Пыль

Здесь все было иначе. Мне сразу бросилась в глаза ее удивительная роскошь. Всю стену занимали висячие шкафы из темного дерева. На одной из полок стоял белый сервиз с синими силуэтами неизвестного мне города с высокими башнями. Напротив стоял белый пластиковый столик, на который я смотрела во все глаза. И, наконец, на плите весело пыхтел толстый чайник, крышка которого была выполнена в форме шляпы-котелка.

Едва мы вошли на кухню, я сразу заметили родителей Миши.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась я.

Русая кареглазая женщина с кудрявыми волосами до плеч кивнула, приветливо улыбнувшись.

— Ты ведь Настя? Миша о тебе рассказывал, — проговорил высокий черноволосый мужчина в очках. Ясно в кого пошел сын. — Вы хорошие друзья.

Я кивнула.

— Очень приятно, — мягко проговорила женщина. У нее был высокий мелодичный голос, напоминающий звон колокольчика. — Екатерина.

— А… как ваше отчество? — немного оробела, глядя на белый пластиковый стол — невероятную роскошь по нашим меркам. Из окна открывался вид на каменный дворик с высокими домами, на которых были кое-где видны подтеки рядом с трубами.

— Зачем такие церемонии? — удивилась женщина. — Зови меня просто «Екатерина»!

Я с интересом осмотрела ее длинное домашнее платье — черное в белый горошек. Таких я никогда не видела у нас в магазинах.

— Александр, — сдержанно представился ее муж.

— А я Насте говорил, что вы недавно в Англии были, — похвастался Мишка.

— Но мы же с ней не в ладу, — неуверенно проговорила я.

— Да, мы враждуем с Англией, но если Германия перевооружится, будем в одном строю, — уверенно заявил отец Михаила. — Сын, покажи подруге дом.

Я снова удивилась такому странному обращению — «сын». Ни отец, ни мама никогда не звали меня «дочь» — только Настя. Мы пошли по коридору, и Мишка стал мне рассказывать о своей семье. Его отец, как и он, был серьезным и умным человеком, он не всегда мог настоять на своем, но по отношению к другим людям был вежлив и честен. Мать, Екатерина, была мягким человеком, но если ее разозлить она могла высказать человеку все, что думала о нем. Я улыбнулась. Теперь ясно: Лариса явно пошла в мать.

— Кстати, а где… Лариса? — неуверенно спросила я.

— Уехала в Архангельск, и там все-таки поступила в Лесотехнический институт. Отцу пришлось похлопотать, — понизил Мишка голос. — Не много, но могло быть и хуже.

Паркетные полы явно были недавно вымыты. Бежевые обои добавляли ощущения уюта. Комната Мишки, мимо которой мы прошли, казалась весьма скромной, но неплохой. Светло-голубые однотонные обои на стенах, коричневый письменный стол напротив окна и деревянная кровать справа от двери. Простенько, но я и не любила всяких вычурностей. Не любил и Мишка. Оглядываясь по сторонам, я заметила открытую дверь в кабинет.

Войдя, я посмотрела на стопку лежащих на столе книг: томик Энгельса с заложенными между страниц полосками бумаги, книги по химии, юмористическая книга Фридмана «Мендель Маранц», которую сейчас читали все взрослые вслед за Ильфом и Петровым. Однако официальных бумаг или секретных бюллетеней, какие лежали на столе у моего отца, не было. Видимо, хозяин комнаты больше не входил в круг тех, кому их рассылают. После мой взгляд перешел к висевшим на стене длинным полированным полкам. Сколько же на них книг…

— Ты не читала Уэллса? — спросил Мишка с нескрываемым удивлением, когда заметил мой пристальный взгляд на толстую синюю книгу.

