Ксения

* * *

На этот раз он сам посетил Ксению. Переодевшись польским гусаром, незаметно проник на царевнину половину, не забыв, однако, поставить тайную стражу.

— Я прост, — сказал он. — Годы скитаний приучили меня ко всякой одежде. Я даже носил кафтан слуги. Но знаешь, что всегда давало мне цену в моих же глазах? Твой золотой. Я не расставался с ним даже в бане. Смотри, тут проверчена дырочка, я надевал его на шею вместе с крестом. Однажды пан Мнишек спросил меня: «Что за побрякушку ты носишь?» И я ответил ему: «За эту побрякушку я получу московский престол». Да, так я ему и сказал. Его дочь, красавица-полька, полюбила меня, ходила за мной как тень. Я обещал жениться на ней. И знаешь зачем? Чтобы нарушить это обещание. Я все равно ни на ком не смогу жениться. Ты знаешь почему. Мое сердце принадлежит тебе. Ты можешь изрезать его на куски, выпустить из него кровь, но оно все равно твое. Я всем обязан тебе. Ты бросила мне монету, но эта монета не раз спасала мне жизнь. Перед боем я всегда надевал ее на грудь. Под Добрыничами сабля стрельца вонзилась мне в грудь. Она пробила нагрудник, но ее остановил твой золотой. Смотри, вот вмятина. В Путивле ко мне ворвались поляки, они требовали жалованья, они грозились меня убить. Тогда я сказал: «У меня ничего нет, возьмите же последнюю монету», — и раскрыл кафтан. Они увидели золотой на груди и устыдились. Ты желала моей гибели, но невольно спасала меня. Я тоже принес тебе спасение. Я спасаю не только тебя, но и твоих людей…

Она вскинула голову и в упор посмотрела на него.

— Да, да. Стоит изменнику произнести имя Ксении, я милую его. Я велел выпустить из темницы одного человека. Он совершил проступок, за который казнят. Но стоило ему сказать «Ксения», как я переменился к нему. Я, пожалуй, еще возвышу этого человека, ибо он осенен твоим именем. А! Я вижу, глаза у тебя блеснули. Оно и понятно. Ты разом лишилась всех, кто тебя окружал. Я обещал тебе вернуть кое-кого и выполню обещание. Но тот человек тебе не нужен, да и вряд ли ты видала его, быть может, только слышала. Царевны затворно живут.

И все же заметь мою малую милость. Я буду творить их беспрестанно, пока не поймешь, что я несу тебе только добро. И не только безродного посланца, искавшего тебе жениха…

Она вздрогнула.

— Что с тобой? Тебя будто кто-то кольнул… Да, я вызволил из темницы твоего свата, хотя «сват» красно сказано. Но не только его, а и всех, над кем ты простерла свое крыло, я буду одаривать милостью, и ты, наконец, поверишь…

Он продолжал говорить, но она не слушала, не могла слышать. В закаменевшей душе приотворилось окошечко, и в нем затеплился огонек. «Жив Миша, — пронеслось в голове, — жив…»