Все случилось летом

5

Прошел день, другой, третий… Как-то вечером Харис принес домой яблоки и разделил их поровну между Каспаром и Рейнисом. Себе не взял — успели набить оскомину.

— Белый налив, — определил Рейнис. — Он всегда поспевает к жатве. Считай, лето позади. Быстро летят дни…

Он смотрел на яблоко, словно видел его впервые. Не было оно ни наливным, ни белым. Зеленое, кривое, с червоточиной. И, глядя на яблоко, Рейнис вспомнил о письме матери. Может, и она теперь смотрит на желтеющие ветви яблонь, с болью думая о том же, что и он, — об осени. Брат с сестрой уедут в школу, она останется одна. Совсем одна, будто и не растила детей, чтобы быть с ними вместе, когда подступит старость. И не о ком ей будет позаботиться, даже коровы теперь нет.

Хмурясь, Рейнис открыл свой шкафчик, достал оттуда пачку денег, пересчитал. Но сколько отложил, столько и обнаружил — ничего не прибавилось. А жаль, что деньги не растут, как картошка: положил рубль, потом глянул, там уж десять. Да, нелегко достаются эти бумажки. В них дрожь усталых рук и боль онемевших мускулов. Когда держишь их, чувствуешь запах бензина и слышишь, как громыхает по лесной дороге разъездная ремонтная мастерская.

Каспар сидел за столом над книгой, но, словно угадав мрачные мысли Рейниса, повернулся к нему и спросил:

— А где твой отец, Рейнис? Ты о нем никогда не рассказывал.

— Его в сорок первом айзсарги[1] расстреляли. Когда немцы пришли…

Как тогда мать унижалась перед ними… И напрасно. Отец ее успокаивал: «Я никому не сделал зла, за меня не бойтесь. Тут какое-то недоразумение. Я вернусь». Но, видно, мать уже чуяла беду. Плакала, кричала, ползала на коленях перед убийцами…

— А у меня брат на войне погиб, — сказал вдруг Каспар. — Только началась война, отец встречает его на улице нашего городка с винтовкой за плечами — мы жили на окраине. «Ты куда?» — спрашивает. «Воевать», — отвечает брат. У отца руки опустились. «Да ты знаешь, что такое война? Немец вот-вот нагрянет». — «Отец, за меня не беспокойся. Я вернусь. С Красной Армией». И бежать. Боялся, как бы отец не удержал. А когда война опять докатилась до нашего городишка, брат вернулся. Мы сидим в подвале, а немцы из пушек палят. Вдруг открывается дверца, входит молодой лейтенант. В потемках его никто не узнал. И он говорит: «Отец, ты что тут делаешь? Давай закурим». Отец подошел поближе и говорит: «Вот чертенок, кто позволил курить? Чему тебя отец учил?» Тут снаряд просвистел. Мы все на землю. А брат смеется: «Перелет!» Потом: «Недолет!» И вдруг кричит: «Ложись!» И сам плюхнулся на землю. Угодил снаряд в угол погреба, здорово нас засыпало. «Будь он неладен, весь табак испортил», — говорит отец. «Не беда, у меня есть папиросы, — отвечает брат. — Ну что я тебе тогда говорил? Вот я и дома».

Каспар отвернулся. За окном, между темных ветвей, полыхал оранжевый вечер.

— А как же он погиб? — спросил взволнованный Рейнис.

— В Курземе. За три дня до победы.

Склонив русую голову, Харис сидел на скамеечке. Каспар замолчал, молчал и Рейнис, и тогда Харис сказал в отчаянии:

— Ребята, яблоки… Ешьте яблоки.

И, довольный, что удалось немного отвлечь друзей от мрачных воспоминаний, спрыгнул со скамеечки.

— Мать мне творогу прислала. Хотите попробовать? Ешьте, ешьте, а то прокиснет. Зачем добру пропадать.

Разыскав кружки, Харис налил в них молока, а что осталось, выпил сам. Пил долго, припав к кувшину, пока не выпил до донышка.

— Теперь гири куда легче стали, — сказал он, утирая рот ладонью. — Вот увидите, скоро мне тут равных не будет.

Каспар с Рейнисом весело переглянулись. Потом Каспар оттолкнул от себя книги, грохнул кулаком по столу и крикнул:

— Айда в кино! Что мы, в самом-то деле! Совсем света белого не видим.

