Бог примет всех

— Погоди, Леня, погоди. Уничтожать? Я что-то тебя не пойму. Как же — физически уничтожать? Ты же сам, из какого сословия будешь? Думаю, явно не из пролетарского….

Леонид встал и стал шагать по комнате. Он явно пришел к Варшавским не затем, что бы спорить здесь о белых и красных. Несколько часов назад разъезд конных казаков порубал шашками всю их группу. Ему единственному удалось бежать, воспользовавшись темнотой. Он пришел к своим родственникам, чтобы укрыться на время облавы, однако, страх и злость заставили его вступить в этот никому не нужный спор.

— Леонид, насколько я знаю марксизм, для него важно уничтожение условий, при которых возможна буржуазия, а не физическое ее уничтожение. Как ты можешь вот так спокойно говорить об этом? Что и нас Варшавских всех под топор? Что молчишь? Меня, твоего отца и мать?

Леонид пренебрежительно взглянул на нее.

— Э, милая Нина! Кто вам сказал, что революцию можно делать чистыми руками! Марксизм это, прежде всего — диалектика, для каждого момента он вырабатывает свои методы действия.

— Как же так, Леня? — произнес молчавший до этого Иван Ильич. — Ведь вы сами при Керенском боролись против смертной казни. Я хорошо помню, читал речь Ленина, в которой он говорил, что совесть пролетариата никогда не примирится со смертной казнью. И что же теперь? Как быть народу, который поверил вам, большевикам?

Племянник насмешливо блеснул глазами. Он достал из кармана галифе папиросы и закурил.

— Да неужели вы, дядя, не понимаете, что революция — не миндальный пряник, что она всегда делается так. Неужели вы никогда не читали про Великую французскую революцию, не слышали, про великих ее вождей — Марата и других? Они тоже мало ли что говорили, главное — они не предали революцию, — произнес Леонид. — Вы считаете, что мы предали революцию? А вы, верные ее знаменосцы до сих пор несете это знамя? Но нас много, за нами стихия, а сколько вас? Что, возразить не чем? Да нас миллионы, мы море, перед которым рушатся стены.

— Да, я соглашусь с тобой Леонид. Вас действительно много, потому что хамов всегда было больше, чем хороших и грамотных людей. Вы хорошо используете низменные чувства народа. А ваш лозунг — грабь, награбленное имущество, стал не только лозунгом, но и программой вашей партии. Вы не партия народа, а партия бандитов….

Леонид выпустил струю дыма в потолок и с насмешкой посмотрел на Варшавских.

— По-вашему, «хамы» делают революцию, льют потоками чужую кровь — да!

Иван Ильич встал с кресла и посмотрел на дочь и жену, а затем вдруг круто остановился перед племянником.

— Скажи, Леня, пожалуйста, для чего ты сюда пришел? Что ты хотел здесь найти — кров, сочувствие, спасение?

Родственник застыл на месте. Он удивленно посмотрел сначала на дядю, а затем на его жену и племянницу.

— Зачем же тебе нужно было пробираться через фронт, подвергать себя опасности? Ведь для таких как ты, отдых создается просто — выгони буржуя из его особняка и отдыхай себе вволю от расстрелов и пыток. Набрался сил и снова, стреляй…. Вот что, голубчик! Я не доносчик и на тебя не донесу. Но …уходи, милый мой, от нас сейчас же. Мы разные люди, а ты чекист…. Мне стыдно, что ты стал палачом!

— Погоди, папа, не гони его. Пусть Леня останется до утра. Куда он сейчас в ночь то пойдет.

— Нет! — с бешенством в глазах закричал Иван Ильич. — Сейчас и на всегда — вон! Доносчик, палач! Я не позволю поганить наш дом. Вы что, самого Иуду готовы в постельку уложить и укрыть теплым одеялом. Нет! От него за версту пахнет мертвечиной!

