Ксения

* * *

Михаил уехал, а на другой же день в городе все перевернулось.

Обойдя Серпухов, к Москве придвинулся Карела со своими донцами. Казаки не нападали, а раскинули шатры и тотчас заиграли свою музыку, запели песни. Узнав про казаков, Москва всполошилась. К стенам тащили пушки, стрельцы толпами валили из Кремля на защиту города. А у Карелы всего-то было несколько сотен, да подошел Колыванов со своим отрядом.

Еще через день самозванцевы люди, Гаврила Пушкин да Наум Плещеев, не боясь ничего, въехали через Серпуховские ворота и, обрастая толпой кричащих людей, двинулись к главной площади, Пожару. Молодой царь послал было стражу схватить дерзких, но стража не смогла, а может, и не захотела пробиться через толпу. Скоро уже Плещеев с Пушкиным читали грамоту Самозванца с Лобного места. Пушкин кричал в одну сторону, а Плещеев в другую. И в грамоте той говорилось:

«Мы, Дмитрий, божьей милостью царь и великий князь всея Руси, истинный сын блаженной памяти покойного царя Иоанна Васильевича, находившийся по великой измене Годуновых столь долгое время в изгнании, желаем всем московитам счастья и здоровья! Это уж двадцатое мое к вам письмо, но, видно, всех гонцов умертвили, не пожелав их выслушать. Однако я верил и понимал, что то происходит не от вас, а от изменника Бориса и всех Годуновых, Вельяминовых, Сабуровых и всех изменников московского царства, притеснявших вас до сего дня. И я потому вам все прощаю, я не люблю крови, как тот, кого вы признавали царем. Я всегда берег своих подданных, Борис же предавал их смерти, вешал, душил, отдавал насильникам. Он не был вашим защитником, потому что неправедно завладел царством.

Бояре Мстиславские, Шуйские, Черкасские, Романовы, униженные Годуновым, поднимайте же головы свои, идите под нашу руку! Дворяне, купцы, стрельцы, торговые да посадские люди, Борис обирал вас, мы же дадим вам праведное житье. Всем православным христианам обещаем свое прощенье и милости! Хватайте изменников Годуновых и иже с ними, держите их в заточении, пока мы не скажем слова, до въезда нашего храните порядок, и будет над вами милость господня!»

Услышав такие слова, толпа пала ниц и принялась молиться. Патриарх Иов пытался было образумить народ, слал на площадь верных Федору бояр, но одни из них говорили невнятное, другие и говорить не стали. Потом же раздался пронзительный крик:

— Круши Годуновых!

Толпа подхватила:

— Круши!

— Слава царю Дмитрию!

— Слава, слава!

— В Кремль! В Кремль! На Годуновых!

И двинулись в Кремль, сметая все по пути. Молодого царя и царицу выволокли из покоев. Кинулись и к царевне. Но кто-то крикнул истошно:

— Царевну не трожь!

Да только сама она вышла, бледная и спокойная, отвела мятежных рукой, встала рядом с братом и матерью. Царица Марья рыдала в голос:

— Люди, православные! Нешто это можно, царя-то законного!.. Ведь присягали, клялись!

— Какой он законный! — кричали в толпе. — Весь род ваш неправедный! Законный нынче к Москве идет. Души их!

Царица дико завизжала. Федор рванулся из рук.

— Стой! — возражали другие. — Разве Дмитрий сказал душить? Не было разговору! Заточить да ждать!

— В темницу их, как других сажали!

— На старый двор! Пущай на своем дворе посидят, как до царей были.

— Царевну не замай! Царевну пусти!

— Православные! — сказал Федор дрожащим голосом. — Дайте же и мне слово сказать. Разве не царь я вам?

— А чего скажешь?

— Ведите на Лобное место, там скажу!

— Чего захотел! Велено вас запереть! Запирай их, ребята. Тащи!

Бурлящий комок гневных людей облепил Годуновых и повлек на подворье, в котором давно уж не жили, но где все еще обитали старые годуновские слуги.