— В кои-то веки дело говоришь! — обрадовался Харис. — Я вас на директорской машине, как баронов, подкачу к самой двери клуба. Старик в Риге на совещании. А может, куда-нибудь подальше махнем, а? На большие озера?

— На сей раз в кино, — сказал Рейнис. — Завтра на работу.

Харис уговорил Каспара надеть новые брюки. Но с Рейнисом было сложней: тот ни за что не хотел переодеваться.

— Ведь я «черномазый», так зачем мне менять форму? — говорил он.

— Ты мне машину перепачкаешь, — разозлился Харис. — Я тебя такого не повезу.

— Ах, вот что! — вспыхнул Рейнис. — Машину перепачкаю? В таком случае поищи себе почище пассажиров, а я остаюсь дома. Мне и здесь хорошо. Обойдусь без мягких сидений.

— Не валяй дурака, — сказал Каспар. — Не упрямься. Что ты хочешь доказать своими грязными брюками? В конце концов, это просто глупо. Никто не оценит твоего героизма. Люди только пожмут плечами.

— Зато тебя оценят. В твоих стильных брючках. Я-то знаю, зачем ты их натянул. Чтобы ей показать: вот, мол, какого проворонила. Давай, давай, ломай комедию. Хочешь сбросить свою шкуру, перекраситься? Ну, езжай на здоровье. Тебя там ждут не дождутся. А то как же!

И Рейнис засмеялся, но не весел был его смех… Опустившись на скамейку, он отвел глаза в сторону, словно застыдившись своих слов. Свет из окна падал ему на лицо, оно было бледное, будто никогда не видело солнца, темные волосы гладко причесаны, а в глазах злые искорки. Узкие плечи опущены, солдатская гимнастерка перепачкана — на спине расплылось огромное пятно.

Каспар покраснел, будто его уличили в обмане. До последнего момента — до тех пор, пока не предложил пойти в кино, — он не думал о Юстине. Да и потом не думал, только совсем бессознательно вдруг почувствовал, что где-то она существует и что, быть может, он ее встретит сегодня вечером, если пойдет в кино. Смутное предчувствие — как волнение воздуха в разгоряченных солнцем далях. Нет, он не думал о ней. И потому хотел ответить грубостью, но сдержался. Рейнис сегодня явно не в духе. Наверное, вспомнил об отце, расстроился — может, мысль о матери не дает ему покоя, а может, просто недостает в жизни чего-то сокровенного, что в тяжелую минуту помогало бы, занимало все мысли. Вот он смеется над ним, Каспаром, а если бы сам ощутил такое — когда даже с закрытыми глазами на затерянной лесосеке видишь и чувствуешь, что кто-то невидимкой идет с тобой повсюду, всегда сопутствует тебе. Тогда бы он не стал смеяться и не был бы таким подавленным. Поступил бы он учиться, что ли… Тоже большое дело… Юстина не пришла на свидание, но жизнь продолжается, хотя подчас бывает тяжело, где-то в самой глубине запряталась боль — то утихнет, то снова даст о себе знать. Но со временем она пройдет, не будет больше тревожить. Разве изредка…

— Ты прав, Рейнис, — сказал Каспар. — Я переоденусь, и пускай Харис щеголяет в своих модных брючках. Не хочу корчить из себя шута. Ты же знаешь, Юстина тогда не пришла. Так почему она сегодня должна быть в кино? Ведь я ее не видел…

Рейнис искоса глянул на Каспара и, смутившись, отвел глаза. Во всем этом было нечто такое, чего Харис никак не мог уразуметь, — сплошной цирк. И он громко рассмеялся.

— Ну, чего ты ржешь! — с напускной злостью накинулся на него Рейнис.

— Забирай свои дудочки и не хвастай, — поддержал его Каспар.

И они, будто сговорившись, вместе обрушились на Хариса, тот, впрочем, ничуть не сердился. Добродушно отшучиваясь, он развесил рабочую одежду Рейниса по гвоздям, задвинул под кровать его стоптанные башмаки и вместо этого подсунул ему выходной костюм.

Наконец, подталкивая друг друга и весело препираясь, все-трое с грохотом скатились с лестницы и направились в сарай, где стояла директорская «Победа». Но, видно, на душе у каждого остался неприятный осадок, и всю дорогу ехали молча.

