Стая Тамерлана

Глава 6

Поджарый мощный Дарган, украшенный боевыми шрамами, в красивом ошейнике, заранее куп-ленным специально для этого случая, вызывал закономерное восхищение. К его чести надо сказать, что асфальтированные дороги, высокие дома, множество автомобилей, круговерть людей, а также сонмище запахов от всего этого не выбили из колеи степного пришельца. Он шествовал по улицам невозмутимо, и никаких симптомов раздражения или страха не проявлял.

Откровения Джафара, от которых удержаться он был не силах, воспринимались больше как хвастливое вранье или сильное преувеличение. Приятели цокали языками, переглядывались и подначивали рассказчика, но держались от пса на почтительном расстоянии, несмотря на явное равнодушие к ним Даргана.

Короткий отпуск пса завершился бы спокойно, не попадись на пути зеленый островок парка. В нем частенько прогуливали собак. Группа мужчин с белой пастушеской овчаркой во главе вступила под сень почтенных деревьев. Навстречу им шел человек лет пятидесяти с огромным мраморным до-гом. Чудище передвигалось расхлябанной царственной походкой. Увидев Голиафа собачьего племени, дружки оживились, обоснованно полагая, что настал момент истины. И фонтан Джафарова бахвальства, наконец, иссякнет. На вопрос: а потянет ли Дарган против этого, Алтыбеков сплюнул и заявил:

— Вот как я растираю плевок, так Дарган разорвет эту собаку. Только в три раза быстрее.

Сказано это было громко, поскольку аудитория Даргановых почитателей составляла человек семь.

Заметив незнакомого кобеля, дог, считающий себя неограниченным властителем парка и окрестностей, басовито, на грани инфразвука, залаял, а его хозяин презрительно усмехнулся словам несведущего и самоуверенного прохожего.

— Держите вашу овчарку подальше. Учтите, Бекташ вам не какая-нибудь дворняга.

— Это вы побыстрее уходите, уважаемый, — ответил Джафар, — а то плохо будет.

Дарган ощерился и рыкнул в ответ на угрожающий лай. Он не привык вызывать соперника на бой или подавлять его предварительным сотрясением воздуха. В его мире огороженных площадок никто не тратил времени на ненужные перепалки, там занимались конкретными делами, и нескольких коротких хриплых звуков вполне хватало для выражения своего мнения. Так их воспитал Тамерлан. Командой к атаке в его лексиконе служило не слово, а освобождение от ошейника.

Хозяин дога уже стоял под углом сорок пять градусов к земле и продолжал клониться назад. Если бы нашелся подходящий смычок, на вытянувшемся струной поводке можно было бы сыграть небольшую сюиту. Мужчина покраснел от натуги. А его пес, между тем, еще не впал в настоящую ярость, полагая, что достаточно будет начальственного окрика.

— Фу, Бекташ! Фу! — безуспешно пытался урезонить дога мужчина. — Парень, еще немного, и я его не удержу.

— Можете отпустить, он все равно сбежит, — засмеялся Джафар и глумливо добавил, передразнивая, — ав, ав, ав!

Своим поведением он будто специально растравлял дога.

— Ну, хорошо! Хорошо! Отведи своего пастуха на газон. Только потом не плачь. Договорились?

— По рукам! — легкомысленно парировал Алтыбеков.

Он прошел на изрядно вытоптанную собачниками поляну, остановившись метрах в десяти от дорожки. Владелец дога перехватился по поводку, добрался до шеи и освободил своего грозного любимца. Одновременно Джафар снял ошейник с Даргана и отбежал в сторону. Свита Джафара стремительно рассыпалась в безопасном, как им казалось, радиусе. Дог, подобно управляемой ракете «Томагавк», помчался на Даргана. Он всегда сбивал противника с ног грудью. Вес многокилограммовой туши, помноженный на скорость в шестьдесят километров в час, был способен вывести из равновесия буйвола. Белый пес мимолетно соприкоснулся с ним, но в последний миг отскочил, и мраморный снаряд пронесся мимо. Нападение повторилось. Дарган увернулся снова. Промахнувшийся вторично дог на секунду остановился, и стало видно, что на обоих его плечах зияют рваные глубокие раны. Бекташ, очевидно, не чувствовал боли, а атаковать по-другому не умел. Он в неистовстве ринулся на овчарку в третий раз. Первые две стычки были для алабая разведкой. В последней собаки тесно сплелись и, кувыркаясь, покатились по газону. Совместное хаотичное движение было коротким. Дарган пружинисто вскочил, а великолепный дог забился на земле. Из его горла била пульсирующая струя крови. Владелец Бекташа растерянно замер на несколько секунд, а потом бросился на Джафара с кулаками.

