Ксения

* * *

— Меня что-то волнует, Нечай, — говорил Туренев, — что-то удивительное, непонятное. После болезни я словно заново родился. Мне хочется переменить свою жизнь. Я жил как во сне. Я летал в облаках. Самым важным для меня были мечтания. Ведь мой идеальный город это тоже мечта. На самом деле его не построишь.

— Жалко, что так говоришь, — сказал Нечай. — Я было тебе поверил. Что ж, бросишь свой город?

— Да нет, никогда! Ты не так меня понял. Просто я жил в себе. Во мне был отдельный мир. Все, что происходило рядом, почти меня не касалось. Я был очень одинок, Нечай. Я умел жить один.

— Да что ж переменилось?

— И сам не знаю. Но сейчас мне хочется выйти из себя, кому-то протянуть руку… Я так нескладно говорю, потому что… Мне кажется, у меня стало другое сердце, мягче, чем было. А вчера я плакал во сне. Ты знаешь, ведь я никогда не плакал…

— Ишь ты… — смущенно сказал Нечай.

— Да я и не стыжусь тебе говорить. Ты ведь не станешь смеяться?

Нечай почесал затылок.

— Я вот к тебе привязался. Судьба нас сводит. Ты знай, я полюбил тебя, Нечай.

Колыванов крякнул и покраснел.

— И Настасьица мне мила, мил Терешка. Я все о царевне думаю. Неужто она меня врачевала? Та, к которой я и приблизиться раньше не смел, стала простой инокиней. Какая судьба! Ты знаешь, я только сейчас понял, что жизнь царевны меня всегда занимала. Только я смотрел на нее издали, словно книжку читал. Она была так недосягаема! И вот спускается с небес, садится у моего изголовья… И вправду как в книжке!

— Эх, а я-то книжек и не читал, — сказал сокрушенно Нечай.

— Ты обязательно должен читать! — воскликнул Михаил. — Придем на Москву, чтение тебе достану.

— Хороша царевна, — вздохнул Нечай. — До сей поры страсть хороша. Кабы не Оленка моя, так бы и лег ей в ноженьки.

— А я лишь изображение видел да слухи слыхал.

— Неужто, когда лежал, ни разу и очи-то не протер? На такое диво?

— Да я же без памяти был. Конечно, чудилось всякое. Мне уж, Нечай, давно видится дева. Когда в Застенке лежал, она приходила, чудесным образом боль уняла. С тех пор и снится. Я даже вообразил, что кольцо ее ко мне попало. Помнишь, колечко серебряное я носил? Но и кольцо потерял.

— Жалко Гориславенку, — пробормотал Нечай. — Где она теперь, свет наш ясный? Все по ней истомились. Стрельцы два раза уж ходили искать, на шляхту кидались. Только нет им теперь везения, многих побило. Думаешь, сгибла она?

Михаил задумчиво покачал головой:

— Нет… Я уж пытался представить. Но нет… Мне кажется, что жива…

— Вишь, какие на нее напасти. Жила себе, как сыр в масле каталась. Царевна! И чем же она виновата, где правда?

— Правда никогда не бывает простой, — сказал Михаил. — Может быть, она дается через страдания, может, не сразу приходит.

— Это уж мы слыхали, — сказал Нечай. — Да что-то не Видно, Миша, правды ни так ни эдак.

— Да ты погоди, — возразил Туренев, — может, дождемся.

— Куда ж нам теперь податься? — произнес Нечай. — Да и с Терешкой что делать? Рвется за мной, а ведь его из крепости не пустят.

— Терешку бы оставить с Настасьей, — предложил Туренев. — Мы через него вести получать будем.

— Я б на Москву пошел, — сказал Колыванов. — Куда от Москвы нам деться? Схоронимся там, что как, взглянем. Чует мое сердце, не долго сидеть Шуйскому. А уж кто за ним будет, и думать не смею. Может, Дмитрий новый, может, польский король. Устал я, Миша, больше метаться не буду. Спрячусь и стану в щелку смотреть.

— Да не тот у тебя норов, чтоб прятаться, — засмеялся Туренев. — Ты же за землю русскую биться хотел.

— Так не дают! — Колыванов стукнул кулаком по столу. — Не одному же саблей махать!

— Да… — сказал Михаил, — нескладные времена.

— Мне б на моих взглянуть, — пробормотал Нечай. — Ваньке-то скоро три года. Июльский он у меня. Прямо на казанскую и запищал, словно птица. У него уж, поди, и крылышки отросли…