Дар Изоры

«Конечно, — пробормотала рассерженно Шура, — спорта у них нет, зато «свое понятие» есть». Было бы куда лучше, если бы тренеры говорили о спорте, а не о политике, но раз уж зашла речь... Шура взглянула как бы со стороны на свое государство — со стороны не видно было убожества сирых деревень, лишь топорщилась гордая сила оружия. Вспомнила поляка Ежи, который вчера прямо во время ужина поднялся из-за своего стола и заявил, что хочет прочитать стихотворение; ему одобрительно захлопали, стихотворение называлось «1980 год», голос Ежи рвался от ненависти; и тотчас после этого стихотворения болгарин Борис, который сидел за одним столом с Шурой, злой от неудачи своего спортсмена, пьяный и несдержанный, заявил Шуре, что, мол, пресловутая братская ваша помощь во все времена дорого нам обходилась, начиная с турецких войн, когда «братья» обрекли страну на раздел. Всегда, мол, от России только и жди вероломства и предательства. И Шура тогда растерянно огляделась: сейчас прямо в обеденном зале начнется стихийный митинг против ее страны или не стихийный, а подготовленный... И горстка русских должна будет принять на себя весь удар ненависти. Она даже знала, от кого ожидать следующего выпада: от того чеха, который несколько дней назад, увидев, как немецкий атлет Юрген подхватил на руки русскую атлетку Лену за финишной чертой, тотчас обернулся к Шуре: «С немцем?!.» — но объяснений по поводу этого вопиющего безобразия не дождался, и скользнула по его лицу змея усмешки, и он отомстил Шуре за вероотступничество частушкой, которая заканчивалась словами: «То, что немцы не отняли, русские отнимут!» Достаточно будет ему сейчас встать и пропеть хотя бы эту частушку...

Но он безмятежно жевал свой ужин. Акция выдохлась, не назрев. Иван улыбнулся Шуре от своего стола, успокаивая ее тревогу.

Напряжение той минуты она запомнила.

Едва турок кончил говорить, официальный болгарин поспешно вставил:

— Ну, это вы неправильно поняли Горбачева, — и метнул преданный взгляд в сторону коллег из метрополии. Последовала цепная реакция быстрых коротких взглядов: Шура — на болгарина Бориса, тот уже поджидал ее взгляда и грустно ей усмехнулся. Видимо, протрезвев к утру, он жалел о своих вчерашних неосторожных речах и даже, возможно, опасался, что Шура его продаст. И тревожный взгляд Ивана в готовности номер один: что-нибудь нужно сделать?

Дали слово Шуре. Она сказала, что прежде должна ответить коллеге из Турции на его, хоть и косвенный, упрек русским. Многие из сидящих за этими столами, сказала Шура, найдут в чем упрекнуть русских. И с полным на то основанием. По русской пословице, не накормив, врага не наживешь. Мы часто хотели принести благо, не особенно интересуясь, в чем оно состоит для другого народа. Насильственное благо — это всегда зло. Мы принимаем, сказала Шура, все упреки и все моральные счета. Мы надеемся по этим счетам расплатиться.

Внимательно и удивленно смотрел на нее поляк Ежи, преданно поддерживал взглядом Иван, опустил глаза и досадливо кривился Володя: не то, ах, не то говорит она, чего он от нее ждал и чем традиционно на такие упреки отвечали русские.

А теперь — по существу дела, сказала Шура, о нашей профессии. Мой собственный тренер в моей юности — сами понимаете, уже давно, — был безупречным человеком. Он был добр к нам. Я не помню его «уроков мастерства», а, наверное, они были, все-таки мы тоже побеждали и завоевывали титулы, но эти уроки были не главным в нашем воспитании. Он воспитывал нас как отец или как учитель в старинном понимании слова. Мы верили ему абсолютно. Нельзя было представить, чтоб наши способности эксплуатировались нам во вред. Очень важна была в этом воспитании его личная безупречность. Я думаю, каждый из нас обязан следить за чистотой собственного духа. Корыстный человек, воспитывающий молодежь — все равно что хирург с грязными руками. Последует заражение. А среди нас очень много отравителей молодежи.

