Когда наступает рассвет

Среди ватаги подгулявших дровосеков Домна увидела и Макара. Заметив ее, он невесело улыбнулся и поманил к себе.

— Домна! Куда спешишь? Не ищешь ли кого?

— С сестрой слушали проповедь в соборе, а теперь вот по городу гуляю, сюда завернула. А тебя, дядь Макар, не думала здесь встретить! — охотно вступила с ним в разговор Домна.

Видно было, что и Макар доволен их неожиданной встречей. Пододвигаясь и освобождая для девушки место, он сказал добродушно:

— Коли не спешишь, садись. Рассказывай, как живешь, что дома у тебя?

— Известно что: мать поругала, поохала. Да разве я виновата?

Макар покачал головой:

— Тебя, дочка, ругать не за что, вины за тобой нет. Увижу мамашу, расскажу, она поймет… После вчерашнего я тоже хожу сам не свой. Так обидел хозяин! И не столько за себя переживаю. Прогнал меня — бог с ним, авось не пропаду без его грошей. Тебя-то за что облаял? Не человек, а самая настоящая собака!

— Неужели совсем тебя прогнал, дядь Макар? Кто будет ему теперь кирпичи обжигать?

Макар в ответ махнул рукой, усмехнулся:

— Смотри, сколько нашего брата шатается без дела! Работники найдутся. А меня он и на порог не пустит. Да и я не пойду ему кланяться, живоглоту. Вот тебе не следовало встревать между нами. Промолчала б, и все.

— Что ты, что ты говоришь, дядь Макар! — вся вспыхнув, запротестовала Домна. — Ты добрый, хороший человек, не побоялся, заступился. А молчать я тоже не хочу! Об одном жалею: надо было плюнуть хозяину в глаза! Сколько девушек он баламутит своим приданным самоваром.

Подошел сплавщик в лузане, окликнул Макара:

— Что, служивый, голову повесил? Или барка с красным товаром у тебя затонула? — Это был мужик, который торговался у бочки с рыбой. Он мотнул головой в сторону зимогоров — Люди веселятся, а ты что нос повесил? Давай закурим!

Макар подал ему кисет с табаком и спросил:

— Думаешь, им так уж весело? Поди поговори с ними. Я-то знаю, бывал там: больше полгода мыкаешься на уральских заводах, до седьмого поту работаешь, а кроме вшей, ничего домой не привезешь. Их веселью не завидуй, в душу загляни!.. Вот и нас с этой девушкой хозяин прогнал, а ты говоришь: веселиться надо!

— Не хотел обидеть, браток, прости! — смутился сплавщик. — По правде сказать, и у меня на сердце камень. Вот выпьешь малость и позабудешь про все, королем ходишь! А выйдет хмель, и снова горе с нуждой сердце гложут… Я, браток, с матушки-Вычегды, зовут меня Викул Микулом. Сортовку сплавить до Архангельска нанимались, да лиха беда случилась с нами: плоты в полой[7] загнало. Все лето провозились. А ты знаешь, какая это работа — выводить лес из полоя?

— Трудная? — спросил Макар, чтобы поддержать разговор.

— Сказать: трудная — мало! — усмехнулся Викул Микул. — Я тебе скажу: адская! Все плоты надо разобрать и по бревнышку выводить к реке. Вот она, работенка сплавная! Архангельск далеко стоит, не видать его отсюда. И не один полой на широкой Вычегде да Двине подкарауливает тебя в пути. Трудно дается нам копейка.

— А вы бы плюнули, бросили лес в полое, а сами вернулись домой! — посоветовал Макар.

Викул Микул покачал кудлатой головой.

— Оставить лес в полое? Да за это последнюю коровешку из хлева выведут, по миру пустят, в дым разорят, и не рад будешь жизни.

— На это они мастера! — сказал Макар. — С нами вместе тут работал мужик. Терентием зовут. Тоже по миру пустили. Погиб человек, даже с ума свихнулся, бедняга.

— Еще бы! — отозвался Викул Микул. Он помолчал и, принимаясь свертывать цигарку, спросил тихонько:

— Слышал, что сегодня творилось на Соборной горе?

— Говорят, стражники табунами бегали, весело было! — усмехнулся Макар. — Меня там не было, от людей слыхал. А что?