Алтыбеков всегда получал от финала кровавого зрелища удовлетворение, сравнимое по яркости с оргазмом. Он ничего не видел перед собой. Удар по лицу застал его врасплох. Он приземлился на ягодицы и получил ногой в грудь. Лишь после этого, отмахнувшись еще от одного удара, откатился и встал позади Даргана, невольно толкнув пса навстречу временно лишившемуся разума хозяину дога. Для алабая этот жест был равносилен приказу. Белая собака взвилась в воздух.

Финал трагедии уложился в секунды — прокусить горло, порвать артерию на тонкой безволосой шее — что может быть легче?

Перед совершенно растерявшимися зрителями предстала страшная картина: невдалеке друг от друга на траве распластались человек и пес, еще недавно переполненные самодовольством и жизненными силами. Оба умирали.

Реакцией на шокирующие событие, заставившее подняться дыбом волосы, стал топот многих подошв. Это уносили ноги почитатели.

Джафар, не сразу разобравшийся в случившемся, оттолкнул Даргана от лежащего человека и пнул того ногой. Но вспышка ярости немедленно угасла, как только он заметил кровь, толчками растекающуюся из глубокой пузырящейся раны под подбородком. Джафар, закусив губу, огляделся, быстро накинул на алабая ошейник и бегом устремился вслед за приятелями. Никому из них не пришло в голову попытаться оказать пострадавшему хоть какую-нибудь помощь или вызвать машину «скорой». Несколько собачников, издалека наблюдавших схватку, подбежали к месту происшествия, когда уже было совсем поздно.

После этой нелепой трагедии, доставившей Якубову массу неприятностей, Салим Раджабович почти совсем охладел к любимому развлечению. Тамерлан и собаки по-прежнему оставались на довольствии, изредка им подкидывали и пару-другую бомжей. Но сам Якубов появлялся совсем не часто. Он перестраивался. Как политика нового типа его даже несколько тяготило былое пристрастие к кровавым забавам. А виной всему было иностранное слово — имидж. Необходимо блюсти имидж!

Хотя он, конечно, знал: если и пронюхает об этом какой-нибудь журналистишка или вшивый оппозиционер и разболтает, ему, Якубову, все равно ничего не будет. А вот нахалу, скорее всего, придется отведать чьих-то зубов. В переносном, а может быть и в прямом смысле. И все же… и все же настало время избавиться от своры, и, по возможности, с выгодой.* * *

Бригадир слесарей-наладчиков Михеев переживал самые невыносимые часы в своей биографии. Он, скрючившись, лежал на дне огромного сундука. К затхлому пыльно-нафталиновому запаху, смешавшемуся с едкими испарениями собственной мочи, бригадир уже привык. И руки, отбитые о дубовые стенки, перестали ныть. Он помнил, как его вывезли с фабрики, доставили в старый дом на окраине, привели в чулан и засунули в сундук. Почти без слов. С ним обращались, словно с неодушевленным предметом.

Михеев давно потерял счет времени. Сколько он здесь лежит — день, сутки, двое суток, неделю? Что от него хотят? Зачем так поступают? Конечно, он догадывался. Все — седьмой цех. Он влез во что-то запретное. А кто виноват? Плющик! Он виноват во всем! Это директор дал «задание». Но почему все так? Почему??? Надежда выбраться отсюда умирала. Вместе с ней мешался и таял разум. Думать было страшно. У него, Михеева, осталось только дыхание. Только дышать, и тем цепляться за жизнь — больше он уже ничего не мог.

Зазвенели ключи, скрипнула тяжелая крышка, застонали петли. В сундук проник свет. Он был слаб, но Михеев сощурился.

