Тринадцатый Койот

Он взглянул на ящик стола.

“У меня есть кое-что еще, - сказал он, - кое-что, что может заинтересовать ваше медицинское сообщество”.

“Это правда?”

“Прямо как дождь. Это не твой обычный тариф. Это нечто уникальное”.

Крейвен отошел от плиты. Его вишневые губы, зачесанные назад волосы и галстук-бабочка делали его каким-то извращенным для Верна, как мужчина, который переспал с цветной женщиной или, может быть, даже с другим мужчиной.

“Ты привлек мое внимание”, - сказал доктор.

Верн подошел к своему столу и выдвинул ящик. Оно скрипнуло, словно предупреждая. Когда он снял мешковину, Крейвен поднял бровь.

“Что это? Какой”то амулет?

“ И из чистого золота. Не просто позолоченный.”

“Это хорошая находка, Вернон. Я уверен, что это хорошо подойдет ювелиру, но вряд ли это заинтересует медицинское сообщество”.

Но Вернон мог видеть любопытство на лице доктора. Он протянул капсулу.

“Дело не в самом золоте, док. Это то, что внутри.”

***

Стая становилась беспокойной. Они не совершали убийств со времен ограбления банка Брокен-Ридж. Рассказчик не доставил им никаких хлопот, но жажда крови текла рекой через сны койотов. Гленн Амарок обладал большим самообладанием, чем его подчиненные, но он тоже боролся с инстинктом убивать, разрушать.

Им нужна была добыча.

Он смотрел на звезды в поисках Марса, но сегодня ночью облака были густыми, и он не мог найти красную планету. Даже луна была скрыта, затаившись в засаде, как и Гленн. Он сидел по-индейски на покрытом брезентом спальном мешке, его длинные черные волосы и бакенбарды развевались на ветру, как хвосты полтергейста. Он поставил добрых шесть футов между собой и огнем, предпочитая арктическое прикосновение осеннего бриза теплу пламени. Было бы достаточно времени для стрельбы. Целая вечность.

Он снял свою оленью шкуру и рубашку, и волосы на его голой груди и спине встали дыбом, как шерсть возбужденной собаки. Прошло почти пять лет с тех пор, как он в последний раз чувствовал присутствие Джаспера Терстона, и теперь, по необъяснимой причине, ветер донес запах старшего койота. Хотя и слабый, это были дразнящие миазмы. Старый наставник Гленна был мертв, но его магия была бесконечной, как космос, и такой же черной. Гленн мог чувствовать сладость этого, огромную силу зла, больше не находящуюся в рабстве. Какие бы шестерни ни удерживали колдовство Джаспера, они наконец вырвались на свободу.

До сих пор только Гленн чувствовал это. Скоро Хайрам почует это точно так же, как он, и тогда остальная часть стаи тоже почувствует это, по всей цепочке. Тогда они поняли бы цель этого тусклого путешествия. Ибо глубоко в недрах этих гор какой-то маленький городок ожидал их гнева.

Гленн поведет свою стаю на бойню.

Сердце Джаспера будет принадлежать ему.

ГЛАВА V

В СВЯЩЕННОЙ ЯМЕ сестра Мэйбл стояла на верхней ступеньке лестницы рядом с алтарем. Это была каменная и известковая гробница под часовней, доступ к которой был возможен только через скрытый коридор, извивающийся под землей. Фонари и деревянные распятия выстроились вдоль туннеля для безопасного прохода. Сама яма была украшена стальными крестами, выкованными несколькими поколениями кузнецов. Они выровняли стены и потолок ямы, служа опорами, чтобы выдержать нагрузку земли сверху. На алтаре стоял самый большой крест из всех, возвышающаяся золотая статуя распятого Спасителя.