— Да так, ничего… — Викул Микул отвел глаза.

Домна вмешалась в разговор старших:

— Такая заваруха там была! Мы с сестрой все видели. Кожевник вместе с ними поймал Тереня и давай трепать!

— По ошибке, наверно. Не его они искали, — сказал Макар. — Там листовки, говорят, раскидывал кто-то…

— Весь берег был усеян ими. — Викул Микул глубоко затянулся и снова замолчал.

— А ты, земляк, не бойся меня, говори, что на душе. И этой девушки не опасайся. Она свой человек. Говори, не мнись, — подбодрил сплавщика Макар.

— А что нам знать, мы люди темные, — начал было Викул Микул, но не удержался и принялся рыться в кармане лузана. Оглядевшись по сторонам, он извлек оттуда аккуратно сложенную листовку, осторожно развернул узловатыми пальцами и, словно оправдываясь, сказал — Вот… Подобрал одну, может, что нужное написано. Да не силен я в грамоте. Известно, мужик не ученый — что топор не точеный. Помоги, служивый, прочитать. Только осторожнее! За эти самые бумажки и хватали давеча людей. Хочется знать, что в них написано.

— Стражников не видать, — успокоил его Макар. — У девушки помоложе глаза, она прочтет, а мы послушаем. Домна, прочтешь нам?

Они отошли в сторону, и только тогда вычегодский сплавщик протянул девушке листовку, одну из тех, что после обедни кружились на Соборной горе.

Крупными буквами на ней было напечатано: «Товарищ! Прочитай и передай другому!».

Домна стала читать:

— «Второй год тянется война. Жить стало нечем. Не во что одеться… На фронте кровь, увечье, смерть. Точно гурты скота отправляют наших детей и братьев на бойню, — вполголоса читала Домна. — Виноваты царская власть и буржуазия. Помещики и капиталисты на войне наживаются, не успевают считать барыши… Долой войну!»

Слушая листовку, Макар молча крутил усы. Викул Микул некоторые строчки просил повторить..

Наконец обратился к Макару: ;

— Как ты думаешь, правда здесь написана?

— Сам как считаешь? — спросил тот у Викул Микула.

— Да я что, серый мужик, пень мерзлый. А вот наш шурин как-то говорил: кто богатый — ему войны бояться нечего. От солдатчины он может деньгами откупиться. А для нас война погибель. И до нас, стариков, скоро доберутся. Как считаешь, служивый?

— Меня, безногого, не заберут. А вам придется, видно, понюхать пороху. Война что водоворот, глотает и глотает людей. Настоящая сатанинская печь, сколько ни подбрасывай, все сожрет!

— Сатанинская жизнь! — пряча в карман лузана листовку, сумрачно заключил сплавщик.

На разбитых мостках показался Терентий. За плечами у него на веревочной перевязи висел мешок. Нищий медленно шел по обжорному ряду. Его преследовали ребятишки, выкрикивая озорно:

— Терень, спляши! Спой что-нибудь, Терень!

Макар подозвал нищего к себе и спросил:

— Куда это ты собрался, дружок?

— На пароход! — деловито ответил тот.

— Не хочешь больше кирпичи делать Гыч Опоню?

— К бесу его! Судиться еду! Вон сколько собрал бумаг! — из кучи обрывков газет и разных бумажек в мешке Терентий выбрал листок, развернул и сделал вид, что читает.

— Вниз головой держишь! — рассмеявшись, ткнул пальцем в бумажку парень с балалайкой, подошедший посмотреть на потешного человека.

— Здесь все законы прописаны! — отрезал Терентий.

— Постой, дядя… Покажи-ка свою бумажку! Где ты ее взял?

— Под Соборной горой немало валяется. Хочешь— бери, — Терентий подал парню листовку.

Парень прочитал и спросил:

— А еще есть у тебя такие бумажки?

— Много.

— Дай их нам.

— А что дашь? Копейка есть?

— Найдем копейку.

— Не обманываешь?

— Нет, бери! — И когда парень с балалайкой поло жил нищему на ладонь копейку, тот с недоверием начал разглядывать монету. В эти минуты его глаза смотрели осмысленно. Они у него были голубые, как у ребенка. И сам он был похож на большого ребенка, которому дали занятную игрушку и он боится, не отберут ли у него обратно.

