Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

На протяжении многих веков глухие люди считались необучаемыми, и эта позиция начала смягчаться только в XVI веке, когда итальянский энциклопедист Джероламо Кардано прочел книгу Рудольфа Агриколы Гронингенского «О диалектическом методе определения» (De inventione dialectica), где была описана история от рождения глухого человека, который научился читать и писать. Вдохновившись этой историей, Джероламо Кардано предложил радикальную для своего времени идею – что язык можно отделить от производства звуков. Он предположил, что глухой человек может «слышать чтением» и «говорить письмом». (Он также предположил, что слепых можно научить чтению и письму посредством осязания.) До нас не дошло свидетельств о том, реализовал ли Джероламо Кардано свои идеи на практике, однако мы знаем, что это сделал монах-бенедиктинец Педро Понсе де Леон. В конце XVI века он учил глухонемых писать и говорить. Им двигали религиозные мотивы, поскольку человек должен уметь говорить, чтобы исповедаться, однако его ученики по большей части были детьми испанских аристократов, а для них были важнее материальные соображения: им нужно было, чтобы их глухие сыновья могли говорить, поскольку только владеющий речью человек мог унаследовать земли и имущество.

В феврале 1990 года Нажма начала возить Зохру в Найроби для дальнейших занятий. Поскольку это подразумевало шестичасовую поездку на автобусе и машине и пересечение границы с Кенией, они каждый раз оставались в Найроби на три недели. Их врач, миссис Элизабет Колдри, не бросала своих учеников. Ее метод частично перекликался с идеей Кардано о том, что глухой человек может научиться «слышать чтением»: она сказала Нажме сделать несколько альбомов с картинами предметов, с которыми Зохра часто сталкивается в повседневной жизни, и подписать рядом, как они называются. Например, в одном альбоме была фотография ботинка, рядом с которой было написано «ботинок». Нажма показывала на фотографию и на слово, потом говорила: «Ботинок», – и Зохра должна была повторить слово. В поисках подходящих картинок Нажма перерыла сотни журналов. Так Зохра узнала, что у всего есть свое имя.

Мы воспринимаем имена как нечто естественное, как будто почти все предметы в мире сразу появились со своими названиями – однако на самом деле мы придумали их сами. Даже само понятие имени нужно осваивать. Когда Нажма описывала мне свои альбомы, я вспомнила слепоглухую Хелен Келлер и ее откровение у колодца. Хелен было почти семь лет, и она совсем не владела языком, когда к ней приехала учительница Энн Салливан. Пальцами она побуквенно выстукивала слова на ладони Хелен, и скоро девочка научилась связывать слово «торт» на своей ладони и сладкую еду, однако она еще не поняла, что пальцы выстукивали конкретное название. Но через несколько дней у колодца Салливан выстукивала слово «вода» на одной ладони Хелен, пока на другую ее ладонь лилась вода, и тогда свершилось судьбоносное событие. В «Истории моей жизни» Хелен пишет: «Мне как-то вдруг открылась таинственная суть языка. Я поняла, что “вода” – это чудесная прохлада, льющаяся по моей ладони. Живой мир пробудил мою душу, дал ей свет… У всего на свете есть имя! Каждое новое имя рождало новую мысль! На обратном пути в каждом предмете, которого я касалась, пульсировала жизнь. Это происходило потому, что я видела все каким-то странным новым зрением, только что мною обретенным»[152]. В тот день Хелен выучила тридцать новых слов.