Сестра Мэйбл вытащила гвоздь из правой руки статуи, обнажив трубу, проходившую через тело. Она поместила воронку над отверстием и посмотрела вниз на сестру Женевьеву. Молодая монахиня держала кувшин обеими руками, чрезмерно осторожная в своем благочестии. Мэйбл не могла винить ее за то, что она нервничала. В ее первую ночь в яме из-за нервов Мэйбл немного вырвало. К счастью, ей удалось проглотить это и не опозориться, осквернив такое святое место. Хотя та ночь была десятилетия назад, иногда казалось, что прошло всего несколько дней. Жизнь в служении Господу была славной, но не лишенной страданий. За все, что Бог дал, Он также просил, особенно у невест Христа.

“Подай мне кувшин”, - сказала она.

Женевьева предложила его, и Мэйбл позаботилась о том, чтобы он был сбалансирован. Она не могла позволить себе пролить ни капли. Ни одна секунда страданий не может быть напрасной, ни малейшая жертва не может быть неуважительной. Сестра Эвалена опустилась на колени перед алтарем с четками в руках, а Женевьева опустилась на колени рядом с ней, свет тысячи свечей создавал армию их теней.

Эвалена начала. “Я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни правители, ни настоящее, ни грядущее, ни силы, ни высота, ни глубина, ни что-либо другое во всем творении не смогут отделить нас от любви Божьей во Христе Иисусе, Господе нашем”.

Мэйбл поднесла кувшин к краю воронки. “Слушай, Господи, ибо говорит Твой слуга. Когда я боюсь, я доверяю Тебе”.

Трубка в руке Христа издавала глухой звук, словно ветер шептал в подземном переходе. Его отверстие расширилось.

Монахини хором процитировали Второзаконие.

“Из-за ужасного положения, в которое вы попадете, когда ваш враг осадит вас, вы будете есть своих собственных детей, плоть ваших сыновей и дочерей, которых дал вам Господь”.

Мэйбл наклонила кувшин. Кровь детей текла через воронку в трубопроводы статуи, стекая по руке Спасителя и через Его туловище, а затем вниз по ногам. Сестры внизу поднесли свою чашу к скрещенным ногам Христа и вытащили гвоздь. Кровь сирот, теперь очищенная и благочестивая, как святая вода, полилась из носика в чашу. Эвалена выпила первой. Хотя это был ее первый раз, Женевьева без колебаний проглотила кровь. Мэйбл гордилась ею. Она спустилась по лесенке и взяла чашку, проглотив то, что осталось, а затем дочиста облизала ее. Ни одна секунда страданий не может быть напрасной, ни малейшая жертва не может быть неуважительной.

Когда Мэйбл снова посмотрела на Женевьеву, в глазах младшей сестры стояли слезы. Когда Мэйбл положила руку ей на плечо, на губах обеих монахинь появилось слабое голубое свечение.

“Благословенны дети”, - сказала Мэйбл. “Страдания приближают их к Богу”.

“Да, сестра”.

“С отдыхом, ягодами и молитвой дети вернутся к полному здоровью. Кровопускание не так страшно, как кажется.”

“Конечно, сестра”.

Когда три сестры выстроились в строй, Мэйбл воззвала к небесам.

“Господи, мы молимся Тебе, ибо среди нас скрывается демон. Он рыщет вокруг нас, рыкающий лев, охотящийся за душами, чтобы пожрать их. Он отравил наш скот и засолил нашу землю, так что ничего не может вырасти. - Мэйбл глубоко вздохнула. “Это зло не чуждо мне, Господь”. Она чувствовала, как взгляды сестер падают на нее. “Помоги мне, о Господи. Помоги мне еще раз поймать этого дьявола за пятки, чтобы я могла навсегда изгнать его в черную бездну. Мы верим в Тебя и в силу Твоего могущества. Дай нам всеоружие Божье, чтобы мы могли противостоять замыслам дьявола. Ибо наша борьба ведется не против плоти и крови, а против его колдовства. Дай нам пояса истины и нагрудники праведности. Давайте возьмем щит веры, чтобы погасить все пылающие стрелы зла”.

В центре груди статуи Христа камера, в которую попала большая часть крови, закружилась красным, окружая гудящий черный камень внутри.

Монахини перекрестились и встали. Пришло время.

“Мистер Рейнхолд сбежал из города”, - сказала им Мэйбл. ”Нам понадобится новый кучер".

