Приговоренные к приключениям

Агасфер, старый бродяга с молодыми глазами, снова замолчал. Он отхлебнул из кружки и посмотрел на Бриана.

— Таки немного терпения, юноша, и скоро моя история подойдет к концу. В тот самый день я вышел из дома, чтобы починить пару прохудившихся бурдюков. Кожи, чтобы поставить заплатку, не нашлось, и я пошел к знакомому дубильщику. А когда возвращался и уже открывал калитку – увидел весь этот бардак. Ну, про это только ленивый не писал или не снимал кино. Мел Гибсон, например, постарался от души, за обедом лучше не смотреть. Хотя на самом деле все было не так уж страшно. Да, отделали его от души, солдатам только прикажи, им два раза повторять не надо. Скучно, жарко, а тут какое-никакое, а все-таки развлечение. Но особо никто не усердствовал, потому что дисциплина у римлян была что надо. Сказано, что свой столб приговоренный должен тащить сам — значит, будет тащить, и точка. А чтобы тащил своими ногами, нужно, чтобы ходить он мог нормально, не падая через каждые два шага.

У самого моего дома, ни раньше, ни позже, проповедник запнулся и со всего маху приложился об камни, только бревно сбрякало. Кое-как поднялся и попросил пить. Весь этот шалман сопровождался несколькими контуберниями легионеров и центурионом, который был злой, как собака. Очень хорошо его понимаю — оторвали от игры в «дуодецим скрипту» или просто в кости, на улице адово пекло, пылища, толпа каких-то бородатых чужаков, орущих на своем варварском наречии, смутьян, которого надо скорее казнить… А тут еще и заминка на пути. В общем, когда этот… поднялся и попросил воды, центурион заорал на первого попавшегося ему под руку еврея. То есть, конечно же, на меня. «Чего рот раззявил? Тащи воду, дубина!» — по латыни это звучало даже красиво. Я спорить не стал и пошел за водой. Набрал полную кружку и побежал обратно, стараясь не расплескать. Вылетел на улицу, да так неудачно, что снова сбил с ног преступника, который только-только приладил бревно на плечо.

Бриан изумленно молчал.

— Вот и все! — яростно выкрикнул Картафил. — Случайно сбил с ног! Вода, конечно, тоже пролилась, и за это я получил от центуриона палкой. Потом придумали — мол, я отказался дать передохнуть. Какое там «передохнуть»?! Кто я такой, чтобы решать, когда осужденный преступник, которого ведут на казнь, может передохнуть? Я просто сбил его с ног…

— Он что-то сказал? – поинтересовался Бриан, машинально протирая полотенцем стакан.

— Ничего, — уже спокойно ответил старик. — Просто встал и пошел дальше. Тут еще случилась заминка, потому что кто-то из солдат уронил копье, у кого-то порвалась завязка на калиге — короче, контубернии превратились в стадо, и я точно знал, кто тому виной. Да, кстати, именно тогда я услышал, как центурион орет на солдата, называя его «мануанус инферналис» и прочими непотребными словами. И тут я понял, как назову тварь, которая мне докучает.

Он вновь невесело усмехнулся и потряс опустевшей кружкой, перевернув ее вверх дном.

— Ну, а потом все, наверно, было так, как об этом пишут в книгах. Я-то при казни не присутствовал, чего там такого особенного? И вот уже годы, десятилетия, столетия — а меня мотает, как осенний листок, по всему свету. Но это неинтересно. Вам, наверно, куда более интересно узнать, как я оказался именно в вашем заведении, да еще закрытом на засов?

— Если честно, да, — признался Бриан. — Как-то это, знаете ли, немного неожиданно.

— Да я и сам не представляю, как здесь оказался. Иногда так получается, и это совершенно никак не связано с моими желаниями, уж поверьте. Кстати, а год сейчас какой?

— Что? — молодой человек снова изумился, но тут же пришел в себя. — А… Ну это… тысяча девятьсот шестьдесят третий.

— И вновь не скажу, что сильно удивлен, — ухмылка на старческом лице показалась Бриану особенно неприятной, — начало космической эры человечества, ха-ха. Что ж, юноша, спасибо за терпение, особенно удивительное в вашем возрасте, поскольку не каждый согласился бы потратить время на бредни случайного гостя. А теперь, с вашего позволения…

Бродяга поднялся со стула, разогнулся, со стоном держась руками за поясницу.

— Чертов ревматизм… Помяните мое слово, мой юный друг — погода поменяется в ближайшее время.

— Это же Уэльс, — мрачно отозвался молодой человек, — здесь вы этим никого не удивите.