Опыт Хелен Келлер не уникален. В своей потрясающей книге «Человек без слов» (A Man Without Words) Сьюзен Шеллер описывает, как она учила жестовому языку двадцатисемилетнего глухого человека – Идельфонсо[153]. Прорыв произошел, когда Идельфонсо понял, что жесты Шеллер обозначают названия предметов; первым он выучил жест и слово «кошка». Когда на него снизошло это откровение, он сначала замер на стуле, а затем медленно оглядел комнату, совершенно по-другому воспринимая все предметы. Он хлопнул по столу, требуя показать его название, а затем начал указывать на разные предметы в комнате – книгу, дверь, часы, стул – и спрашивать, как они называются. После этого, в шоке от открывшегося ему знания, он сел и разрыдался. Майкл Хорост, родившийся глухим, выучил английский язык по картинкам – но только после того, как в три с половиной года ему диагностировали глухоту[154]. Как он пишет в книге «Восстановленный» (Rebuilt), слова превратили его из «немой пугливой зверюшки» в оживленного мальчика. Его мать вспоминала, что в нем словно зажглась лампочка.

Хелен Келлер, Идельфонсо и Майкл Хорост были уже сравнительно взрослыми, когда начали осваивать язык, так что они помнят, как учили свои первые слова; их рассказы демонстрируют, как язык пробуждает наше сознание. Язык одновременно отражает и обогащает наше мышление и восприятие. Слово – это символ, который, в зависимости от контекста, может представлять собой нечто конкретное или абстрактное[155]. Понимание того, что некоторый предмет входит в более общую категорию – это очень важная часть восприятия. Когда Лиам научился распознавать предметы при помощи зрения, он узнавал их – дерево, собаку, лестницу – как часть какой-то категории. Когда мой сын Энди только учился говорить, он ложился на пол и катал вперед-назад игрушечную машинку, повторяя: «Вольво». Тогда у нас была машина «Вольво», и обычно в семье мы называли ее по названию марки бренда. Выходит, Энди решил, что «Вольво» обозначает все машины или даже все механизмы с четырьмя колесами? Когда это слово начало обозначать для него только конкретную марку машин? С развитием его мышления и чувства языка слово «Вольво» стало обозначать другую категорию предметов.

Но язык – это не просто список слов. В нем есть структура, грамматика и синтаксис, которые указывают на взаимоотношения между предметами и людьми, обозначаемыми словами. В английском языке структура задана в основном порядком слов. В английском языке фраза The boy saved the dog («Мальчик спас собаку») – это совсем не то же самое, что The dog saved the boy («Собака спасла мальчика»). Если изменить порядок слов, утверждение может превратиться в вопрос. Некоторые предлоги – например, в фразах «в доме» или «перед обедом» указывают на время и место действия. В своем дневнике Нажма отметила в дневнике, что Зохра начала использовать предлоги – например, «на», «над» и «под» – в три с половиной года.

Дети выучивают слова и грамматику родного языка не зубрежкой в школе, но из повседневного общения и игр с окружающими людьми[156]. Это не зависит от того, как именно язык воспринимается – на слух, зрением или через прикосновения[157]. Энн Салливан в письмах к своей учительнице Софи Хопкинс описывала, как она выбросила все свои планы занятий и начала учить Хеллен Келлер неформально, настукивая в руку Хеллен описания всех предметов и событий, которые им встречались[158]. «Я буду обращаться с Хелен как с двухлетним ребенком… Я буду говорить в ее ладонь так же, как мы говорим на ушко младенцу». Нажма тоже использовала картинки и реальные предметы, чтобы говорить с Зохрой обо всем, что происходило в течение дня. Эти разговоры продолжались беспрестанно и очень утомляли ее. Например, когда было нужно обуваться, Нажма могла показать Зохре картинку с ботинками и соответствующее слово и сказать ей, чтобы она шла за ботинками. В результате начиналась долгая беседа, в которой постоянно повторялось слово «ботинки»: «Вот твои ботинки. Какого цвета твои ботинки? Давай наденем твои ботинки», – и так далее.