***

Рассел облизал большой палец и смахнул грязь со своей звезды. Главные улицы были вымощены галькой, но некоторые переулки были глинистыми, и пыль поднималась под копытами его лошади, когда они направлялись к колодцу. Рассел спешился, с помощью шкива поднял ведро и отхлебнул из него. Он подвел жеребца к корыту и дал ему напиться досыта, прислонившись к столбу. День был теплее благодаря безоблачному небу. Солнечный свет согревал его тело и заставлял черную шерсть жеребца блестеть, как мокрая кожа.

“Хороший денек, не правда ли, Фьюри? Действительно, очень мило.”

Закончив поить Фьюри, он подвел лошадь к Ржавому Гвоздю и привязал ее к коновязи. Внутри салуна было сумрачно и дымно, и Расселу потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. Он подошел к стойке, и бармен кивнул ему, разглядывая звезду на его куртке.

“Что будете, маршал?”

“Нужно открыть глаза. Есть бурбон?”

Бармен ухмыльнулся. “Вы слишком далеко на западе для этого кентуккийского виски, друг”.

“Тогда просто чистый виски”.

Бармен вернулся с бутылкой и стаканом и налил Расселу первый стакан за день. Он сделал глоток, и на его языке заплясали смешанные ароматы жженого сахара, выпивки и жевательного табака. Это было похоже на адское пламя. Рассел изучал открытый бар. Там была танцплощадка и стоящее пианино в стиле хонки-тонк. На нижней ступеньке лестницы сидела молодая девушка в голубом платье и нижней юбке, единственная девушка из салуна в поле зрения. Столики стояли в дальнем конце заведения, многие горожане пили, хотя время только приближалось к полудню. Трое мужчин играли в фаро в облаке сигаретного дыма.

“Владельцы салунов никогда не голодают”, - сказал Рассел.

Бармен, тощий мужчина с изможденным лицом, облокотился на стойку. “Когда наступают хорошие времена, они приходят, чтобы отпраздновать. В трудные времена они приходят, чтобы утопить свои печали. А в этом городе сейчас тяжелые времена. Вы проходите мимо, маршал, или вы здесь, чтобы остаться?”

“Остаюсь. До тех пор, пока я буду нужен.”

“Думаю, нам не помешала бы сильная рука в этих краях, если все идет так, как идет. Эти помощники шерифа слишком зеленые.”

“Джейк и Нортон - хорошие люди”.

“Я и не говорил обратного. Мое имя Зик. Зик Оттоманка.”

Рассел кивнул, но не предложил пожать ему руку. ”Генри Рассел".

"Добро пожаловать в "Ржавый гвоздь". И добро пожаловать в Хоупс-Хилл".

Рассел допил свой напиток. Бармен налил еще. Двери салуна распахнулись внутрь, и к другому концу бара подошел чернокожий ковбой. Его штаны были заляпаны грязью, хлопчатобумажная рубашка прилипла к спине от пота. Трехдневная щетина покрывала его лицо. Зик отправился обслужить его, а трое мужчин, игравших в карты на заднем сиденье, с кислым выражением лица уставились на ковбоя. Рассел наблюдал за ними краем глаза на случай, если они высказали свои возражения вслух. Он не был уверен, знали ли эти люди, что он представитель закона, или нет, но он даже не пытался спрятать кольт у бедра. Ковбой был крупным мужчиной, добрых шести футов четырех дюймов роста, с широкими плечами и мускулатурой каторжника. Не тот человек, с которым стоит затевать драку.

Зик и ковбой дружески беседовали. Казалось, у бармена не было никаких предубеждений, и Рассел уважал это. Он слышал, что ковбоя звали Оскар. Мужчины в задних рядах отложили свои карты и поднялись на ноги. Когда они отошли от стола, Рассел повернулся на стуле, одернул пальто и положил руку на кобуру кольта. Один из мужчин отступил, но двое других подошли к стойке. Их лица были загорелыми и измученными слишком долгими годами работы под солнцем.