Кинотеатр, он же клуб и читальня леспромхоза, размещался в бывшем торговом складе. Старинное здание, хотя и переделанное, приукрашенное, все же было тесновато, особенно для больших мероприятий. Рядом стоял двухэтажный каменный дом, некогда тоже владение торговца. Там жили семейные рабочие. Отчаянно гудя и распугивая ребятню, Харис подкатил к дверям клуба и, высадив своих пассажиров, поставил машину под самыми окнами, чтобы во время сеанса можно было выглянуть — все ли в порядке. Он знал, что мальчишки до тех пор не угомонятся, пока не осмотрят и не ощупают всю машину.

Первый сеанс еще не кончился. В фойе собралось довольно много народа — ребятня, молодежь. У входа в зрительный зал за столиком сидела кассирша, в комнате механика приглушенно жужжали киноаппараты. Мальчишки бойко обменивались почтовыми марками: «Есть у тебя такая?», «А такая?» Одного менялу за шиворот оттащила в сторону мама в красной кофте поверх белого платья, в тапках на босу ногу. В руке у нее большая коричневая сумка; раскрыла, достала пригоршню печенья: «Хочешь? Бери, ешь!» Парнишка забрал печенье и, набив им полный рот, снова скрылся в толкучке. В углу трое молодых людей черпали кружкой воду из жестяного бачка и по очереди пили. Один из них был худой и долговязый. Блестящие сапоги, зеленые брюки галифе, яркая ковбойка, коротко подстриженные темные волосы и большие нежные глаза.

— Ты смотри, и Булка здесь! — шепнул Рейнис, толкнув Каспара.

Тот равнодушно глянул в угол и кивнул, здороваясь: как-никак свой человек диспетчер Япинь. Но в ответ оттуда донесся смешок.

— И шофер-молочник тут как тут. На директорском моторе прикатил. Прямо министр. А мы все больше пешочком. Да еще на мотоцикле.

Это, несомненно, адресовалось Харису. Но тот, хотя в нем все кипело, пропустил насмешку мимо ушей. За время своей работы он научился многим житейским премудростям, и одна из них гласила: «Не слушай того, чего тебе слышать не следует». Поэтому, повернувшись к Япиню спиной, Харис неторопливо направился к столику кассира, где в это время девочка в коричневом платье покупала билет. Вцепившись в ее длинную косу, позади стояла младшая сестричка.

— И ты, малышка, в кино собралась? — с улыбкой обратился к ней Харис. — У меня для тебя найдется конфетка.

Он обшарил все карманы, но там ничего не оказалось, кроме червивого яблока. Девочка взяла его и спряталась за сестру.

— Какая славная девочка! — воскликнул Харис и только после этого глянул в угол, где стояли те трое.

Но их внимание уже переключилось на другое: в фойе робко вошел щуплый мальчуган и, стараясь остаться незамеченным, пробирался вдоль стены к кассе. Он был босиком, в синей выцветшей тенниске, в штанишках выше колен. Обожженное солнцем лицо испуганное.

— А! Всемирно известный путешественник пожаловал! — донеслось из угла.

— На своем реактивном самолете прилетел! — сострил Жак Япинь и сам рассмеялся.

— Ну, и здорово отколотил тебя отец? Расскажи нам, не стесняйся.

— А каково в чужих краях? Лучше там или хуже?

Теперь все смотрели на парнишку — мальчишки-марочники, молодые люди, женщины, кассирша. Это он вместе с приятелем перетащил тайком из клуба в сарай старый киноаппарат и там в большой тайне от всех конструировал реактивный самолет. А когда секрет открылся, он убежал из дома и в конце концов очутился на Украине, где и был задержан милицией. Отцу пришлось поехать туда и забрать домой юного «авиаконструктора», и, уж конечно, он не погладил сына по головке за такие проделки.

Теперь мальчуган, потупившись, стоял, будто пригвожденный, и, наверное, шептал про себя волшебные слова, чтобы земля расступилась и поглотила его. Но земля не расступалась, а насмешливые взгляды разили, как острые стрелы. Вот если бы он был большой и сильный! Но он не был ни тем, ни другим и поэтому лишь проглотил горький ком, подступивший к горлу, чтобы никто не увидел ни одной слезинки. Вдруг какой-то человек подошел к нему, и мальчуган услышал его хрипловатый, негромкий голос: