Любитель полыни

Мисако вынесла на веранду подушку и уселась на неё. Одной рукой она массировала пальчики ноги и, вытянув другую руку с сигаретой, стряхивала пепел в сад, где цвели азалии.

— Он написал, что оставляет на моё усмотрение — сказать тебе или нет, — продолжала она.

— О чём?

— Он на свой страх и риск всё открыл Хироси.

— Таканацу?

— Да.

— Когда?

— Когда во время весенних каникул они вместе поехали в Токио.

— Он суёт нос не в своё дело.

Даже сейчас, когда Канамэ известил тестя о разводе, он ничего не говорил сыну. Итак, Хироси всё знает. Канамэ почувствовал нежность и жалость к ребёнку, который старался не вызывать у родителей подозрений. С другой стороны, он был возмущён поступком Таканацу.

— Он не собирался ничего говорить, но в гостинице, где они вечером остановились, их кровати стояли рядом, и Хироси ночью тихо плакал. Таканацу спросил его — так они начали разговаривать…

— А потом?

— В письме он подробно не описывал. Он сказал, что отец и мать, возможно, станут жить отдельно, что мать, может статься, переедет в дом Асо-сан. Хироси спросил: «А как же я?» — «Для тебя ничего не изменится, ты всегда можешь встречаться с матерью, просто у тебя будет два дома. Почему это так, ты сам поймёшь, когда вырастешь».

— И как Хироси всё это воспринял?

— Он ничего не ответил и заснул в слезах. Таканацу беспокоился, как он будет вести себя на следующий день. Они пошли в Муцукоси — Хироси как будто забыл о вчерашнем разговоре, просил купить ему то одно, то другое. Таканацу подумал, что он очень простодушен и что можно не волноваться.

— Об этом должен был сообщить не Таканацу, а я.

— Ещё он написал: «Поскольку говорить с ребёнком о таком тяжело, я вас от этого избавил. Извините, что поступил самовольно, но вы теперь можете не беспокоиться».

— Это недопустимо! Пусть я нерешителен, но что за самоуправство!

Канамэ до сих пор всё откладывал и откладывал разговор с сыном, потому что никак не мог собраться с духом, а кроме этого он продолжал надеяться, что дело может повернуться как-нибудь иначе. Жена, казалось, была тверда, но за этой твёрдостью скрывалась хрупкая слабость, сомнения грызли её, и по самому незначительному поводу она могла разрыдаться. Каждый из них стремился такого взрыва не допускать, но сейчас, когда они сидели рядом, их разговор мог привести к тому, что, несмотря на разделяющее их расстояние, они могли в единый миг повернуть назад.

Канамэ и во сне не мог предположить, что жена последует увещеваниям отца, но если такое случится, то ему самому ничего не останется, как только последовать её примеру. Он с удивлением чувствовал, что у него в груди таится желание этого. Или смирение?

— Тогда я…

Жена, по-видимому, тоже начала беспокоиться о том, куда может завести их разговор, и, бросив взгляд на часы на буфете с чайной посудой, чтобы дать ему понять, что ей пора уходить, внезапно встала и начала переодеваться.

— Я давно не видел Асо. В ближайшие дни надо с ним встретиться.

— До поездки в Киото или после?

— Когда удобнее?

— Отец написал, в любое время с завтрашнего дня. Не лучше ли тебе сначала съездить к нему? Я не хотела бы, чтобы отец приезжал сюда. После того, как вопрос будет решён, Асо хочет, чтобы мы увиделись с его матерью.

Канамэ смотрел, как его «единственная женщина» торопливо одевается, чтобы ехать к любовнику, и сказал ей в спину, когда она уже была в коридоре:

— Письмо Таканацу у тебя?

— Я хотела тебе показать его и где-то оставила. Ты можешь подождать до моего возвращения? Впрочем, я всё уже тебе сказала.

— Если ты не найдёшь письма, ничего страшного.

