Через реку вброд

— Это не слава, — отмахнулся он, — так, недоразумение.

Но Семеныч оказался прав: его несколько раз узнавали, заводили разговоры, разглядывали. Он подозревал, что без Родиона тут не обошлось, растрезвонил, наверняка. Но как бы то ни было, он впервые серьезно задумался о том, чтобы уйти с ненавистной работы.

И все же он промучился на ней еще почти месяц — работать, а точнее просиживать нудные, не заполненные ничем интересным часы, пришлось вдвое чаще — следом за ним в отпуск ушел Валентин. Только это и радовало, что остальные напарники были не столь неприятны. Но в этот месяц Родион затащил его на пару программ, которые оказались не столь ужасны, как ожидалось. Вопросы ведущего были корректны, а темы — интересны. Правда, самих передач он не видел, но Родион клятвенно заверил, что «порезали не сильно». Он снялся в рекламе, тоже вполне респектабельной, для крупного магазина мужской одежды и теперь иногда вздрагивал, видя свое фото на разных станциях метро. На этот раз позвонила дочь и в более сдержанных, но отчего-то более обидных выражениях высказала ему свое негодование. Общий смысл сводился к фразе: «Как тебе не стыдно? До чего ты докатился? И что будет дальше?»

— Что я решу, то и будет, — жестко ответил он и, когда услышал гудки, мимолетно пожалел о резкости тона, но ни капли о сути сказанного. В конце концов — это его жизнь...

Денег за рекламу по его подсчетам должно было хватит месяца на два, а там, решил он, придумает что-то еще. Он уволился и теперь еще более упорно работал над «Тружениками», но раз в три дня давал себе отдых и много гулял, стал захаживать в библиотеку и в музеи, радуясь, что как пенсионер мог пользоваться ощутимыми льготами. Иногда, вместо прогулок и «культпоходов» он ехал на очередную запись передачи или интервью: ко всему относящемуся к прошлому веку, к советской эпохе, был неподдельный интерес, как в девяностые к модерну или монархизму. Он видел и понимал, советский период, по большей части унылый и серый, романтизируют, раскрашивают, находя самое интересное и распространяя это на все сферы жизни. Это вызывало у него больше грусть, чем досаду. Он и сам иногда тосковал по тому времени, по своей молодости, по каким-то мелочам, навсегда ушедшим из жизни — по запаху виниловых пластинок, по песням под гитару (которые раньше его так раздражали своей чудовищной вульгарностью), по портвейну, отчаянно сладкому и тягучему, по пирожкам из соседней столовки... Он все это любил вспоминать, но вернуться в те годы не хотел бы, о чем честно и говорил, не уставая дивиться, что многие просто таки мечтали вернуться в ту затхлую пору.

— Да ладно тебе! Народ ностальгирует, а ты зарабатываешь бабки, — итожил Родион. — И имей в виду, долго это не продлится, точно говорю! Так что — используем по полной.

Он стал предлагать иногда совсем уж ерунду — рекламу каких-то лекарств или участие в сомнительных передачах и после одного случая, они чуть не рассорились: по милости Родиона он оказался на шоу, где никто никого не слушал и все стремились высказаться, переорав друг друга. Да и тема была странная, непонятная, про недавно умершего художника, которого он знал весьма шапочно. Пришлось просидеть все съемки молча, благо желающих высказаться было хоть отбавляй. Зато потом, позвонив Родиону, он сказал все, что думает и предупредил, что больше в подобном участвовать не будет.

— Ну, значит Москва нам не светит, — грустно сказал Родион.

— Да и хрен-то с ней, — ответил он, — мне работать надо, а не ерундой заниматься. — И заперся дома, отключив все телефоны.

Работалось хорошо, ни злость, ни тоска, ни обида не сбивали его с взятого ритма, и это тоже было внове. Ряды его «Тружеников» росли, но он знал, что выставлять и показывать надо будет не всех, нужна будет идея, что-то, что объединит эти работы помимо общего названия. Он уже подумывал разделить их на подсерии, но окончательно ничего не решал, оставляя это на неопределенное «потом», пока не вмешался Родион.

Родион не мог дозвониться и решил приехать сам, не впускать его домой было как-то неправильно и он, сожалея, что пришлось оторваться от работы, открыл дверь. Родион был как обычно улыбчив и громок.

— Ты чего, обиделся? — Вытащив из объемной, смешной тканой авоськи всякой снеди, стал деловито готовить не то ранний ужин, не то обед.

— Да нет. Если и обижаться, то только на себя. Дай сюда лук, вот как надо чистить, тоже мне, кулинар! Чего это я на старости лет заделался этой... вот, медийной персоной. Меня так назвали, плеваться хочется.

— Ничего-то ты не понимаешь! Я же говорил: хочешь нормальную выставку, значит, к тебе должен быть реальный интерес. И сейчас он есть! И именно потому, что ты медийная персона, а если по-простому — твоя рожа во всех утюгах страны скоро будет! Ты пойми — нести в массы искусство теперь приходится очень заковыристыми путями. Никто не хочет сложностей, никто не хочет выбора, потому что у народа этого выбора до хренища, всем уже лень выбирать. Хочется, чтобы тебе сказали куда пойти и что посмотреть. Ну, я упрощенно, конечно.

— Да уж, проще некуда. Ты мне еще предложи в супермаркете картины выставить, а что — проходимость там огромная, разве нет?

— Ты не перегибай палку. И огонь меньше сделай, шеф-повар, сейчас мясо все спалишь.

— Я раньше очень мечтал стать известным, не просто известным, а... значимым, оставить след, сделать что-то такое, что повернет историю. И даже когда понял, что ничего не выйдет — вот конкретно у меня ничего не получится масштабного, все равно хотел.

— А сейчас перехотел?

— Перехотел. Сейчас мне хочется сделать хорошо свою работу...

— Ну да, ну да, — Родион закатил глаза, — не, не верю. Нет таких, не-а. Все равно тебе будет интересно, а как это воспримут? Ведь думаешь об этом?

— Думаю, прозорливый ты наш, — с усмешкой ответил он, — думаю. Просто это теперь не так важно, я переживу, даже если не выставлюсь.

— А если выставишься?

— Ты похож на змея-искусителя. Вон, уже лысина, смотри, скоро язык раздвоится и зрачки изменятся.

Родион, погладив редеющую шевелюру, засмеялся:

— У меня работа такая, объяснять клиентам, что они на самом деле хотят, а ты сразу — змей! Кстати, с тем магазином еще рекламу сделаем? К новому сезону?

— Вот змей, змей и есть, — усмехнулся он, зная, что согласится — как бы он не экономил, а деньги все равно потихоньку тратились.

Потом они ели мясо, болтали, смотрели отрывки передач на планшете Родиона («Спецом для тебя тащил!»). Уходя, Родион, между прочим, попросил включить телефон:

— Давай еще парочку проектов забабахаем? — спросил он уже в дверях, — вот завтра, там снимают корпоративное видео, надо быть, работы считай никакой, просто тусануться, а бабки хорошие. И недалеко отсюда, — добавил он.

— Так ты ради этого тащился ко мне? — спросил он и хотел ответить отказом, чтобы проучить этого малолетнего нахала, но Родион состроил несчастнейшей лицо и повалился на колени.

— Это мой первый проект такого уровня! Не бабла ради, а карьеры для!

— Черт с тобой, приду.

— Жди смс, все напишу, — и Родион, распевая арию Мистера Икса, поскакал вниз по лестнице.