заметить, с изрядной долей восхищения.

Волк прожил немногим более полугода. Очевидно, его все-таки погубила тоска по утраченной свободе. Но Тамерлану удалось реализовать свою идею. Три сучки понесли от зверя. Щенки первой генерации не оправдали надежд. Как ни странно, метисы при хороших внешних данных были трусоваты. Боялись они в основном человека — сказывался впитавшийся в гены страх перед сильнейшим конкурентом в природе. И все же в дальнейшем волчья кровь сказалась.