Все случилось летом

Каспар свернул с дороги, и машина остановилась у высоких ворот, над ними горела лампочка. Ворота распахнулись, и показался Язеп, сторож гаража и ремонтной мастерской.

— Въезжай! — крикнул он.

Поставив машину во дворе в один ряд с другими, Каспар зашел в сторожку. Язеп плотно притворил за ним дверь.

— Отвез Рейниса?

— Как видишь…

— Гляжу на вас — ну прямо как малые ребята. Пороть вас некому, вот что, не то бы ума, глядишь, прибавилось. Разум в человека с того конца только и можно вогнать. Так мой батя рассуждал. А он был умный человек. Поумней меня.

Язеп говорил сердито, будто зол был страшно, но Каспар знал, он только на словах сердит, душа у него добрая, и потому не стал возражать. Пусть Язеп поговорит. Целый день торчит в сторожке, рад случаю языком почесать.

— Тут заходил отец Юстины, — продолжал Язеп.

— С чего это вдруг «отец Юстины»? — вскипел Каспар. — У него что, нет фамилии? Чего это ты разъюстинился?

— Ладно, ладно, — добродушно буркнул Язеп. — Заходил шофер Бернсон. Коршуном на меня налетел — вынь да положь ему машину. А я гляжу, путевка у него завтрашним числом помечена. Ничего не выйдет, завтра приходи, — получишь. Уж как он тут канючил. Целый час, если не больше. Мол, спозаранок хочет, часов с пяти, в лес ехать, чтобы первым быть на лесосеке, чтобы, значит, за день успеть трижды обернуться. А я его, как стеклышко, насквозь вижу: договорился где-то подхалтурить, вот машина и понадобилась. Не читай мне поэмы, говорю, все равно в них ничего не смыслю! А он мне: «Хорошо, приду в полночь, когда начнется завтрашний день». Это пожалуйста! Только без поэм! Да не придет он в полночь, треп один. И в полночь машины не получит. Пусть приходит к началу рабочего дня.

«И зачем ты все это мне рассказываешь, — думал про себя Каспар. — Ах, вот оно что, скука заела, о чем-то надо покалякать. Или, может, вздумал заодно и на Юстину тень бросить? Уж это напрасно, милый Язеп, совсем напрасно. Тебе кажется, нам станет легче, если мы, очернив родню Юстинину, сможем сказать: вот полюбуйтесь, не так уж она хороша, вон что отец ее вытворяет, — но послушай, Язеп, мы же не дети, у нас своя голова на плечах».

— Мне не жаль, — не унимался Язеп, — когда человек на стороне немного подзашибет. Сам был шофером. Да ведь надо же и совесть иметь! Кто Бернсона не знает.

Каспар молчал. В сторожке печка была до того жарко натоплена — дышать трудно. А Язепу, видно, в самый раз, сам натопил. Да еще кепку нахлобучил. Из-под защитного цвета спецовки выглядывало несколько вязаных кофт, оттого и вид он имел округлый. И штанины брезентовых брюк, как стволы, с мешками на коленках. И лицо у Язепа круглое, как блин, с узенькими щелочками глаз. Со стороны можно подумать — разжирел человек от спокойной жизни на вольных хлебах. Однако все обстояло иначе. Несколько лет тому назад Язеп отравился этиловым бензином. Увезли в больницу бывалого шофера, а оттуда вернулся инвалид и с тех пор вот работает сторожем.

— Может, в шашки сыграем? — спросил Язеп и проворно высыпал на стол из картонки черные и белые фишки. Да напрасно он торопился, Каспар собрался уходить.

— Все равно тебя скоро сменят, — сказал он. — Потерпи немного. А я пойду.

Язеп нехотя стал укладывать фишки в коробку — белые в одну сторону, черные — в другую.

— Значит, Рейнис все-таки уехал. Да-а. Теперь вас двое в комнате — ты и Харис. Уж, верно, директор кого-нибудь подселит.