Леонид, молча, направился в прихожую, где стал одевать шинель. Он достал из кармана шинели «Наган» и крутанул рукой барабан.

— Погоди, Леня!

Нина быстро отрезала половину большого хлеба и подала ему.

— Вот возьми…

Он взял хлеб и, хлопнув дверью, вышел.

***

За окном было темно, лишь иногда где-то в бархатной темноте, мелькал одинокий огонек. Высоко в небе висел золотисто-желтый блин луны. Паровоз протяжно загудел, извещая о том, что впереди находится большая узловая станция. Катерина отошла от окна вагона и села на диван. Из-за вагонной перегородки до нее доносились мужские голоса, прерываемые громким смехом. Это свободные от наряда красноармейцы играли в карты. Бронепоезд, к которому были прицеплено несколько пассажирских вагонов, стал мягко тормозить, лязгая чугунными буферами. Она взглянула на часы, которые лежали перед ней на столе. Они показывали начало двенадцатого ночи.

«Наверное, можно немного отдохнуть, — подумала она. — День был тяжелым…».

Она сняла с ног хромовые сапоги, пошитые по заказу и кожаную куртку. Положив рядом с собой «Маузер», Катерина прилегла на диван и закрыла глаза. Сон не шел. За перегородкой по-прежнему громко говорили бойцы. Она поднялась с дивана и несколько раз стукнула рукояткой пистолета в стенку. Голоса на какой-то миг затихли, но это продолжалось не долго.

— Что разорались, черти! — произнесла она, открыв дверь в соседнее купе. — А ну, прекратить!

Красноармейцы притихли, они хорошо понимали, кто к ним обращается. Слухи об ее жестокости шла впереди Катерины. Она прилегла на диван и попыталась заснуть, но у нее ничего не получалось. Память, словно какой-то поржавевший механизм стал с трудом откручивать события в обратную сторону.

«Как все началось, что ее заставило стать непримиримым борцом за мировую революцию», — в который раз подумала она.

Она неоднократно пыталась найти ответ на этот вопрос, но его не было. Катя хорошо помнила зиму 1905 года. Она, хрупкая девушка, одетая в черный шерстяной жакет, со здоровым румянцем на щеках, пытается поднять боевой дух небольшой группы рабочих, оборонявших последнюю баррикаду в городе. Силы были явно на стороне правительственных войск и, по сути, эта баррикада уже ничего не решала. Против небольшой горстки рабочих, губернатор бросил регулярные силы армии, однако расходиться по домам никто из них не собирался.

— Друзья! Кто считает, что мы проиграли войну с царизмом, пусть уходит. Я никого из вас не держу. Мы проиграли только бой, но не войну! Сейчас они снова пойдут в атаку, чтобы опрокинуть нас, но пока жив кто-то из нас, они здесь не пройдут! Да здравствует пролетарская революция! Смерть царизму!

Из-за поворота улицы показались группы солдат, которые, прижимаясь к стенам домов, короткими перебежками, стали продвигаются к баррикаде, над которой, развевался на ветру красный флаг. Несколько рабочих, бросив винтовки, скрылись в ближайших подворотнях. Когда до ближайших солдат осталось метров пятьдесят, Катерина громко выкрикнула «Огонь» и нажала на гашетку пулемета. Молоденький офицер схватился за прострелянную грудь и упал на покрытую снегом мостовую. Воздух разорвал треск выстрелов. Пулемет замолчал, закончились патроны. Солдаты, словно догадавшись об этом, устремились в атаку.

— Ура! Ура! — несется вдоль улицы.

Солдаты все ближе и ближе. Один из них взбирается на баррикаду и срывает красный флаг. Он не успевает бросить его вниз, пуля из револьвера Катерины сбивает его с баррикады. Озверевшие от крови солдаты не щадят никого — раненных рабочих добивают штыками. Ей тогда повезло. Она и еще двое рабочих скрылись в подворотне дома, и ушли дворами. Именно после этих событий за ней закрепляют новый псевдоним — Рысь.

