Полынь-трава

Песковский почувствовал, как прилила кровь к вискам и покрылись потом ладони. Разучился владеть собой? Он думал, что жизнь подготовила его и к таким неожиданностям. Жизнь в чужом лагере, все более укреплявшаяся привычка естественно, непринужденно вести игру, изображать радость и печали, привычка взвешивать каждое слово и каждый поступок… вся жизнь, только и формирующая — лучше всяких школ — истинного разведчика, приучила его быть в состоянии постоянной готовности… Что же сегодня? Как повести себя? Он обязан сделать вид, что ничего не произошло, что все это его не. касается, хладнокровно, чтобы не пресеклось дыхание, сказать, что произошла ошибка, и не просить, нет, просит виновный, настоять, как настаивает правый человек, на проверке заявления Болдина. Надо потребовать, чтобы они не торопились, тщательно изучили и проверили каждое его слово. Он соберет нервы, волю, силу в кулак, и только с молоточками в ушах ему не справиться. «Тук-тук-тук». Ненамного, на какую-то долю секунды опаздывая, отставая от ударов сердца, они будут разноситься по всему телу, и их нельзя будет унять.

Песковский знает одно: у любого человека на его месте дрожали бы пальцы. Слегка, незаметно для ненаметанного глаза. Но глаза, которые устремлены в его сторону, — опытные глаза. Ни одна деталь не скроется от них. Поэтому надо спокойно вынуть коробку «Кэмэла», вскрыть ее, неторопливо зажечь спичку и сладко затянуться, поглядывая, как догорает огонек в недвижной руке.

Его пальцы не дрожат, он научил их быть послушными, и они послушны ему куда больше, чем эти молоточки в ушах.

Ногтем мизинца он поддевает тонкую прозрачную ленточку на пачке сигарет, освобождает крышку, открывает. Кажется, нет для него дела важнее. И слышит:

— С целью проверки надежности человека, выдающего себя за Томаса Шмидта, была предпринята одна мера… Он был поставлен в известность о якобы предполагавшейся операции «Лима».

Болдин, избегая подробностей, рассказал о поездке к отцу, который, как оказалось, и навел советскую разведку на центр.

К Шмидту подошел Завалков. Встал сзади.

— Мне бы хотелось дослушать до конца, что еще нового скажет оратор. — Песковский слегка отодвинулся от стола, закинул ногу на ногу, положил на колено правой ноги локоть, затянулся неторопливо и выпустил струйку дыма в потолок.

— Мы с Матковскисом, — произнес Алпатов, — подтверждаем достоверность слов господина Болдина.

Соседи по столу отсели подальше от Шмидта, вокруг него образовалось мертвое пространство.

— Вы имеете что-нибудь сказать? — отчужденно обратился Алпатов.

— Я хотел бы задать вопрос господину Болдину, не выпил ли он лишнего?

— Нет.

— Может быть, тогда господин Болдин страдает слабоумием? Что за нелепые обвинения?

— Возьмите его, — произнес Алпатов.

На запястьях Песковского щелкнули наручники.

— Выйдем, гад, — приказал Фалалеев.

ГЛАВА IX

В полночный час в спальне хирурга Висенте Аррибы раздался настойчивый телефонный звонок. Арриба, только что вернувшийся с приятельской пирушки, стоял под душем и не делал ни малейшей попытки подойти к аппарату. Будучи человеком холостым, а значит, куда больше самостоятельным и самолюбивым, чем полагается быть мужчине под пятьдесят, Арриба беззаботно напевал на мотив из «Сильвы»: «Звоните, звоните, а вы мне не нужны, я звонарей готов послать подальше». Потом под тот же мотив родилась новая импровизация, содержащая несколько малоприличных эпитетов по адресу беспардонных полуночников. Однако звонки продолжались. Накинув халат и пробурчав под нос: «Это еще что за скоты?», хирург взял трубку и сурово, будто через силу, произнес: «Да». Однако уже в следующую минуту изменился в лице, догадавшись по голосу в трубке, что его ждут неприятности. Хмель мигом выветрился. Знакомый голос произнес на плохом испанском с угрожающей интонацией:

— Вы уже двадцать семь минут дома. Почему не поднимаете трубку?