— Фу! Фу! Фу! Ну и вонь тут, блин! Слышь, клиент спекся, кажись, — прозвучал голос откуда-то сверху, и человек зашелся в приступе кашля.

— Что, совсем отдуплился? — спросил другой голос.

— А, не, погоди… нет, шевелится. И, кажись, к базару готов. А ну-ка, вставай, корешок.

Сознание бригадира совершило гигантский скачок. От безумия, порожденного отчаянием, оно перемахнуло в эйфорическое состояние юноши, влюбленного в небо, цветы, невесту, стул, на котором она сидит, и вообще во все, что движется и не движется. Михеев сел на край сундука. Встать сразу не мог — суставы ног застыли и не разгибались, будто в них заржавели подшипники.

— Не могу пошевелиться, — жалко проблеял он пересохшим ртом.

— Че на складе искал, крысятина? Че тебя туда занесло?

— Пить хочу… пить…

— Ты не врубился, че я спросил?

— Глоток, глоточек… воды… пожалуйста… ну…

— Расколешься, в кабак отведу, понял? Жрачки тебе будет полный стол и пойла море. Колись, да-вай.

— Меня Плющик, ага, послал. Плющик, Плющик, — прошепелявил он пересохшим ртом.

— Директор?

— Да, да. Плющик, Плющик. Он виноват!

— В чем?

— Он послал, Плющик!

— Вот залудил: послал да послал! Зачем послал-то?

— Узнать, что там делают. Пить, умоляю! Пить!

— Ладно, принеси бутылку из машины, там минералка у меня.

— А ему, директору твоему, на фига? — продолжился допрос, после того, как Чекист опорожнил бутылку.

— Он не говорил. Но я могу узнать у него. Я спрошу. Все что хотите, ага, узнаю! Воды еще дайте…

— Зачем ты в тетрадку названия химии разной рисовал?

— Где?

— В Караганде!

— А, там, в цехе тогда, да, а?

— Да, твою мать!

— Так Плющик, ага, просил. Он виноват. Он во всем виноват! Ты, говорит, все там запиши. Все, что увидишь. Запиши, ага. Все, все, ага, — списывал на директора Михеев собственную инициативу.

— А ты, значит, мол, не в теме?

— В какой теме?

— Ну, не просекаешь, для чего тебя заслали? Да?

— Что?

— Ты под придурка тут не коси! Директору твоему на хрена вся эта байда? Что, опять не въехал?

— Въехал, въехал я! Клянусь здоровьем: не знаю! Не знаю, зачем ему!

— Ну что, отпустим его? Пусть валит? — поинтересовался один из допрашивающих у другого.

— А че? Клевый же мужик. Сечешь, он же, в натуре, не при делах. Все директор этот, гаденыш!

— Ага, ага, он виноват, директор, Плющик Григорий Михайлович! Он во всем виноват!

— Ну, давай, давай тяни лапу, помогу тебе встать.

На глаза Михеева навернулись слезы умиления.

— Ой, спасибо вам, ага, ой спаси…

Тонкая как игла спица выскользнула из протянутой для помощи ладони и погрузилась в плоть Чекиста между четвертым и пятым ребром слева от грудины. Его губы еще беззвучно шептали слова благодарности, по морщинистой щеке продолжала катиться слеза радости, а безвольное тело, будто по привычке, валилось обратно в сундук. * * *

Ковры ручной работы были прекрасны. Целая кипа ковров. Аркадий Николаевич Заседин не без удовольствия рассматривал ответные дары своего восточного друга Салима, поочередно раскатываемые перед ним двумя узбеками в полосатых халатах и тюбетейках. По залу растекался запах тщательно промытой шерсти. Но высказывал одобрение хозяин, по мнению Джафара Алтыбекова, племянника Салима Якубова, очень сдержанно. Словно его что-то беспокоило, не давало полностью переключиться на любование преподнесенными сокровищами. «Да, видно, сильно занятый он человек», — тактично подумал Джафар. Вот жена, стройная молодая женщина в красивом голубом платье, та сияла, не пытаясь скрыть свой восторг. И ковры, а особенно бриллиантовый гарнитур из диадемы, колье, серег и двух перстней повергли ее в натуральный экстаз.