Любитель полыни

— Благодарю вас, я чувствую себя освежённым, — сказал Канамэ громко, как будто стряхивая с себя нелепые фантазии.

Накинув на мокрое тело принесённый ему халат, он вышел из ванной комнаты.

— Ванна такая грязная, что вряд ли вам понравилось.

— Совсем нет. Для разнообразия можно принять ванну и с гвоздичным деревом.

— В вашем доме ванная такая светлая! Я бы постеснялась в неё войти.

— Почему?

— Там всё белое, всё блестит. Конечно, такая красавица, как ваша супруга…

— Она кажется вам красавицей? — спросил Канамэ с неприязнью и лёгкой насмешкой над отсутствующей женой.

Он взял поднесённую ему чашку с сакэ и ловко осушил её до дна.

— А теперь вы…

— Спасибо.

— Молоки очень вкусные. Кстати, вы по-прежнему поёте осакские песни?

— Пение мне так надоело!

— Сейчас вы уже не поёте?

— Пою, но… Ваша супруга так хорошо исполняет баллады нагаута.

— С ними покончено. Теперь она, может быть, увлекается джазом.

О-Хиса согнала веером мотылька с лакового столика, и через халат Канамэ почувствовал дуновение воздуха. Он вдыхал аромат гриба самацу, плавающего в суповой чашке. В саду стало совершенно темно, лягушки не переставая квакали очень громко.

— Я тоже хотела бы научиться петь баллады…

— Вас будут только бранить за столь неблагоразумное желание. Такая женщина, как вы, словно созданы, чтобы исполнять осакские песни.

— Песни-то ладно, но учитель очень мучает.

— Слепой преподаватель из Осака?

— Да, но я имею в виду не его, а домашнего…

— Ха-ха-ха…

— Невозможно. Вечные придирки.

— Ха-ха… С годами все становятся такими. Я вспомнил, когда был сейчас в ванне. Вы по-прежнему моетесь рисовыми высевками?

— Да. Он-то сам пользуется мылом, а мне нельзя, потому что, как он говорит, женская кожа от мыла грубеет.

— А помёт камышевки?

— Тоже, но кожа белее не становится.

Канамэ уже выпил половину второй бутылки сакэ и съел рис, политый чаем. Как раз в то время, когда О-Хиса внесла на десерт мушмулу, в передней зазвонил телефон, и она, положив не до конца очищенный плод на стеклянную тарелку, встала.

— Да… да… хорошо… всё передам, — кивала она в телефонную трубку, после чего вернулась в комнату. — Супруга ваша тоже останется на ночь. Они сказали, что ещё немного задержатся.

— Вот как? А говорила, что поедет домой… Давно я у вас не ночевал!

— Да, уже давно.

И уже очень давно Канамэ и Мисако не ночевали в одной комнате вдвоём. Впрочем, месяца два назад, когда Хироси уезжал в Токио, они провели так пару ночей, но спокойно проспали, поставив рядом изголовье, как люди, встретившиеся в гостинице и не имеющие друг к другу никакого отношения. Вероятно, супружеские чувства у них были парализованы. Не уговаривал ли их старик так настойчиво с тайной целью? Канамэ испытывал по этому поводу некоторое беспокойство, но оно не было столь большим, чтобы он постарался избежать создавшегося положения. Дело зашло уже слишком далеко, и он не думал, что план старика приведёт к желаемому результату.

— Страшно душно. Ветер внезапно прекратился.

Канамэ взглянул в сад. Дым от ещё не погасших курений против комаров на веранде поднимался совершенно прямо. В саду не чувствовалось ни малейшего движения воздуха. О-Хиса держала в неподвижной руке веер, как будто забыла о нём.

— Стало совсем темно. Пойдёт дождь?

— Может быть. Хорошо бы хлынул ливень!

Над зеленью деревьев воздух был неподвижен. Между тучами кое-где виднелись звёзды. У Канамэ было странное ощущение — ему казалось, что он на расстоянии слышит, как жена возражает на увещания отца. При этом он ясно почувствовал, что его собственное решение было твёрже, чем решение жены.

— Который час?

— Половина девятого.

— Всего лишь? Как здесь тихо!

— Ещё рано. Но, может быть, вы хотите лечь? Кто знает, когда они вернутся.

— Как вам показалось по телефону, чем кончился их разговор?

Канамэ подумал, что его больше интересует мнение О-Хиса, чем тестя.

— Не принести ли вам какие-нибудь книги?

— Спасибо… О-Хиса, а что вы читаете?

— Он приносит мне разные кусадзоси,[88] но я не могу читать такую старину…

— А женские журналы вам читать не разрешается?

— Он говорит: «Чем читать всякую ерунду, займись каллиграфией».

— А какие прописи?

— «Ивы весной».

— «Ивы весной»?

— Да, а ещё «Замёрзший пруд». Это стиль О-иэ.[89]

— Да, в самом деле. Принесите мне что-нибудь из кусадзоси.

— Альбомы с видами и описаниями достопримечательностей хотите?

— Да, хорошо.

— Не хотите ли пойти в павильон? Там всё готово.

О-Хиса пошла по коридору впереди него. Они миновали кабинет для чайной церемонии, и она раздвинула перегородки в соседнем помещении в девять квадратных метров. В темноте ничего не было видно. В комнате висела кисейная занавеска от комаров, дверь была ещё не закрыта, и можно было угадать, как в холодном воздухе, который спокойно проникал из сада, качается желтовато-зелёная ткань.

— Не задул ли снова ветер?