— Во-первых, откуда вам известно, сколько времени я дома? — амбициозно поинтересовался доктор. — А во-вторых, почему позволяете себе разговаривать со мной таким тоном?

— Если вы узнаете, в чем дело, то… удивитесь, почему беседуют вежливо. Сейчас вы спуститесь. Откроете дверь. Одному вашему пациенту.

— Но я в такое время не принимаю ни пациентов, ни гостей, перенесите визит на завтра.

— Вы нас плохо поняли. Сейчас повторю. Вы спуститесь вниз. И откроете дверь… Иначе придется пожалеть.

— Черт побери, в конце концов! Что там случилось? Заражение крови? Рожистое воспаление? Зачем я мог так срочно понадобиться?

— Откройте дверь. Через минуту все узнаете.

— Каррамба! — от души произнес хирург, чуть отвернувшись от трубки, но все-таки достаточно громко для того, чтобы слово услышали на другом конце провода.

Пригладив у зеркала волосы, Арриба спустился и отпер дверь.

Через порог перешагнули два бывших пациента: Алпатов и Слепокуров, а с ними Матковскис. У подъезда остался еще один субъект; на приглашение войти он промычал что-то непонятное.

Когда гости поднялись в кабинет, Матковскис вынул из кармана и положил на стол маленький браунинг, давая хирургу понять, какого рода разговор предстоит.

— Что за неуместная шутка, господа? Нельзя ли спрятать эту гаубицу?

— Спрячем, когда вы ответите на наши вопросы. Прямо и коротко.

— Спрашивайте, но почему такой суровый тон?

— Сейчас поймете! — Алпатов слегка скосил глаза и угрожающе вытянул челюсть вперед. — Скажите, вы обещали сохранить в тайне операции?

— Обещал и не отказываюсь.

— Может быть, вы вспомните, что за сохранение тайны был выплачен дополнительный гонорар?

— Помню хорошо.

— Тогда ответьте, откуда могли появиться наши фотографии у посторонних лиц?

— А вот этого я вам сказать не могу, — хладнокровно положил ногу на ногу Арриба. — Кто, где и когда вас фотографировал, простите, но это вне пределов нашей компетенции.

— Кто посмел нас фотографировать до и после операции? Кому были нужны наши фотографии? Кто и сколько за них заплатил? — угрожающе повысил голос Алпатов.

— Мне? За фотографии? Вы обратились не по адресу. Я не фотограф, я хирург.

— Ну ладно. Мы хотели по-хорошему. Видно, не получится. Прошу вас, — Алпатов посмотрел на Клавдия Ивановича и перевел взгляд на Аррибу, — поучите хирурга. Не все ему на наших лицах упражняться.

— Не все, — раздумчиво проговорил Слепокуров, подошел к доктору и ударил его кулаком по подбородку так, что голова врача откинулась, а глаза закатились.

— Хилый тип. Придется подождать несколько минут.

— Что вы от меня хотите? — прохрипел врач, глотая слюну.

— Все фотографии сделаны на фоне хирургического кресла. Где спрятан аппарат?

Поигрывая пистолетом, Матковскис спросил:

— Может, не будем терять время на этот туповатый господин? Он до сих пор не знает, с кем имеет дело. — И, перейдя на немецкий, посмотрел на врача: — Послушай, ты, грязная свинья, из-за тебя могут погибнуть люди куда более ценные, чем ты. — Он навел браунинг на переносицу Аррибы, тот машинально отвел голову.

— Сделайте еще одну попытку, Клавдий Иванович, — попросил Алпатов. — Для уравновешивания с другой стороны.

Слепокуров ударил левой рукой так, что Арриба скатился с кресла.

— Брониславс, — ласково сказал Алпатов Матковскису, — пожалуйста, пройдите в кабинет, там, справа от хирургического кресла, если смотреть от двери, должна быть в стене маленькая дырка для фотообъектива. Поищите ее, а когда найдете, скажите.