— Что, не нравится моя копейка? — со смехом спросил парень.

— А не побьешь?

— Нет же! Только покажи, как ходит пристав.

Терентий спрятал копейку в рот, выпятил живот, надул щеки и важно зашагал.

Гогочущая толпа тронулась за ним. Наседая на нищего со всех сторон, кричали:

— Не спеши, Терень, не спеши!

— Шары вылупи, как настоящий пристав!

— Молодец! Вот позабавил славно!..

Вдруг кто-то из забавлявшихся крикнул:

— Терентий! А вот и сам пристав идет!

Заложив руки за спину, медленно спускался к рынку городовой. Время от времени он посматривал по сторонам. Терентий увидел фуражку с красным околышем и бросился бежать. Он несколько раз с испугом оглядывался, махал руками, словно открещиваясь от нечистой силы, затем нырнул за лабаз и исчез из виду.

Дровосеки с уральских заводов, пошептавшись, тоже ушли от греха подальше.

Собралась уходить с рынка и Домна, но неожиданно чьи-то сильные ладони сзади закрыли ей глаза.

— Ой, Проня! — увидев перед собой улыбающееся лицо парня, воскликнула Домна.

— Перепугалась?

— Еще бы! Подкрался, схватил, как медведь!..

— Не серчай, я хотел пошутить… Вон там торгуют гороховым киселем и сбитнем. Сходим полакомимся.

У рыночного ларька, с аппетитом поглощая гороховый кисель, политый душистым конопляным маслом, Проня не переставал болтать:

— Я нарочно подкрался. Хотел проверить, узнаешь ли меня… Ах какой вкусный кисель! Ешь досыта! Еще купим! Хочешь сбитня? А знаешь что? Пойдем к реке! — предложил он. — Там у меня есть любимое место — далеко кругом видно!

— Хочу спросить у тебя что-то, — лукаво посмотрела на парня Домна.

— Спрашивай.

— Только, чур, не вилять, а говорить прямо!

— Конечно! — неуверенно ответил Проня. Наевшись киселя и слизав с пальцев масло, он блаженно сощурил глаза, сказал с чувством — Вкусно!

— Вижу — проголодался.

— Сегодня не ел еще.

— Почему?

— Некогда было. Утром лошадь водил на пастбище, то да се…

— Это на Соборной горе, что ли, пас лошадь?

— Нет же! Почему на Соборной?

— Потому что я тебя видела утром!

Меня? — удивленно поднял брови Проня.

— Тебя, конечно! После обедни… Ой, что там было!

— А что?

— Кто-то с колокольни сбросил листовки. Прибежали стражники. Кожевник носился как угорелый… Попадись ты ему в руки… Хорошо, что успел удрать…

— Кто? Я? — воскликнул Проня, всем своим видом выражая удивление. — Вот чудеса в решете! Зачем же кожевник станет гоняться за мной? И почему ты думаешь, что я там был?

— Потому что своими глазами видела. Не оправдывайся!.. А ты, оказывается, здорово бегаешь!

— Что ты, что ты! Не во сне ли все это видела? — сказал Проня так искренне, что Домна заколебалась: «Неужели ошиблась?»

Проня между тем продолжал убеждать:

— Ты, конечно, обозналась — меня там не было! И хватит про это! А будешь болтать, подумают — правду говоришь. За такие вещи, знаешь, что грозит?

— Да я никому и не говорила. Может, обозналась, бывает ведь, — сказала Домна, пытливо следя за выражением его лица.

Но тот смотрел прямо, без тени смущения, хотя в глазах и проглядывали смешливые искорки.

— Айда отсюда, пошли! — вдруг сказал он. Он, кажется, заметил приближающегося городового и заторопился; а может, это Домне так показалось? Проня схватил ее за руку, и они побежали к берегу.

Стояли последние дни северного лета. Воздух был теплый. По воде скользили солнечные зайчики. В светло-голубом небе плавали пушистые облака.

Проня с Домной добежали до — крохотной баньки, прилепившейся на спускавшемся круто к реке косогоре и, порывисто дыша, остановились.