Жена ушла, и Канамэ, взяв сухое печенье, спустился в сад, чтобы покормить собак, потом он со слугой чистил их щётками. Канамэ возвратился в столовую и лениво развалился на циновке. Он хотел, чтобы ему принесли чаю, и позвал горничную, но та не отозвалась, вероятно, ушла к себе в комнату. Хироси ещё не вернулся из школы. В доме стояла тишина, как будто в нём никто не жил.

Не поехать ли к Луизе? В такое время эта мысль всегда приходила ему в голову. Но сегодня он чувствовал особую жалость к себе. Луиза была для него всего лишь проституткой, и обычно, решив, что он больше её не увидит, через несколько дней начинал убеждать себя, что глупо быть рабом таких решений, и в конце концов отправлялся к ней.

Сегодня после ухода жены дом казался особенно пустым. Перегородки, украшения в нише, деревья в саду — всё оставалось на своих местах, но им овладело непереносимое чувство, что его семьи больше нет.

Дом был построен за пару лет до того, как Канамэ, переехав в Осака, купил его. Небольшая комната в японском стиле была достроена в то же время, и пока он постепенно привыкал к новому жилищу, столбы из криптомерий, привезённых из Китаяма, и из цуга,[85] которые никогда не натирали до блеска, потемнели и приобрели вид, который нравился старику из Киото. Канамэ, лёжа на циновке, смотрел, будто впервые, на столбы, на декоративный лаковый столик в нише, где стояли махровые японские розы, и далее, переводя взгляд к порогу, — на пол веранды, который, как вода, отражал солнечный свет. При всех треволнениях последнего времени жена не забывала об украшении дома в соответствии со временем года. Канамэ настолько привык к этому, что не замечал её забот, но сейчас он представил, что скоро из комнаты исчезнут даже цветы, и хоть они уже давно были далеки друг от друга, почувствовал тоску от предстоящей разлуки с женой — словно он расставался со всем домом и с его потемневшими столбами, которые постоянно находились у него перед глазами.

— О-Саё, принеси горячее полотенце! — вставая, кликнул он горничную.

Спустив до пояса однослойное кимоно, он растёр потную спину полотенцем и переоделся в костюм, который, уходя, приготовила ему жена. Поднимая с пола кимоно, он подобрал и вывалившееся из-за пазухи письмо тестя и сунул было его в карман пиджака, но, вспомнив привычку Луизы шарить у него по карманам и рыться в бумажнике — «Не письмо ли это от гейши?» — он положил его в ящик туалетного столика, под газету. Раздался какой-то шорох, и его рука коснулась конверта. Это было письмо Таканацу, которое спрятала Мисако. Может ли он его прочитать? Канамэ держал конверт в руках, но медлил вытаскивать письмо. Старательно спрятав его, жена не могла забыть, где оно лежит. Её смущённый ответ, без сомнения, означал, что она не хотела показывать его мужу. Чтобы понять почему, ему следует прочесть его. У Мисако не было пошлой привычки что-то скрывать от него, и если она не дала ему письма, значит, хотела избавить его от чего-то неприятного.

«Я Ваше письмо прочитал. Я уже думал, что у вас с Канамэ всё кончено, но, получив недавно открытку с Авадзи, был удивлён, обнаружив, что всё остаётся в том же состоянии. Поэтому Ваше письмо не было для меня неожиданностью».

Пробежав эти строки, Канамэ поднялся на второй этаж в европейскую гостиную, чтобы без помех дочитать остальное.

«Если ваше решение действительно окончательно, не лучше ли как можно скорее его выполнить? Вы зашли так далеко, что другого выхода у вас нет. Сиба слишком потакает себе, и Вы слишком потакаете себе — ваше потакание и приводит к такому результату. Вы, конечно, можете мне плакаться — возможно, у Вас и не было намерения жаловаться, — но почему бы Вам не высказать всё это не мне, а мужу? Для Вас это невозможно. Быть может, самое печальное тут то, что я не могу не жалеть вас обоих. Фактически вы давно не супруги. Вы пишете: „Мне горько, что муж дал мне слишком много свободы“ и „Лучше бы мне никогда не знать Асо, я жалею, что познакомилась с ним“. Если бы хоть некоторую часть этих мыслей Вы открыли Сиба, если бы между вами существовала в какой-то степени откровенность! Но я начинаю брюзжать и поэтому больше ничего на этот счёт не скажу.

