Пыль

— Нет… — покачал головой Незнам. — Ее, говорят, отец Мишки знает только.

— Нашего Мишки? — изумился я. Ветерок легко потрепал уде зеленые ветки тополя.

— А какого еще? Потому Вера его так и любит, — резюмировал Незнам.

Вера Сергеевна по непонятной нам всем причине обожала Мишу. Прищуриваюсь сквозь стекла очков, она всегда с легкой улыбкой говорила: «Интересно, что думает Миша?» или «Что скажешь, Миша?» Очень многих в классе (каюсь, меня тоже) ужасно раздражало это ее слово «Миша». Нас всех она называла только по фамилии или полными именами: «Алексей», «Сергей», Ирина»… Это семейно теплое «Миша» звучало противным диссонансом, который нас раздражал своей слащавостью. Да и Мишка на ее уроках становился каким-то другим: улыбчивым и немного важным, говоря чуть-чуть в нос, со знанием дела. Точно пришел к любимой тете на пирожки с чаем.

Не так давно, Вера (как мы звали ее) задала нам сочинение: «Какие книги будут любить при коммунизме?» На следующий день она пришла с кипой наших тетрадей и, сев за стол, с улыбкой сказала:

— Что же, прочитала ваши творения… Неплохо, но все-таки жаль, что многие написали про фантастику. Суховский про Обручева, Аметистова про Беляева…

При этих ее словах я не сдержал улыбку: несомненно, Ирка описала «Властелина мира», который она недавно взяла у меня. Счастливая Ира даже приосанилась: она жутко любила, когда ее хвалят — словно кошечка, которой налили молоко.

— Миронов про «Аэлиту»… И даже Миша… — последнее слово Вера выделила с теплой улыбкой, — написал про Уэллса. Ребята, это хорошо. Но как жаль, что никто не вспомнил о классике. Неужели вы думаете, — обвела она взглядом притихший класс, — что в будущем обществе никто не вспомнит про классическую литературу? Что никому больше будут не нужны Пушкин и Блок, Шекспир и Чехов, Бальзак и Гоголь?

Мы притихли. Все-таки слушать Веру было ужасно интересно. Лера что-то нацарапала в тетради: она всегда старалась засыпать за ней каждое слово.

— Янова… Янова… — открыла она Юлькину светло-зеленую тетрадь. — Исторические романы Лажечникова. Все-таки интересный сюжет… Но, ребята, миру будущего, — прошлась она у доски, — будут нужны не только наука и техника, не только занимательные сюжеты, но и человек. Человек с его слабостями и героизмом, — обвела она нас взглядом, — никуда не уйдет, он останется с нами. Согласен, Миша? — вдруг с улыбкой посмотрела она на Иванова.

Вот, значит, в чем дело… Теперь я начинал понимать: Вера знает родителей нашего Мишки. Но от этого на душе становилось только «противнее». Это неприятно сюсюкающее «Миша», словно он был Вере племянником каким-то. Хотя, кто знает. Я прищурился на синее небо. А вдруг все-таки был? И что если Вера каким-то образом знала моего отца…

— А ты откуда знаешь про Веру? — спросил я.

Мы с Незнамом незаметно пошли в сторону трех пирамидальных тополей, за которыми надо было переходить железную дорогу к депо. Стволы деревьев были покрыты новенькой побелкой, а решетки под ними аккуратно покрашены в черный цвет. «Тоже ждут праздника!» — отчего-то подумал я.

— От Влада слышал, — важно сказал он. Сереге всегда нравилось, когда он знал больше, чем другие. — А он от матери.

— То есть, Мишка любимчик Веры неспроста? — уточнил я.

— Похоже… Да ну их в болото! Слушай, давай на первой май к Неве сбегаем? Кораблики посмотрим… — мечтательно протянул Незнам.

— Давай! — охотно согласился я. В честь Первомая ожидался речной парад на Неве, и мы хотели сбегать посмотреть на такое чудо.