***

Шум в соседнем купе, снова отвлек Катерину от воспоминаний.

— Свиридов! — громко крикнула она. — Свиридов! Зайди ко мне!

Дверь открылась, и в дверях показалось заспанное лицо ординарца. Он расправил китель и посмотрел на сотрудника ЧК.

— Пусть прекратят этот шум. У меня уже голова раскалывается от их хохота. Если не прекратят, то я найду, чем заткнуть их глотки.

— Есть, товарищ…, — ответил ординарец и исчез за дверью.

Что он им сказал, Катя не знала, но шум моментально прекратился. Она снова закрыла глаза и стала вспоминать те далекие годы. Она перебиралась с одной квартиры на другую, но оторваться от преследования охранки ей не удавалось. Каждый прожитый день — ожидание ареста. Однажды ей передали письмо Владимира Ильича Ленина. Он обращался к ней с просьбой материально помочь газете «Искра». Это была первая подобная просьба вождя.

— Поймите, сейчас, когда мы вынуждены на время отойти от активной деятельности, нам как воздух нужна газета для рабочих. Однако, в настоящий момент, партия не располагает средствами для поддержания «Искры». Если у вас есть хоть малейшая возможность помочь газете, помогите ей.

Используя связи отца, Катя нашла средства, которые передала Ленину, для издания газеты «Искра». Владимир Ильич высоко оценил этот жест.

— Катерина! Вы просто не представляете, как выручили партию, — произнес он при встрече с Катериной. — Чтобы мы делали без этих денег?

Но это произошло чуть позже, а сейчас она много выступала перед рабочими от имени Ленина, который для нее стал просто кумиром. Однажды ей передали письмо от Ленина, в котором он критиковал ее высказывания. Письмо обожгло ее, обида, засевшая в сердце, стала потихоньку разъедать ее из нутрии. Она ни как не могла понять, что она сделала такого, что вызвало гнев вождя.

«Вам хорошо критиковать меня, — размышляла она. — Сидите там, в Швейцарии, пьете пиво, а я здесь. Попробовали бы пожить хоть немного здесь, находясь на нелегальном положении».

Несмотря на прошедшее время, эта обида до сих пор жила в ее сердце и иногда, словно застрявшая заноза, напоминала о себе душевной болью. Чувствуя, что не сможет уснуть, Катерина встала с дивана и подошла к окну. В свете мощного прожектора установленного на крыше станции, она увидела массу народа с мешками и чемоданами, которые пытались прорваться к стоявшему на путях составу. Постояв с минуту, она задернула занавески и снова села на диван.

Катя невольно улыбнулась, вспомнив, как тогда написала скандальное письмо Ленину, в котором потребовала, что бы он считался с ее мнением, потому что ей виднее здесь, в России, что и как, говорить. Она тогда не особенно рассчитывала, что Ильич ей ответит, но он ей написал. Владимир Ильич принес ей свои извинения и признал свои ошибки. В конце своего письма Ленин отметил ее преданность делу революции и пожелал ей успехов. Однако ее письмо сыграло с ней плохую шутку. По просьбе Ильича ее не выбрали в Центральный Комитет партии, невзирая на признанный партией героизм, проявленный на баррикадах.

После победы большевиков в октябре 1917 года Ленин в очередной раз оставил ее на задворках политической власти. В новое советское правительство она почему-то не вошла. Обида вновь захлестнула Катерину, она просто не знала, что ей делать дальше. Товарищи по партии, которые все это время отсиживались в Европе, теперь заняли все руководящие посты в правительстве. О ней вспомнили лишь, когда началась гражданская война. По решению ЦК, ее отправили на дальние рубежи представителем ЧК. Она должна была следить за комсоставом 8-й южной армии.

«И ради этого я все эти годы лезла под пули, вела пропагандистскую работу, рисковала здоровьем и свободой? — часто думала она. — Где она элементарная справедливость?»