Чтобы в юрте горел огонь [1981, худ. Г. Алимов]

* * *

Сначала Нилка с отцом летели на маленьком самолёте.

Когда он проваливался в воздушные ямы, Нилке казалось, что она сама летит вниз, в бездну, а её замершее от страха сердце поднимается ввысь, к облакам, похожим на белые сугробы.

Потом они сели в поезд. Во сне Нилке слышался монотонный стук колёс, и почему-то мерещилось, что поезд идёт не вперёд к бабушке, а везёт её назад, в город.

Она никак не могла проснуться, а проснувшись, не в состоянии была сразу понять, куда они всё-таки едут. Наконец, успокоившись, она закрыла глаза, и тут опять её настигло ощущение, что поезд движется назад. Тогда она быстро открыла глаза и осталась лежать так на верхней полке, борясь со сном, чутко прислушиваясь к незнакомым названиям станций, которые объявляла полная проводница в форменной куртке с блестящими металлическими пуговицами.

Вместе с ними в купе ехали двое — женщина-врач с русой косой, уложенной короной вокруг головы, и директор Дома культуры с громадными залысинами на лбу и здоровым румянцем во всю щёку. Вера Сергеевна всё время лежала с книжкой в руках на нижней полке, хозяйственный директор бегал за чаем, покупал на станциях разную снедь, был организатором коллективных застолий.

В купе собирались пассажиры со всего вагона. После их настойчивых просьб, немного для виду покуражившись, директор Дома культуры брал в руки гитару и, глубоко вздохнув, начинал петь. Нилка заметила, что пассажиры не только любили протяжные и грустные песни Иннокентия Павловича, но с не меньшим вниманием слушали рассказы отца. Даже Вера Сергеевна откладывала книгу в сторону, и её светло-серые, слегка припухшие глаза округлялись, темнели, набирали глубину и цвет, когда она прислушивалась к его голосу. Если отец рассказывал что-нибудь весёлое, женщина первой начинала смеяться. Ободрённый её добродушным громким смехом, отец добавлял к месту несколько слов, и тогда общий хохот сотрясал тонкие стены купе. Насмеявшись досыта, пассажиры слушали новую историю Семёна Доржиевича, а Вера Сергеевна по-прежнему не сводила с него немигающих серых глаз.

Нилку даже задевало, почему эта чужая женщина так пристально смотрит на её отца. Дочь сама не узнавала его, обычно усталого и вялого в домашней обстановке, молча выслушивающего жалобы матери. Здесь, в окружении незнакомых людей, объединённых временным бездельем и свободой, он сделался общительным, весёлым, остроумным. И люди тянулись к нему.

Нилка наблюдала за отцом, стараясь понять причины этих непонятных ей перемен.

И всё-таки вагонная жизнь не задевала её всерьёз. Девочка лежала на верхней полке и неотрывно глядела в окно. Она смотрела до рези в глазах на зелёные густые леса, цветущие поляны, тихие полустанки, бурливые речки и укромные бочажки с родниковой водой, заросшие высокой редкой осокой.

Нилка мечтала, чтобы поезд вдруг остановился на половине пути и она смогла выскочить из душного вагона, побежать по колкой траве, зачерпнуть и выпить прозрачной воды из родника.

Но картины в окне менялись так быстро, что не успевала она затосковать о промелькнувшей красоте, как была захвачена новым прекрасным видом и опять горевала и восхищалась вновь. И так было без конца…

— Ты что притихла? — различает девочка голос отца. — Что-то не слышно тебя совсем?

Он подходит к её полке и тоже смотрит в окно.

— Люблю я дорогу, люблю езду, — задумчиво произносит он.

— Мне тоже нравится ехать, — вторит ему дочь. — Вырасту большая, приеду сюда жить.

Отец с любопытством смотрит на дочь, потом взволнованно говорит:

— Видишь, это началась ала́рская степь, наши родные места. Здесь мы родились с матерью, здесь прошло наше детство.

— Я родилась в городе, а выросла у бабушки в деревне. Где моя родина? — спрашивает его Нилка.

— Не всё так просто, — задумавшись, отвечает отец. — Родина не только место, где ты появился на свет, это земля твоих предков. Много родов у бурят: эхири́тский, бо́ханский, ольхо́нский, булага́тский, хо́ринский, а наш аларский самый древний из них. Твоя бабушка Олхон всю родословную знает, чуть не до десятого поколения стариков всех на уме держит. Ты уже большая стала, поспрашивай её… Эх, закружился я в городе, заработался. Вот Баирка подрастёт, возьму отпуск, и всей семьёй нагрянем сюда. В нашей степи такой воздух, что не надышишься. Теперь уже недалеко до Алги. Завтра утром ты будешь у бабушки.

Хоть Нилка давно ждала этой вести, она сразу обессилела, будто истратила все свои силёнки и нет больше мочи ждать до утра. Девочка лежала на полке, торопя время, которое превратилось в тягучую, бесцветную, плотную пелену, окутавшую цх вагон и весь поезд.

И всё-таки она не слышала, как их будила проводница. Проснулась оттого, что её тормошил за плечи отец и смеялся:

— Ну и заспалась, так ты всё проспишь и свою бабушку тоже…

Он помог одеться, взял её чемоданчик, и они вышли в тамбур. От утренней сырой прохлады Нилку охватила зябкая дрожь. Чтобы остановить её, Нилка крепко стиснула зубы. Проводница с невыспавшимся лицом потирала покрасневшие от холода руки.