Когда наступает рассвет

2

Когда сестры покинули Соборную гору, Домна спросила у Анны:

— Ты подобрала хоть листок?

— Зачем он мне, коли не умею читать!

— А я взяла. В коты[4] под подстилку засунула. Придем домой, я тебе прочитаю, — пообещала Домна. Она полтора года училась в начальной школе и хотя с трудом, но читала.

Сестры поднялись по Покровской улице к пожарной каланче, пересекли Спасскую улицу, прошли еще несколько десятков шагов и остановились у двухэтажного каменного дома с большими, в рост человека, светлыми окнами. Здесь помещалась женская гимназия.

— Вот бы где поучиться! — мечтательно проговорила Домна, любуясь гимназией, которая казалась ей сказочным дворцом.

— Ишь чего захотела! Когда будешь купеческой дочкой, может быть, и сюда попадешь, — съязвила Анна. — Пойдем дальше, а то глаза прилипнут… В городе раньше всех открывается лавка Есева, к нему и заглянем. Хорошо бы купить матери в подарок ситцевый платок, а то у нее уже старенький. Знаешь что? Давай-ка разуемся. Ногам нашим ничего не будет, а обувку надо беречь. — Она села на край деревянных мостков и начала снимать коты.

Домна охотно присоединилась: босиком даже лучше.

Одеты они были в старенькие, поношенные, но Чисто выстиранные сарафаны. На Домне, кроме того, была коленкоровая кофточка с вышитыми рукавами и белый передник. За спиной темно-русая коса, к которой бы очень подошла яркая шелковая лента. Но ленты не было, и пришлось вплести узенькую тесемочку. Незатейливый туалет девушек дополняли пестрые шерстяные чулки домашней вязки.

Разувшись, девушки закинули коты с чулками за спину, босиком пересекли грязную Троицкую улицу, сполоснули ноги в лужице и, свернув к нужной им лавчонке, несмело открыли входную дверь. Над их головами весело протенькал колокольчик.

В лавке никого не было. Сестры растерянно оглянулись и уже готовы были повернуть обратно, как из соседней комнаты показался хозяин в синей косоворотке, черном жилете, сухощавый, с длинным острым носом. Дожевывая что-то на ходу, лавочник быстро засеменил к прилавку. Бегающие глаза его ощупали сестер с ног до головы.

— Подходите ближе, красавицы! Выбирайте, какой товар на вас глядит! Угоститься чем ради праздника желаете? Пряничков отвесить? Или леденцов душистых? Вятских баранок желаете? У меня все вкусное, пальчики оближете.

Есев быстрым движением открыл крышку высокой банки, схватил несколько леденцов разной окраски и потряс на ладони. Один бросил в рот и, вкусно почмокивая, стал сосать.

В его нехитром заведении стоял тот специфический запах, какой обычно бывает в лавчонках, где торгуют всем понемногу. Преобладал запах кожи и дегтя: рядом с сапогами висели вожжи, там же красовался хомут, болтались новенькие коты. Здесь можно было купить и нательные крестики с медными цепочками, пуговицы, керосин, мыло, «тронувшуюся» астраханскую селедку и дешевенькие ситцы. В народе таких лавочников называли «мышиные купцы». Они тащили, как мыши к себе в нору, все, что ни попадет. Чаще всего эти мелкие лавочники запасались попорченным лежалым товаром, который, приобретая за бесценок, ухитрялись продавать втридорога. Приказчиков эти лавочники не держали, сами торговали, придерживаясь правила: копейка к копейке — рубль набежит? Пройдет несколько лет, и глядишь, удачливый «мышиный купец» приобрел капитал и уже присматривает место в людной части города для будущего магазина— каменного, двухэтажного, под железной крышей, с приказчиками. И тогда будет он ворочать уже не копейками и гривенниками, а рублями, сотнями, тысячами, как известные по всему коми краю купцы братья Комлины, Камбалов, Кузьбожев. Таким мечтал стать в будущем и лавочник Есев.

— Нам бы платок для старушки матери, — попросила Анна.