Ей аплодировали. Володя мрачно молчал.

Организаторы встречи устроили анкету, составленную из вопросов самих участников — «можно шуточных!». Мигом распечатали эти вопросы в переводе на английский и раздали участникам для ответов. Шурин вопрос красовался рядом с вопросом Ивана, и как Шуру интересовал исключительно ответ Ивана («Легко ли вы влюбляетесь?» — это шутка, оправдывала себя Шура), так и Ивана интересовал ответ — во всяком случае, только русских: «Испытывали ли вы страх в той борьбе, которую вы вели за перестройку?»

Что, правда, считать борьбой и что перестройкой?

Испытывала ли она страх, когда выдавала журналисту «тайны» профессии, начиная от заработков и кончая средствами получения результатов от «живого» товара? Испытывала, и подлый страх: что ее анонимность будет раскрыта. Впрочем, журналист так ничего и не написал.

«Да», — ответила на этот вопрос Шура.

«Нет», — ответили все ее бесстрашные коллеги-соотечественники.

На ее вопрос ответил Иван: «Не знаю, не пробовал».

— Шутка на шутку, — ухмыльнулся всевидящий Сережа. — Как пишут в газетах, встреча руководителя государства с рабочими прошла в дружеской обстановке. «Как дела?» — пошутил Горбачев. «Хорошо» — пошутил рабочий.

После заседания еще толкались в зале, передавали друг другу анкеты, смеялись. Кто-то поздравлял Шуру за ее выступление, кто-то подпускал шпильки насчет «чистоты духа», Иван стоял в сторонке, кого-то поджидал. Кого? Но уже пробивался сквозь сутолоку турок, хотел выяснить недоразумение. Пока Шура объясняла ему, что в пословице «не накормив, врага не наживешь» для него нет ничего обидного, а, напротив, есть поучительный момент для нас, чтоб не навязывали другим свое понимание блага... Турок в конце концов разулыбался и заявил, что хоть она и русская, но она — исключение из русских, и он готов на вечную дружбу с ней.

Спасибо, конечно, она польщена... Шура оглядывалась — Ивана нигде не было.

Ну правильно, говорила себе Шура, почему он должен был ее дожидаться? Подумаешь, взгляды! Обычное товарищество, Шуре не привыкать, она и врага не бросала пропадать одного. Вспомнить хотя бы те собрания, на которых кого-нибудь «съедали»: акт пищеварения начинался речью директора — он останавливал на жертве долгий неподвижный взгляд, и у всех по позвоночнику текла холодная струйка пота, но сразу после директора вставала Шура и защищала позицию жертвы. Тотчас «грех» инакомыслия делился пополам, становился не так велик, и все с облегчением вздыхали, пот на позвоночнике высыхал, потому что двух-то кроликов сразу удаву не переварить.

В автобусе по дороге в гостиницу к ней подсел поляк Ежи, поцеловал ей руку и лопотал что-то вроде «така пенкна кобета, така звёзда», лично ей простив, видно, весь «1980 год». И на ломаном русском умолял ее прийти к нему сегодня вечером, — э, да он пьян, и когда успел! — иначе он погибнет, он боится оставаться в одиночестве, у него сейчас такая трудная пора, и она должна его спасти.

Ну еще бы, она известная спасительница, Шура!..

Расстроенная, она рано легла в тот вечер, но не спала, телефон ее молчал, а на другой день она узнала от Лори, что все остальные до глубокой ночи были в баре: музыка, напитки, беседы, только вот русских никого не было, и телефон у Шуры якобы не отвечал...

— А Иван?

— Был, — сказала Лори и улыбнулась. — Со своей переводчицей...