— Нет, . — призналась я. В тот же миг в комнату вошла мама Миши и с улыбкой

— Зря! — с чувством сказал он. — Уэллс — это фантастика, но очень близкая нам. Он ученый, хочет настоящего мира техники и прогресса. Ведь он рисует почти тоже, что и мы: города из бетона и стекла, самолеты для всех, как сейчас трамваи, воплощенный разум будущего…

— Вам бы с Алексом это обсудить, — кивнула я.

— Нет, не поймет… — Мишка замотал головой. — Леша любит другое. Ему подавай про путешествия, великих географов, парусники, полярные экспедиции… Он любит географию, а я физику.

— А тебе не нравится география? — удивилась я. В тот же миг к нам зашла Мишина мама и принесла на подносе две чашки чая и вазочку с печеньем.

— Это здорово, но это все прошлое, — серьезно сказал Мишка. — А я хочу читать про будущее! Про большие стеклянные города и ученых, покоривших атом и создавших машину времени. Леша мечтает дойти до Северного полюса и рифов Тихого океана, как его любимые Жюль Верн и Обручев, а я — пронзить время и попасть в будущее!

— Ты правда в это веришь? — недоумевала я, отломив половинку печенья.

— А почему нет? Физики уже открыли, что время относительно! — с чувством сказал он. — Значит, можно его менять. Ты почитай, что Уэллс пишет!

Мишка вскочил и снял с полки толстый синий том. Переплет был изрядно потрепан. Я открыла обложку и с интересом посмотрела на толстый желтый титул.

— «Машина времени»… — прочитала я с интересом.

— Погоди… — я оторвала взгляд от потрепанного коленкора и посмотрела на чернильницу. — А помнишь, Леша рассказывал на внеклассном «Тайну острова Бэк-кап»? Там все, как тебе нравится: сверхбомба чуть ли не из атомного ядра!

— Ну да… — Мишка вытянул вперед длинные ноги. — Но там опять все в духе Леши: сверхбомба, чтобы топить самые обыкновенные корабли! И опять все по-старинке: графы, пираты, парламенты… У Леши и при коммунизме все будут хоть в плащах и шляпах, а ездить на «Фордах», — улыбнулся он, поправив очки. — А у Уэллса все совершенно другое. Понимаешь: не прошлый век с новой техникой, а имеете все новое!

Я взглянула на книгу. Было весьма интересно почитать творчество этого Уэллса.

— Можешь домой взять, — предложил Мишка.

— Спасибо, — мягко улыбнулась я.

Выходя из комнаты, я заметила на стене в коридоре интересную фотографию. Отец Миши был запечатлен на ней с каким-то пухлым человеком с морщинистым лицом, веселыми глазами и большим ртом. Присмотревшись, я сразу поняла, что этот человек мне знаком. Кажется, я видела его в «Правде».

— Это Томский, — кивнул Мишка. — Он профсоюзы раньше возглавлял. А теперь руководит одним издательством в Москве.

— Томский… Его же сняли, кажется? — удивилась я, рассматривая желтые обои.

— Ну да… Говорят, наверху им недовольны… — многозначительно кивнул Мишка.

Я задумалась, глядя на портрет. Теперь я вспомнила, что видела его и еще несколько портретов в «Правде». Отец говорил, что наверху недовольны их делами. Странно всё это… Надевая пальто, я впервые в жизни задалась вопросом, так ли уж невиновна Лариса.

Я никогда не забуду тот хмурый зимний день, который круто изменил нашу жизнь. Стояло начало февраля, и было очень холодно. У нас в Ленинграде из-за моря и сырости морозы переносятся ужасно вдвойне. В воскресенье после обеда мы все втроем пошли снова гулять по центру: мама обещала показать мне гостиницу «Англетер». Грифоны на канале Грибоедова стояли, как безмолвные стражи, присыпанные легким снегом. Родители шли впереди, а я шла за ними, катаясь по ледяным дорожкам.