— Платок? Для старушки? Сейчас найдем! — охотно отозвался лавочник и мигом выложил на прилавок несколько платков. — Вам какой? В клетку или темный? Вот этот посмотрите — мягкий и теплый» в горошек, как раз для старушки.

Платки были недорогие, но словно выцветшие. Посмотрев один на свет, Анна заметила фабричный брак. Когда лавочник повернулся спиной, чтобы достать еще что-то с полки, Анна шепнула сестре: «Не будем покупать такую дрянь. Пойдем отсюда!..» И уже громко сказала лавочнику:

— Попозже мы снова зайдем. Надо посоветоваться с тетушкой, какой цвет лучше выбрать…

— Тогда, может, крестики купите? Есть простые, есть и под золото. Видите, как сверкают! — Высыпав на прилавок кучу больших и малых крестиков, лавочник начал расхваливать свой товар.

— Мы зайдем, когда богаче станем! — бойко съязвила Домна и, еле сдерживая смех, направилась к выходу.

Лавочник, оттопырив нижнюю губу, сердито начал убирать товар с прилавка.

— Коли нет денег, нечего и беспокоить людей! — проворчал он. — Из-за стола пришлось выскочить, паршивки этакие… Ходят тут, только грязь таскают в дом! Дверь прикройте, холера вас возьми!

— Ходят!.. Грязь таскают! — выйдя на улицу и скорчив гримасу, передразнила лавочника Домна и даже пальцем повертела, как он.

Анна прыснула, и сестры побежали от дома лавочника.

— Пусть себе на шею вешает эти крестики! А платки его словно собаки жевали, — сказала Анна.

Усть-Сысольск был административным и торговым центром коми края. Жили в нем мещане, крестьяне, мастеровые, чиновники и торговцы. Приезжему человеку он мог показаться большой деревней с деревянными в большинстве домами, банями, хлевами, огородами вокруг них, собачьими будками.

В центре города, вдоль самых оживленных улиц, высились двухэтажные каменные магазины с зеркальными витринами — Суворова, Камбалова, Кузьбожева, известной по всему северу торговой фирмы Дербеневых. Эти купеческие семьи держали в своих руках весь край, устраивая ярмарки по Вычегде, на Печоре и Ижме. Пушнина и дичь, печорская семга и нельма, добываемая рыбаками и охотниками, так или иначе неизменно попадали в их руки и превращались в золото, в капитал.

Покинув лавку Есева, сестры пошли по городским магазинам. В них вьюнами вертелись приказчики, так ловко орудовали аршинами, как иной охотник в лесу даже не владеет неразлучным койбедем[5].

— Сколько прикажете отмерить? Пять аршин? Сию минуту-с! — любезно, с поклоном ответит покупателю приказчик в черном жилете поверх красной рубахи, помашет аршином, отхватит кусок материи, мигом завернет товар и снова поклонится — Пожал-те-с!

Домне с Анной они, конечно, не кланялись и лишних слов на них не тратили, лишь мимоходом спрашивали:

— Что вам здесь надо, девушки?

Домну не очень интересовали сегодня покупки. У нее из головы не выходил Проня. Толкаясь по магазинам, она все время оглядывалась по сторонам: вдруг увидит его среди народа.

В дербеневском магазине они наконец нашли недотрогой платок для матери. Сестры долго примеряли его и решили, что подарок будет хороший. Они расплатились и довольные вышли на улицу. Анна хотела заглянуть еще в суворовский магазин, купить дешевенькие бусы. Домну бусы не прельщали. Она сказала сестре:

— Я лучше пройдусь по базарным ларькам, посмотрю на народ. А ты не жди меня, отправляйся домой. Матери скажи, что скоро буду дома…

В душе она все же надеялась увидеть Проню: не зря же человек сам приглашал встретиться в гот роде? Наверняка, он где-нибудь на базаре, если, конечно, его не сцапали…

Базарная площадь размещалась у спуска на речную пристань. С одной стороны ее находился городской сад, за березами которого виднелась высокая колокольня Троицкого собора. Справа площадь ограждала унылая воинская казарма. Вид на реку закрывало каменное здание духовного училища. При въезде на площадь с левой стороны стояла маленькая часовенка.