— Потянуло холодом. Сейчас хлынет ливень.

Кисейная занавеска зашелестела, но это был не ветер, а О-Хиса, которая шарила рукой, чтобы найти выключатель. Наконец она зажгла лампочку в бумажном фонаре у изголовья.

— Принести более яркую лампочку?

— Не надо. В старинных книгах иероглифы крупные, я и при таком свете прекрасно могу читать.

— Оставить ставни открытыми? А то очень душно.

— Да, пожалуйста. Потом я сам закрою.

О-Хиса вышла из комнаты, и Канамэ лёг на постель под занавеской. Тесная комната была перегорожена полотнищами, два тюфяка положены так близко, что соприкасались друг с другом. Это было для Канамэ непривычно, потому что в его доме летом всегда вешали очень большую занавеску и они с женой привыкли спать далеко друг от друга. Не зная, чем заняться, Канамэ закурил сигарету, лёг на живот и попытался за кисеёй разглядеть широкий свиток, выставленный в нише. Возможно, это был пейзаж южной школы, но свет лампочки мешал ему, ниша оставалась в тени, и он не мог разобрать ни изображения, ни подписи и печати художника. Перед свитком на подносе стояла курильница из белого фарфора с синим рисунком. Он сразу, как вошёл, ощутил аромат сливы. Вдруг он ахнул от неожиданности — в тёмном углу рядом с нишей он увидел белое лицо О-Хиса… Но нет, это была купленная на Авадзи женская кукла в кимоно с узкими рукавами, украшенном гербами.

Долетели порывы прохладного ветра. Пошёл дождь, было слышно, как крупные капли падают на листья и траву. Подняв голову, Канамэ смотрел в сад. В свете лампочки мелькнуло блестящее брюшко лягушки, впрыгнувшей в комнату и зацепившейся за колыхавшуюся занавеску.

— Наконец-то дождь…

Раздвинулись перегородки. В желтовато-зелёном сумраке перед Канамэ предстало белое лицо — уже не куклы, а живой женщины, держащей в руках несколько книг.

谷崎 潤一郎

蓼喰う虫

1928

Дзюнъитиро Танидзаки

Любитель полыни

1928

Перевод с японского Владислав Ираклиевич Сисаури

2022

Санкт-Петербург

ГИПЕРИОН

2022

Издано при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Для читателей старше 16 лет

© В.И. Сисаури, вступительная статья, перевод, комментарии, 2022

© ИД «Гиперион», 2022

ISBN 978-5-89332-390-0

notes

Примечания

1

В данном издании принят японский порядок написания имён: сначала фамилия, затем имя. Японские собственные имена, топонимы и названия реалий не склоняются и не изменяются по числам.

2

Дотомбори — оживлённый район в Осака, где находятся театры и рестораны.

3

Бунраку — японский кукольный театр. Возник в начале XVII в. Драматургия его достигла вершины в творчестве Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724). Пьесы кукольного театра, дзёрури, составили также репертуар театра Кабуки.

4

«Море» — сборник стихотворений Мори Огай (1862–1922).

5

Имеется в виду пьеса Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724) «Самоубийство влюблённых на острове Небесных сетей» (Синдзю Тэн-но амидзима). Кохару и Дзихэй — её герои.

6

Футодзао — сямисэн, используемый в кукольном театре Бунраку, большего размера, чем обычный. Сямисэн — трёхструнный щипковый инструмент, звук извлекается плектром.

7

Гэта — японская деревянная обувь.

8

Курамаэ — район в Токио.

9

На Кобики-тё в Токио находился театр Кабуки.

10

Ханамити — «дорога цветов», помост, по которому актёры Кабуки идут через зрительный зал на сцену.

11

В кукольном театре Бунраку весь текст (авторский и реплики персонажей) произносится нараспев рассказчиком (гидаю) под звуки сямисэн.

12

Дзиттоку — средневековая одежда. В период Токугава (Эдо, 1603–1867) одежда врачей и художников.

13

«Пятьдесят три вида Токайдо» — серия гравюр Андо Хиросигэ (1797–1858), изображающая тракт Токайдо от Киото до Токио.

14

В средневековой Японии женщины чернили зубы особой краской.

15

Но — японский классический театр, возник в XIV в.

16

Имеется в виду английский кукольный театр, дававший спектакли в Токио в период 1898–1900 гг. В противоположность японскому кукольному театру, где зрители видят как кукол, так и управляющих ими кукловодов, в европейском театре марионеток всё, кроме кукол, было погружено в темноту.

17

Ёсида Бунгоро (1869–1962) — настоящее имя Кавамура Миносукэ, знаменитый кукловод на женские роли.

18

«Питер Пэн» — американский фильм Герберта Бренона (1924) по одноимённому роману Джеймса Барри о ребёнке, который остаётся маленьким.

19

Оноэ Байко (1870–1934) — актёр театра Кабуки на женские роли.

20

Накамура Фукусукэ (1900–1933) — актёр театра Кабуки на женские роли.

21

Гэнроку — период с 1688 по 1704 г. В более широком смысле под «годами Гэнроку» понимается период приблизительно с 1680 по 1740 г., время расцвета японской городской литературы, в том числе творчества Тикамацу Мондзаэмон.

22

Героини пьес кукольного театра.

23

«Вечная женственность» (Das Ewig-Weibliche) — образ заключительной части «Фауста» И. В. Гёте.

24

Театр Горе Бунракудза существовал в Осака в период 1884–1926 гг.

25

Имеется в виду театр Сётику в Киото, который был превращён в кинотеатр.

26