Алпатов сел в кресло, закурил, сделал несколько глубоких затяжек, взял в руки «Журнал для мужчин» и принялся рассматривать фотографии под рубрикой «Любовные игры японцев». Занятие поглотило его настолько, что он с сожалением закрыл журнал, когда вернувшийся Матковскис произнес, скрывая растерянность:

— Ничего нигде. Никаких дырков.

— Пойдем вместе, — встал с кресла Алпатов и, обратившись к Аррибе, потребовал:

— Ключи от соседней комнаты!

— Это не моя комната, я не держу от нее ключей.

— Кто там живет?

— Одна дама.

— Ассистентка?

— Она жила раньше, давно. Когда работала у меня. Теперь комната принадлежит моей компаньонке… Ее нет, она уехала к родителям за город.

— Обойдемся без ключей, — произнес Слепокуров. Подойдя к запертой двери, он профессионально потрогал ручку, пару раз с силой потянул створку на себя, а потом двумя ударами плеча выбил ее. Зажгли свет. В дальнем углу комнаты увидели высокую стремянку. Осмотрели ковер. У стены, примыкающей к кабинету, обнаружили четыре вмятины в ворсе. Поставили на эти вмятины стремянку. Верхняя ее часть уперлась в маленький след на ткани, которой была задрапирована стена, это значило, что сюда часто приставляли стремянку. Разрезали драпировку. И увидели искусно замаскированную дыру с вмурованным в нее фотообъективом.

Матковскис за шиворот приволок хирурга:

— Это чья работа? Кто тебе платил?

— Мне никто не платил. Но Кэтти рассказывала, что один господин, который говорил по-английски с немецким акцентом, он приехал из Европы… и хотел привезти на операцию жену…

— Как его зовут?

— Зовут его… зовут, если не ошибаюсь, сеньор Берг, он журналист… хотел посмотреть, как выглядят носы до операции и после того, как за них берусь я. Но я категорически не разрешил Кэтти фотографировать… Я первый раз вижу эти приспособления. Я давно начал подозревать, что моя помощница не столь надежна и преданна, как старалась изобразить. Потому-то я и расстался с нею. Что вам от меня надо?

— Когда последний раз видели Берга?

— Месяца три, а может быть, четыре назад.

— Он в городе?

— Не могу утверждать.

— Где его можно разыскать?

— Если он журналист, то скорее всего в клубе печати.

— А где ваша помощница?

— Мы с ней нехорошо расстались, поэтому я не могу вам сказать.

— Есть у нее родители? Муж? Близкие?

— Она человек замкнутый, и единственное, что я знаю, это то, что она рассталась с мужем года три назад.

Арриба отвечал на вопросы, а сам, внимательно вглядываясь в лица незваных гостей, старался как можно лучше запомнить их. Он пытался представить, что случится завтра, нет, не завтра, а уже сегодня ночью, как только он известит двоюродного брата и ближайшего друга полицейского бригадира Френсиса Риберу об этом ночном визите… Как будет поднята на ноги вся полиция государства, перекрыты дороги… Хирург представил свою завтрашнюю или послезавтрашнюю встречу с теми же господами. Первым делом он подойдет к каждому из них, они будут сидеть или нет, лучше стоять перед ним на коленях с завязанными за спиной руками, а он подойдет сперва к этому, главному… о, он хорошо помнит его одутловатое лицо, его толстую поблекшую кожу, на которой так долго не желал смыкаться рубец у основания носа… он подойдет к нему и плюнет ему в лицо, а потом ударит со всего размаха ботинком… надо будет надеть ботинки на хорошей подошве… по лицу. А потом подойдет ко второму, с высокой, грубой, незнакомой челюстью… ему, без сомнения, тоже сделали пластическую операцию, но кто-то другой, не такой искусный хирург, как Висенте Арриба… след операции заметен за милю… И тоже ударит и тоже плюнет. А главные силы побережет для того, кто ударил его два раза. «Боже, что я с ним сделаю! Он не знает, что я с ним сделаю! Лишь бы не ушли далеко. Френсис постарается».