В базарные дни и особенно в зимние ярмарки рынок наводняли толпы людей. Живые ручьи текли меж подвод, на которых битые рябчики, мороженая рыба, оленина, сено и прочий товар.

Но, в этот воскресный день здесь было довольно малолюдно. Война сказывалась и на этой богом забытой базарной площади. В булочном ряду, метко прозванном лоботрясами из духовного училища обжорным рядом, народу бродило негусто. В лабазах и ларьках торговали подопревшим овсом, тяжелым, как кирпичи, черным хлебом, граблями, вилами и другими изделиями, нужными в крестьянском хозяйстве. Сплавщики могли здесь купить прогорклую крупу, соль, топоры — все это, конечно, за двойную цену, зато без лишних трудов и хлопот.

На площади Домна остановилась около оживленно-гомонившей кучки людей. У бочки с рыбой торговались сплавщики, возвращающиеся домой. В хозяине Домна узнала лавочника Есева.

— У тебя же, хозяин, рыбка совсем уже того-с! Смотри, вся раскисла, между пальцами так и расползается! — возмущался русобородый рослый мужик в лузане[6], с массивным медным кольцом на среднем пальце правой руки, судя по певучему выговору — откуда-то с верховьев Вычегды. — Сам леший разве будет есть такую пакость!

— Печорский засол. Ты, дружок, сначала попробуй на вкус, а потом поминай нечистого. Смотри, чем плоха рыбина? — невозмутимо совал мужику под нос голову хариуса торговец. — А запах какой! К выпивке закуска — первый сорт, лучше не надо! Ты попробуй, а тогда и спорь со мной.

— Уф-ф! Ну и запашок! Из нужника, что ли, выловили ее? — заткнув нос пальцами и помотав головой, проговорил с отвращением обладатель медного кольца.

Его товарищи дружно расхохотались. Лабазника это обидело, и он начал отталкивать от бочки гогочущую ватагу.

— А ну отвалите, зимогоры! Не хотите брать — не надо! Сами ловите хорошую рыбу, лентяи!

— Да ты, голова, скинь цену! Весь заработок уже проели, домой шиши везем. Стоит ли торговаться из-за такой… гм-гм… рыбы? Скидывай, хозяин, коли совесть не потерял! — настаивал бородач сплавщик.

— Ишь прыткий выискался! Скинь!.. Тебе бы еще задаром!

— Что верно, то верно! Мужицкое брюхо все перемелет! — махнув рукой, согласился сплавщик.

Ниже к пристани, у ларька с вятскими гармошками и детскими игрушками, веселилось человек семь. У некоторых за спинами болтались тощие котомки, под мышками торчали обернутые в тряпки топоры, пилы.

Лихого вида паренек сидел с балалайкой. Он подмигнул подошедшей Домне, ударил пальцами по струнам, запел, скосив на девушку озорные глаза:

Толя Степан женится да,
Свою женку сватает.
Женится, не ленится,
Каждому он хвастает!..

— Зазнобушка, валяй к нашей компании ближе! — крикнул он Домне. — Калачами угостим! И послаще кое-что найдется у нас!

— Толя Степан, хватит тебе! Играй, наяривай! — бросил ему приятель и, не дожидаясь, запел хрипловатым голосом:

Наши куры расхворались,
Скоро передохнут все…

Компания была навеселе. Кто хотел погулять, на рынке можно было разжиться и пивом домашнего изготовления, настоянным на табаке, и политурой, и даже денатуратом. Всем этим торговали из-под полы, и удовольствие стоило, конечно, недешево, но отчаянные головы решили, видимо, гульнуть последний раз. Вернутся к себе живы-здоровы, и ладно, а там видно будет — рассуждали они, не очень задумываясь о завтрашнем дне. Зимогоры устроились под навесом и дулись в очко. Парень-балалаечник, ударяя пальцами по струнам, забавлял их веселыми куплетами:

Буби козырь, пики туз.
Я Сибири не боюсь!
Сибирь родина моя,
Сибирь батюшки царя!