Депо сегодня казалось и рабочим, и праздничным. Служащие в темно-синих блузах красили белый забор. На воротах висел плакат, на котором синим цветом было лихо написано: «Все ударные фонды — на Магнитку!» А напротив на здании железнодорожного дворца культуры висел настоящий праздничный плакат, изображавший ветку сирени на фоне голубого неба с большой красной единицей. Ниже стояла надпись «Первомай — смотр нашей готовности к Мировой Революции!» От такого плаката мы с Серегой, как по команде, вытянулись и расправили плечи. Ведь мы с гордостью знали: ее предстоит делать нам!

Придя домой, я сразу переоделся. Мамы не было: уходя, она оставила мне обед — котлету с макаронами. Значит, за обедом я могу почитать книгу, что мама строго запрещала. Схватив из шкафа том о путешествиях в Океанию, я открыл его на описании тропического леса. Однако сегодня читать про бамбук и пироги почему-то не хотелось. Я смотрел в окно на предмайскую синеву и думал о том, могла ли Вера знать моего отца. Да еще когда: в далеком девятнадцатом году! Узнать бы это… Только вот как — я решительно не знал.

В тот год Первое мая выдалось необычным. Это был наш первый взрослый Первой! Первый раз в жизни мы не пошли с родителям на демонстрацию, а спешили к девяти утра в школу. Понятно, что уснуть в тот вечер было непросто — так хотелось, чтобы поскорее наступило завтра. Утром мама выдала мне приготовленную белую рубашку и наглаженные темно-синие брюки. У них была своя демонстрация Коминтерна, а меня она отправила в школу. Я, естественно, отпросила на морской парад. К моему удивлению, мама не возражала: только велела вести себя хорошо и не влипать ни в какие истории. Пробурчав «угу», я поскорее выбежал на улицу, и, ловя прохладу, помчался знакомой дорогой в школу.

За свою жизнь я хорошо запомнил два Первомая. Самый первый раз родители взяли меня на демонстрацию, когда мне было четыре года. Я хорошо запомнил вечер тридцатого апреля, как я представлял себе завтрашний день. Мы играли с приятелями на улице, а я с нетерпением ждал заката, чтобы поскорее пришло завтра. До сих пор не могу забыть аккуратно подметенную улицу и уже побеленные деревья, словно подготовленные к празднику. В тот вечер мне казалось, что даже еще немного воздух пропитан праздничным ощущением, — словно завтра произойдет что-то волшебное.

И вот следующим утром я, одетый в белый рубашку с красным бантом, бегу по мосту через Фонтанку. Кругом на перилах развиваются красные флажки, а по бокам рядом с каменными конями реют четыре красных знамени. Люди спешат куда-то, а я бегу впереди. Отец с улыбкой поздоровался со своими знакомым. У них была девочка, моя ровесница — кажется, ее звали Лена. Она держала в руке красный шарик и сразу весело мне улыбнулась. Не помню, о чем мы с ней говорили, но почему-то решили побежать вперед, слушая приветственные голоса из репродукторов. Люди шли и шли, а мы бежали и бежали, ловя прохладный и праздничный утренний воздух. Больше я никогда не видел ту девочку, но сам момент, как мы с ней бежали, почему-то не могу забыть до сих пор.

Второй памятный мне Первой произошел, когда мне было пять лет. Я ужасно ждал того дня, когда, наконец, город снова будет украшен красными флагами и воздушными шарами. Но я не угадал: на утро был страшный дождь, буквально затопивший город. Мы пошли на демонстрацию к Смольному под проливным ливнем. Знамена казались совсем сжавшимися, а одинокие автомобили, несущиеся сквозь бесконечные лужи, несчастными одинокими путниками. Мимо нас промчалась пара грузовиков: веселые студенты горного института похоже нашли выход. Я слышал невдалеке разговоры взрослых, прятавшихся под навесами:

— Ну что: дальше просто пройдем до Фурштатской немного?

— Да, хоть чисто символически, — веснушчатый паренек на ходу открыл махорку и закурил на ветру.