На замерзшем канале Грибоедова ребята организовали самодельный каток, и весело резали лед полозьями. К моему удивлению, среди катавшихся на коньках по каналу я заметила Вику Гришкову. Каталась на коньках она хорошо — намного лучше меня и, тем более, Ирки. Рядом с парапетом стояла тонкая невысокая женщина в бежевом пальто и очках, которая весело махала ей руками — видимо, ее мама. Я тоже махнула Вике, но она в суматохе не обратила на меня внимания.

Неделя началась с политинформации. Алекс, как обычно, вышел к доске и развернул белый рулон ватмана. Сейчас он казался взволнованным. Затем, взяв с учительского стола кнопки, прикрепил ими концы ватмана к доске. На бумаге виднелись несколько газетных вырезок. На центральной был запечатлен невероятно тучный человек в военной форме, который пожимал руку почтительно склонившемуся темноволосому человеку в плаще. Их окружала толпа, которую полицейские, взявшись за руки, не выпускали из оцепления.

По бокам от главной фотографии стояли две другие. Правая изображала демонстрацию штурмовиков с факелами, выстроенную в форме громадной огненной свастики. На картинке слева виднелась огромная демонстрация «Рот Фронта». Все стихли, глядя на эти зловещие картинки. Алекс, вздохнув, начал рассказывать:

— Думаю, не надо говорить, что главное событие недели — назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером Германии. Президент Пауль фон Гинденбург, — указал он на тучного человека, — назначил руководителя НСДАП Адольфа Гитлера, — показал Алексей на почтительно склонившего черноволосого человека, — на этот пост.

Я вздрогнула. Из разговоров родителей, что в Германии есть такой политик Гитлер, который хочет войны с нами.

— Премьер Курт фон Шлейхер на смог сформировать правительство, — бодро продолжал Леша. — Рейхстаг, парламент, не выразил ему доверия. В итоге под давлением капиталистов Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером.

Юлька смотрела на плакат, как завороженная, что-то помечая в тетрадке. Даже Женька притих, слушая, положив голову на руки.

— Строго говоря, Гитлер предлагает не реванш, — продолжал Алексей. — Войну-реванш за с Великобританией и Францией предлагают фон Сект и Шпенглер.

— А кто это? — спросила Ирка. Она всегда буквально пожирала глазами Лешу на политинформации.

— Философ фашистский, — ответил Алексей. — А Гитлер хочет соглашения с победителями! Германия отзывалась от реванша при условии, что англичане согласятся с немецкой экспансией на Восток.

— А разве фашисты не едины? — удивился Антон. От волнения он стал покусывать перо.

— Нет. У них тоже есть разные группы, — когда Леша увлекался, он начинал жестикулировать, как, наверное, все французы. — Одни, как Шпенглер, предлагали идти новой войной на Англию. Другие, как Гитлер, хотят договориться с англичанами и идти войной на нас.

— Да и армии у немцев нет никакой! С чем они пойдут воевать? — спросила Ира, хотя в ее глазах поселилась тревога.

— Армии у них нет сейчас, правда. Но англичане могут разрешить им быстро построить армию против нас, — пожал плечами Алексей.

— А Гитлеру позволят вооружиться? — спросила Юлька. Ее глаза блеснули салатовым светом.

— Он вряд ли будет спрашивать, — ответил Алексей. От его слов я почувствовала легкий холодок. Даже привычные парты казались какими-то неприятно сухими.

— И немцы будут воевать, помня ужасы минувшей войны? — спросил Антон.

— Прикажут — будут, — пожал плечами Алексей.

Я вздрогнула: в это не хотелось верить, но, похоже, Француз был прав. Как бы хотелось, чтобы он ошибся…

— А как же коммунисты… «Рот фронт»? — показал Женька на плакат с демонстрацией. За окном начинало светлеть, и зимнее утро робко развеивала бесконечную ночную тьму.

— «Рот фронт» запрещен. Тысячи коммунистов арестованы, — на лице Леши мелькнуло минутное выражение ярости, — а социал-демократы не поддержали их. Трусы и соглашатели! — не сдержался он.