Ян Родуин подошел к двери паба. Дверной засов со скрежетом проехался по скобам. Стоя на пороге, старик внезапно обернулся — его острый, длинный нос и худой профиль напомнил Бриану какую-то хищную птицу.

— А вы весьма доверчивы, юноша, — каркнул он со смешком. — Что если я не тот, за кого себя выдаю? Времена нынче не те, что в первом веке, конечно, но все же, все же… Не стоит доверять незнакомцам.

Он сунул руку куда-то в лохмотья, и на свету тускло блеснуло остро отточенное лезвие древней, но ухоженной сики.

— Времена — это да, — безмятежно согласился Бриан. Он поднялся и вытащил руки из-под стойки. В лицо Картафилу равнодушно глянули два черных дула дробовика. Повисла короткая тишина.

— Квиты, — рассмеялся Вечный Жид, взглянув теперь с уважением, и сика вновь канула в лохмотья. Бродяга потянул дверную ручку на себя. И вдруг закричал жутким, не своим голосом, изогнулся в невозможной позе, точно акробат, который пытается затылком коснуться пяток. Стены паба странно изогнулись, посыпались куски штукатурки, и словно бы незримая волна прокатилась по залу. Гость рухнул на пол, закатив глаза, а Бриан, дернувшись было, чтобы кинуться к нему на помощь, смахнул локтем поднос с чистыми стаканами. Брызнула острая стеклянная крошка.

— Ы-ы-ы-ы… — на одной ноте тянул Агасфер, и вдруг затих, будто отрезало звук. Чертыхаясь и скрипя подошвами по осколкам стаканов, Бриан все-таки подбежал к нему, но тут старик резко открыл глаза и сел. На его впалые щеки возвращался слабый румянец. Он несколько раз глубоко вздохнул и вдруг расхохотался, вскакивая на ноги с резвостью восемнадцатилетнего юнца.

— С вами все в… — начал было хозяин паба, но бродяга перебил его.

— Быть не может! Неужели я от тебя избавился, мерзкая ты тварь! Я это чувствую! — заорал он так, что зазвенели пивные бокалы в шкафу у стойки. — К черту! Свободен!

Он подскочил к двери, распахнул ее так, что ручка саданула в стену, выбив в штукатурке глубокую борозду, и выскочил наружу.

— Твою-то мать… Заходите еще, — растерянно пробормотал ему вслед Бриан. Он уже собирался закрыть дверь и задвинуть засов, но то, что оказалось за дверью, заставило его остолбенеть. Остановившимся взглядом молодой человек смотрел на булыжную мостовую, по которой бодро процокал хэнсом-кэб, запряженный буланой лошадью. Кэбмен, увидев застывшего в дверях человека, озадаченно сдвинул цилиндр на затылок и нахмурился, пытаясь вспомнить — откуда здесь, на привычном маршруте, взялся паб. Так ничего и не сообразив, он перегнулся вперед и гаркнул на лошадь, потянув вожжи, пропущенные через скобы на крыше, и добавив убедительности длинным хлыстом:

— Но-о! Шевелись, старушка, нам еще добираться до Кларкенвелла! — кэб загромыхал дальше, а Бриан зажмурился и потряс головой. «Я сплю… сплю… Да какого черта? Не сплю я!» Вглядевшись в улицу, по которой полз желтоватый туман, юноша сделал неуверенный шаг вперед, цепляясь за дверной косяк так, будто это был спасательный круг. Булыжная мостовая никуда не исчезла, когда он постучал по камням каблуком. Посмотрев на вывеску, Бриан ощутил, что паника подступает снова, и поспешно принялся проделывать упражнения дыхательной гимнастики — этой полезной штуке его научил один знакомый, отслуживший в парашютных частях.

Вывеска была на месте, вот только выглядела как-то… старомодно. На ветру поскрипывала толстая потемневшая доска с аляповато нарисованной пивной кружкой и гордой надписью «Лев и Дракон». При этом ни льва, ни хоть какого-нибудь, даже крохотного дракона на вывеске почему-то не было, только чей-то полустершийся и уже неразличимый силуэт. Бриан смотрел на доску, скрипящую, чужую и неправильную, и чувствовал, как в груди горячим комком поднимается злость.

— Сволочь! — заорал он, адресуя свое ругательство старому бродяге, сгинувшему без следа в этом тумане, напоминающем прокисший гороховый суп. — Чтоб ты сдох!

Он вернулся в паб, с грохотом хлопнул дверью и задвинул засов. Почему-то у бывшего студента было скверное предчувствие, которое становилось все сильнее.

— Что там этот старый придурок вопил, когда убегал? — спросил сам у себя Бриан. — «Свободен»? Как интересно.

Он обвел глазами полутемный зал и понял — неприятности только начинаются.