— Да, Язеп, наверняка подселит. Место пустовать не будет. Ну, я пошел, жду тебя дома.

Выйдя за ворота, Каспар оглянулся. Засунув руки в карманы, Язеп неторопливо шел по освещенному двору. Подошел к машинам, остановился — у одной капот погладил, у другой каблуком пнул шину, проверяя, не спустила ли, потом скрылся за рядами тракторов-тягачей, в полутьме казавшихся страшными чудищами.

«Скоро человеку пятьдесят стукнет, а еще не женат, — почему-то подумал Каспар. — И теперь навряд ли женится. Всю жизнь в одиночестве».

Контора леспромхоза — длинная постройка, еще в прошлом веке сложенная из серых валунов, — приветливо встретила освещенными окнами. В одном конце дома квартира директора, в другом — бухгалтерия. На втором этаже над директорской квартирой помещались две комнаты общежития, а две другие занимала все та же бухгалтерия. Целый штат конторских работников считал, пересчитывал, итожил продукцию трех лесопунктов, а на каждом из этих пунктов имелся еще и собственный штат, и там, в свою очередь, с точностью машины конторские исчисляли, сколько выработал каждый лесоруб, каждый шофер, грузчик, механик.

Перед домом, по усыпанной гравием дорожке, прогуливался директор Цаунит, — за глаза все его звали Стариком, — должно быть, только что вернулся с охоты или рыбалки, даже длинные резиновые сапоги снять не успел. А может, ходил осматривать свой домик, который строил вот уже пятый год и все не мог никак достроить. «Годочка эдак через два, на праздник Лиго, — часто говорил Цаунит, — уйду в бессрочный отпуск, на покой. И тогда вам, молодым, придется взять бразды правления в свои руки».

— Это ты, Каспар? — не останавливаясь, спросил директор. — Вижу, что ты. Только почему молодой человек в воскресный вечер в такую рань домой возвращается? Мы в твои годы домой являлись на рассвете. И тут же на хозяйское поле борозды гнать. Да-а… В те времена люди были покрепче. А где это Харис шатается?. Не потянуло ли его на выпивку?

— Не беспокойтесь, директор. Харис знает, где, когда и сколько можно пить.

— Да, да… Рассказывайте Старику небылицы. А зацапает вас автоинспектор, тут Старик выручай. Кто на прошлой неделе возил бревна с первого участка? Прокатил перед самым порогом правления, все клумбы с цветами перемял. Председатель жалуется, сделал, говорит, замечание шоферу, чтобы ехал по дороге, так тот его нехорошим словом обозвал и не послушался. Я, конечно, говорю: «Наши так не поступают, верно, какой-нибудь лихач из Риги подвернулся». А председатель назвал номер машины. Постой, постой, куда он делся, этот номер… — Директор отыскал в кармане клочок бумаги, поднес поближе к глазам и прочитал. — Вот чья это машина?

— Не знаю, — ответил Каспар, хотя прекрасно знал, что машина Бернсона. Машина Якоба Бернсона, отца Юстины. — Не знаю, — повторил он.

— Ну, конечно, не знаете! А вот кашу заварить, это вы знаете… Так, так. Значит, ты дома… Может, телевизор посмотришь? Заходи, там народ собрался, интересная передача. Я свою мамочку (так директор называл жену) никак оттуда не вытащу, а ей пора корову доить. Ни за что не хочет уходить. «Сейчас, сейчас». И сидит. Может, мне самому прикажете доить корову? Ну ладно, Каспар, вижу, ты устал. Иди, отдыхай. Завтра дизель надо починить, поезжай проведай, что там стряслось. Постой, постой, да ведь ты теперь без Рейниса! Совсем забыл. Одному тебе не справиться, нужен помощник. Но об этом завтра потолкуем. Видно, Харису придется разъезжать с тобою в паре.

Да, Рейнис уехал.