Иногда ребенок использует только одно слово, – например, «молоко» – подразумевая при этом целую мысль, например, «Принеси мне молоко». Нажма всегда говорила с Зохрой полными предложениями. Как я прочитала в письмах Энн Салливан, она практиковала аналогичный подход. Для Нажмы любой предмет, любое действие были поводом к тому, чтобы чему-то научить Зохру. «Смотри, вот стакан с водой, – говорила она Зохре. – Он полон наполовину. А теперь давай разрежем апельсин на половинки. Что я только что сделала?» Семья Нажмы звала Зохру ее «сумочкой», потому что девочка всегда была рядом с ней. Но Нажма была только рада этой всепоглощающей работе с Зохрой. У нее не было своих детей, и она чувствовала, что Зохра была даром Божьим. Она писала о ней в дневнике: «Я всегда чувствовала, что в моей жизни чего-то не хватает, но теперь у меня есть она, и моя жизнь кажется мне полной».

В своей книге «Если в лесу падает дерево» (If a Tree Falls) Дженнифер Рознер описывает похожий, столь же скрупулезный подход к обучению языку своих двух глухих дочерей, одна из которых носила слуховой аппарат, а вторая – кохлеарный имплантат[159]. Рознер сделала книжки с картинками «кто» и «где», в которых содержались все места, где в течение недели были ее дочери, и люди, с которыми они встречались, а затем использовала эти книжки, чтобы пересказывать эти события снова и снова. Она постоянно говорила со своими детьми. «Нельзя было отвернуться, задуматься, заняться другими делами. От меня требовалась постоянная включенность и близость», – писала Рознер.

Идея использовать картинки, чтобы проиллюстрировать слова для предметов и действий, кажется простой, но как Нажма научила Зохру абстрактным концепциям вроде любви и справедливости? Когда я задала Зохре этот вопрос, она сказала, что для нее выучить эти понятия было не сложнее, чем для других людей. Чуть позже в тот день я спросила об этом Нажму и получила тот же ответ.

Удовлетворительное объяснение я смогла найти только в письмах Энн Салливан. Она писала, что врачи постоянно спрашивали ее, как она смогла научить Хелен прилагательным и абстрактным идеям[160]. «Так странно, что люди поражаются такой простой вещи, – писала она Хопкинс, – ведь научить ребенка названию идеи, если она оформилась в его сознании, столь же просто, сколько и названию предмета». Однажды Хелен билась над решением математической задачи, и Энн настучала пальцами ей на лбу: «Подумай!» Хелен мгновенно поняла, что это значит, и с тех пор всегда правильно использовала это слово. Салливан описывала, как дети по опыту учатся различать такие чувства, как, например, счастье, грусть или сожаление, а затем взрослые учат их словам, обозначающим эти чувства. Абстрактные идеи – например, любовь или справедливость – можно выучить по ассоциации: любовь ассоциируется с лаской, а справедливость – с определенными сюжетами рассказов. В диалогах и взаимодействиях со взрослыми и друг с другом дети осваивают не только абстрактные идеи, но и правила поведения, что такое хорошо и что такое плохо, а также присущие их культуре обычаи и верования.

К облегчению и радости Нажмы Зохра сказала свои первые слова – «ма», «ама» (мама) и «верх» – в полтора года. Но умение Зохры понимать устную речь и читать намного опережало ее умение ясно говорить. Путь она и владела языком, но ей было трудно общаться с другими. Ее слух даже со слуховым аппаратом не позволял ей хорошо слышать звуки собственного голоса. Большинство из нас обучаются говорить инстинктивно, но Зохра осваивала речь с большим трудом. Нажма использовала зеркало, чтобы показать Зохре, как нужно шевелить губами для произнесения тех или иных слов, и просила ее дотронуться до губ, когда она произносила звук «м», и до горла – когда она говорила «к». Пользуясь неистощимым воображением, Нажма составила еще один альбом – на этот раз для звуков речи. Сложнее всего Зохре давался звук «к», особенно в начале слов. Нажма показывала ей в альбоме картинку книги (book), и они учились произносить звук «к» на конце этого слова. Потом они тренировались произносить cup («чашка») и coffee («кофе»). «Когда я в первый раз научилась правильно произносить звук “в”, – сказала мне Зохра, – это было для меня потрясающим достижением. Я была в таком восторге от своего умения правильно произносить этот звук, что я повторяла его до вечера без остановки, так что всем остальным это страшно надоело».