Мне было ужасно противно. Мерзко, что какой-то дождь может испортить лучший праздник. Но, наверное, именно тогда я понял: не все в жизни получается так, как хотим мы.

Пока я бежал мимо трамвайных путей навстречу со стороны Греческого уже показались строившиеся колонны. Над рядами колыхались знамена, транспаранты, портреты… Сталин… Сталин… Киров… Снова Сталин… Редкие музыканты дули в трубы. Стоявший у дворца культуры громкоговоритель разносил звуки и шумы Дворцовой площади. Готовилась грандиозная демонстрация. Мимо прошла колонна железнодорожников. Едва я вбежал в школьный двор, как заметил, что он был завален учениками с четвертого по десятый класс. Ира Аметистова уже отчаянно махала со стороны ряда вкопанных шин, строя наш класс. Я не сдержал улыбку: все-таки Ирка в роли начальника казалась немного забавной. Машет флажком, командует, а сама не забыла надеть новые белые туфли на каблуках.

— Леша, сюда! — крикнула она.

Незнам, увидев меня, улыбнулся и посторонился, освобождая место. Рядом равнодушно стоял Антон. Я сразу встал между ними. Мишка невдалеке казался бледным и задумчивым, внимательно смотря на школьное крыльцо. «Ждет кого-то», — подумал я.

Со стороны ворот показались Влад и Вика. Я не смог сдержать улыбку: Гришкова, опаздывая, всё равно шла важно, жутко довольная собой. Зато Влад шел понурый: видимо, что-то было ему не по душе.

— Вот вы где! — зашипела на них Ира. — Ну-ка быстрее в колонну.

— Опять Ирэн раскомандовалась, — сокрушенно подняла глаза Вика.

Раздались смешки: кличка «Ирэн», похоже, уже прилипла к ней. Зло, но метко, учитывая, что Ирка — из «бывших». Ирэн промолчала, поджав губы, хотя я был уверен, что обиду она затаила. А уж Аметистова обязательно поквитается — так она устроена.

Гул потихоньку усилился. У входа показались наш директор Антон Юрьевич Никольский и Вера Сергеевна — она всё же завуч и руководитель партийного бюро школы. Никольский мне всегда напоминал бывшего офицера — высокой, с военной выправкой, в синих кавалерийских галифе и френче. Однако сейчас он показала мне немного усталым и даже отстраненным: словно в мыслях он был не с нами. Произнеся несколько фраз о Первомае, вдруг начал разъяснять нам, что есть полная и окончательная победа социализма. Полная победа может быть у нас, и мы идем к ней, а окончательная — только во всем мире, и нам предстоит увидеть ее.

— А я знаю, откуда это, — шепнула мне Ирка. — Это статья Сталина. У меня отец ее читает. Всем партработникам дали.

Сейчас она просто светилась от того, что знала больше, чем другие. Я кивнул. Затем слово взяла Вера Сергеевна. Она говорила куда дольше, рассказывая о том, что для нас Первомай — заря жизни, и наша жизнь должна пройти счастливой и достойной, как весна. На лице Мишки мелькнула улыбка. Значит, Незнам не обманул: Вера правда его любит и выделяет.

Дорогу у школы тем временем перекрыли. Заиграли трубы и по ней, не обращая внимание на трамвайные пути, двумя потоками пошли колонны демонстрантов. Люди подтягивались, прибавляя шаг и направляясь к центру.

— А сейчас: все к Смольному! — крикнула подбежавшая к учителям Волошина. На ее белой блузке сидел аккуратно завязанный красный бант.

Мы как по команде вышли со школьного двора на улицу и пошли колоннами в сторону Смольного. День был пасмурный, но сухой: по небу быстро бежали темно-серые облака. Репродукторы играли веселую музыку, которая иногда прерывалась громкими первомайскими приветами. Каждый раз мы весело отдавали Пионерский салют. Ирка важно шла впереди, помахивая пурпурным флажком — кажется, она была вполне счастлива. Зато мы с Незнамом уже тихонько шептались про предстоящий парад.