Не беспокойтесь, я ничего не сообщу Сиба о Вашем письме. Зачем ему знать о том, что лишь напрасно усугубит его печаль? Я Вам кажусь бессердечным истуканом, но я не таков, и когда вспоминаю свой развод с Ёсико, испытываю глубокое волнение. Мне остаётся только скорбеть о Вашем несчастье — ведь чувствуя всё это, Вы должны оставить дом Сиба. Я желаю Вам счастья в новой семье с Вашим любовником, желаю забыть печали прошлого и не повторять тех же ошибок. Тогда и Сиба почувствует облегчение.

Вы ошибаетесь, если думаете, что я сержусь. Но такой неотёсанный человек, как я, не должен вступать в водоворот столь сложных супружеских отношений, как ваши. Мудрее всего дать вам самим справиться с вашими трудностями. По правде говоря, у меня есть кое-какие дела в Осака, но я откладывал поездку до тех пор, пока не изменится ваше положение. Если поеду, возможно, что на этот раз у вас не появлюсь. Пожалуйста, не сердитесь.

Должен признаться, что, когда мы ездили в Токио, я всё рассказал Хироси. Против ожидания он воспринял это спокойно, но изменилось ли его поведение после возвращения? Он мне время от времени пишет, но совершенно не касается того нашего разговора. Он очень умный мальчик. Я не хотел от Вас скрывать этого, но если Вы считаете, что я позволил себе слишком много, извините меня. Однако надеюсь, что мой поступок немного облегчил Ваше положение. Поскольку дело касается Вашего нынешнего мужа и Хироси, я без просьбы с Вашей стороны — как друг и как родственник, который хорошо знает характер отца и сына, — готов сделать всё, что в моих силах. Вам не следует беспокоиться, я уверен, оба выдержат удар. Человеческая жизнь — не ровная дорога. Для детей трудности — это лекарство, а Сиба до сих пор жил, никаких трудностей не зная, — пусть он испытает их хотя бы один раз. Может быть, это избавит его от его своеволия.

До свидания. Некоторое время мы не будем видеться. Но когда Вы снова выйдете замуж, я надеюсь, мы лично встретимся.

27 мая

Её сиятельству придворной даме Сиба Мисако

От Таканацу Хидэо».

Для Таканацу это было необычайно длинное письмо. Когда в пустой комнате Канамэ читал его, по щекам его катились слёзы, которых он сам не замечал.

14

К предстоящему посещению Канамэ и Мисако, как к приезду званых гостей, О-Хиса составила букет из лилий и поставила его в нишу и с утра, беспокоясь, хорошо ли держатся цветы, время от времени поправляла их. В пятом часу через бамбуковую штору из комнаты она увидела, как у ворот среди деревьев мелькнул зонтик, поднялась с места и спустилась с веранды. За спиной послышались шаги в садовых гэта и раздался голос старика:

— Появились?

Он после дневного сна истреблял в саду гусениц.

— Да, они прибыли.

— И Мисако?

— Кажется, да.

— Хорошо. Приготовь чай, — велел он ей и по дорожке из камней направился к приехавшим.

— Наконец-то! — с весёлым видом воскликнул он. — Входите! Какая жара!

— Надо было выехать утром, но мы прособирались до полудня.

— Не успели порадоваться хорошей погоде, как наступила такая жара! Ну, входите, входите!

Канамэ и Мисако следом за ним вошли в дом, ступая ногами в носках по прохладным пальмовым циновкам, в которых отражалась молодая зелень сада. Тонкий запах семян каких-то трав из курильницы наполнял весь дом.