По скрипучим деревянным ступеням Каспар поднялся на второй этаж, в темноте нащупал дверь своей комнаты и чиркнул спичкой. Все было как прежде — тот же лист, приколотый кнопками. Выдумка Хариса. «В каждом деле должен быть порядок», — сказал он и, раздобыв лист плотной бумаги, велел каждому написать имя и фамилию.

Вот и все обитатели комнаты. А соседняя дверь ведет в комнату Язепа, тот живет и будет жить один. Так распорядился директор. Язеп заслужил отдельную комнату. Теперь Рейниса вроде бы надо вычеркнуть из списка, раз он уехал. Каспар уже отыскал в кармане огрызок карандаша, да передумал: как он может зачеркнуть то, что написано рукой Рейниса. Придет новый жилец, пусть сам потрудится вписать свою фамилию.

В продолговатой комнате стояли три железные кровати, в головах каждой по тумбочке, у единственного окна в шесть клеток — стол, застеленный белой скатертью, на нем стопка книг, чернильница с ручками и круглый репродуктор. По обеим сторонам двери развешана одежда, на полу — ботинки. У стены переносная печка с духовкой — из белого кафеля на высоких металлических ножках. На ней сковородка, прикрытая куском картона.

Каспар подсел к столу, включил радио и тут же выключил: с тишиной приятней. За окном чернел осенний вечер. Хорошо сидеть в комнате, теплой, светлой, и думать о том, что творится снаружи. Где-то теперь мчатся автомобили, по бульварам гуляют люди. Через Даугаву плывет паром, плывет к другому берегу, окутанному мглой, и гулко вздрагивает туго натянутый трос, а с порогов доносится вековечный, никогда не смолкающий шум, будто там поверженный гигант силится подняться, превратив реку в бурлящий водоворот с белой пеной по краям. А на крутом берегу затаился старый парк. Словно заколдованные воины, лежат огромные серые валуны, безучастно взирают на мрачный, грозный поток, и кажется, хранят они древнюю сокровенную тайну, только и ждут условного знака.

Может, сходить туда сегодня? Сходить в последний раз, и пускай тогда зарастают тропы.

Нет, Каспар, ты должен заниматься. Три часа ежедневно должен просиживать за книгами. Даже вечерами после изнурительной работы, когда ни о чем, кроме сна, не хочется думать. Это жестокое правило, ты обкрадываешь свою молодость, но ты сам установил его и должен выполнять. Твоя рабочая гордость — вот что дает силы, но сегодня, так и быть, все-таки сходишь туда — в последний раз.

Он отложил книги, потушил свет. Снизу, из кабинета директора, доносился неестественный и зычный голос телевизора. Во дворе было тихо. Сразу за порогом стеной вставала ночь. Но Каспар знал дорогу. Он не раз ходил этой тропой.

За службами и прудом начинался старый парк. Давно уже выветрился запах таволги и клевера, воздух влажный, под ногами скользкая опавшая листва. Стволы в темноте едва различимы — их скорее можно ощутить, чем разглядеть, — и непробудная тишина окутала голые ветви.

Это Лунная поляна. Их Лунная поляна — так ее называла Юстина. Словно башни, вздымаются клены и дубы. Стоит закрыть глаза, и увидишь их густые, зеленые, уходящие к небу кроны, а с высоты будет светить большая желтая луна.

Каспар замер. Ему показалось, будто он слышит песню, ту самую, без слов, что пела Юстина. Ну, конечно, показалось. Тишина, и только далекий однообразный шум Даугавы. Там, внизу, ее волны таранили пороги.

Вот и камни древней речной ложбины. Влажные, вросшие в землю валуны. Каспар присел на одну из глыб и глянул во тьму под ногами. Внизу смутно угадывался речной поток, оттуда и доносился шум порогов. Из окна дома паромщика на том берегу вырвался луч света. На горизонте, то рассекая мглу, то растворяясь в ней, метались лучи фар проезжавших машин.

Каспар обхватил лицо ладонями. И опять зазвучала та песня без слов, та дивная мелодия. Как началась она и где он услышал ее впервые?

Летом. Все случилось летом.