И Шура, чуть вдруг не расплакавшись в отчаянии, обернулась к Сереже:

— Все люди как люди, а мы, русские, опять дикари! Ну хорошо, я легла спать, а вы-то, мужики, где в это время были?

Сережа посмотрел на нее добродушным успокаивающим взглядом и ответил:

— Где-где, построились и шагом марш по номерам!

Шура внимательно рассмотрела переводчицу Ивана, это была молодая тугощекая девушка в очках, очень милая. Она всегда стояла за плечом Ивана, они были одинакового роста, и она переводила ему почти на ухо, а он склонял голову к плечу так нежно, будто ласкался к ее голосу. Он скрещивал руки на груди, рукава рубашки закатаны по локоть, и никогда, ни по какому праву Шуре не прикоснуться к нему.

— Ничего, — утешала Лори, — сегодня в программе вечер-коктейль, и ты с ним станцуешь.

— Что ты! — испугалась Шура. — Он любит свою переводчицу.

— Да брось ты, она крокодила, — успокоила ее Лори, о, она была великодушна, но Шура на свой счет не обольщалась никогда.

Два дня после спортивных игр еще продолжалась культурная программа.

Был визит в местный дом (Лори устроила для русских), их там изысканно угостили; оказалось, здесь каждая женщина должна быть кулинаркой высшего разряда, иначе муж ее не потерпит в доме. Володя заявил готовность подобрать любую кулинарку среднего и полусреднего разряда, изгнанную мужем.

Его потому и посылали охотно за границу: лишнего не ляпнет и приятным быть умеет.

Потом был концерт воспитанников национальной школы искусств. С упоением они выписывали кренделя народных танцев и вензеля народных песен. Шура уже привыкла всюду отыскивать взглядом Ивана. Все ее чувства ориентировались к этому центру тяготения, а без него она испытывала неудобную невесомость.

Посреди песни погасло электричество, но дети не растерялись, песня не дрогнула. Иван был первым, кто вознес вверх зажигалку и прошел с нею к краю сцены. Вспыхнули еще крошечные факелы зажигалок. Лицо Ивана, одухотворенное, светилось само по себе, дети пели, Шуре хотелось плакать и смеяться, кричать боевой клич «гей, славяне!, так всколыхнулась ее национальная кровь от чужой национальной песни, и Иван тоже был славянин, Шура любила его уже по-настоящему, на полную катушку, уже надо было в этом признаться себе, и она призналась.

Может, как раз из-за отсутствия надежд она и дала этой любви волю — все равно ей не выйти за пределы воображения.

Но какие разрушения сейсмические может производить вулкан без выхода вовне, она про то не подумала.

На вечер-коктейль Шура предпочла опоздать, чтобы принять ванну и высушить волосы. Ванна — хорошее омолаживающее средство, а Шура хоть и была еще в детородном возрасте, но... (Я не хочу называть цифр, потому что одна какая-нибудь ничтожная сухая цифра способна смазать, перечеркнуть все впечатление, а это несправедливо.) Поэтому она, с одной стороны, оделась в стиле «я ни на что не претендую» и была совершенно без косметики (косметики у нее не водилось вообще), а с другой стороны — свежая, прямо из ванны.

Когда она появилась в зале, там шумели, танцевали, говорили, ходили, пили, собирались в кружок. Игорь из спортивного журнала, как уже упоминалось, плясал наотмашь, грузный, большой, похожий на расходившегося попа; ребятки уже сужали кольцо окружения, чтобы нейтрализовать его...

Остановила Шуру коллега из бог знает какой страны и похвалила ее за речь про «чистоту духа». Кто-то принес ей выпить, кто-то вручил яблоко, кто-то повлек танцевать — ей интересен был лишь дальний столик, за которым спиной к залу сидел Иван со своей компанией — и со своей переводчицей!.. Он не танцевал, не оглядывался в зал — видимо, никто в зале не интересовал его.

Все прахом...