Клич войны

Затем истребители исчезли, снова исчезли в небе, и на секунду не осталось ничего, кроме шума корабельных двигателей, моря, бьющегося о корпус, криков раненых и криков людей, все еще борющихся с огнем в кормовой рубке.

Она осмелилась спросить себя: так ли это?

И тут она услышала ответ в вопле первого Штука. Она посмотрела вверх и увидела, как он падает в воздухе, одновременно совершенно современный и ужасно примитивный - визжащий стальной птеродактиль, идущий убивать их, кричащий от радости при мысли о ее смерти.

Леон развернул оружие лицом к чудовищу. Шафран вывела их на полную высоту, и они выпустили длинную очередь, но не увидели никаких признаков того, что попали в цель. И вот уже вторая Штука отделилась от строя, а затем и третья, и стало ясно, что теперь они все собираются атаковать, и Шафран вдруг стало совершенно ясно, что в некоторых из них они могут промахнуться, и в один или два могут даже попасть, но один пройдет. Но ничего не оставалось делать, как продолжать стрелять, отбиваясь от первой бомбы, а затем и от второй.

Третья бомба упала. Шафран наблюдала, как его выпуклая черная фигура спрыгнула со Штука и направилась прямо к кормовой палубе. Она приземлилась. Он зарылась в доску.

Но она не взорвалась.

Облегчение было таким сильным, освобождение от напряжения таким абсолютным, что это было почти утомительно. Но тут налетела еще одна "Штука", страх и адреналин снова наполнили Шафран энергией, и она выстрелила, и ей показалось, что ее трассирующие пули вонзились в "Штуку", и, конечно же, кабина была разбита вдребезги, а двигатель вспыхнул пламенем. Но сирена все еще выла, и "Штука" все еще ныряла.

И она направлялась прямо на верхнюю палубу.

Шафран бросилась к лестнице, но не стала спускаться по ней. Она просто прыгнула на небольшой участок палубы у подножия трапа, рядом с мостиком, и когда ее ноги ударились о доску, она споткнулась и упала на землю, Штука ударилась о Звезду Хартума, и весь мир, казалось, взорвался вокруг нее.

а

Взрывной волной выбило окна на мостике, и если бы Шафран не упала, ударившись о палубу, ее убили бы тысячи осколков острых как бритва стекол. Она на мгновение потеряла сознание, а когда пришла в себя, корабль уже горел. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться и понять, что произошло. "Штука" ударилась о верхнюю палубу в дальнем конце корабля от того места, где она оказалась, так что она была защищена от самого сильного взрыва. И как только она это поняла, ее осенила следующая мысль. Папа!

Она вскарабкалась обратно по искореженной, искореженной раме лестницы и, когда добралась до верха, была встречена сценой полного опустошения. Труба, стоявшая в центре палубы, была почти полностью разрушена. Остался только зазубренный пень, изрыгающий маслянистый черный дым. Остатки "Штуки" были вмурованы в борт главной рубки, а хвост, каким-то чудом уцелевший, торчал под углом. Три орудийные установки были разбросаны по палубе. Четвертая исчезла совсем.

Но где же ее отец?

Шафран огляделась, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь удушливый дым. И тут она увидела его. Он лежал лицом вниз на палубе, подтягиваясь вперед, одна нога боролась за покупку, в то время как другая тащилась, неподвижная рядом с ней. За ним, едва видимый сквозь дым, виднелся скользкий красный шлейф крови, размазанный по палубе.

Леон поднял голову. Его лицо было пепельно-серым, когда он попытался приподняться на локте. Он протянул к ней руку и одними губами произнес: - Саффи!’

Она зажала нос рукой, чтобы хоть как-то защититься от дыма, и подбежала к отцу. Он рухнул обратно на палубу и перекатился на спину, едва приходя в сознание, его серые щеки и лоб были мокрыми от пота, он скрипел зубами, его лицо исказилось от боли. И теперь Шафран увидела источник его мучений, потому что его правая штанина была разорвана, плоть под ней была разорвана, как будто какой-то дикий зверь рвал ее алыми зубами и когтями, и прямо в сердце ужасной раны, гордясь всем остальным, лежали сломанные, расколотые, зазубренные останки бедренной кости Леона.

Шафран почувствовала, как тошнота подступает к горлу, а на глаза наворачиваются слезы. Нет! Ты не можешь быть слабой! Только не сейчас! - сказала она себе. Поэтому она наклонилась к нему и сказала: "Не волнуйся, папа, я здесь.’

Затем она схватила его под мышки и, повернувшись спиной к лестнице, начала подтягиваться к ней. Два конца сломанной кости ее отца потерлись друг о друга, и он не смог удержаться: он закричал от боли. Шафран заставила себя быть глухой к его агонии. Она просто потянула еще сильнее.

"Звезда Хартума" была смертельно ранена, это было очевидно, но "Штукам" приказали уничтожить ее, поэтому еще два самолета нырнули вниз, и один промахнулся, потому что дым был таким густым, что цель трудно было разглядеть. Но другая попала, практически в то же место, что и неразорвавшаяся бомба. Но эта взорвалась, и это довершило дело.

Корабль быстро тонул. Его судьба была предрешена, а тем временем "Штуки" вышли за пределы безопасного расхода топлива. Их командир отдал приказ вернуться на базу, и они отправились обратно в сопровождении своих верных истребителей сопровождения. Вторая бомба убила всех на корме лодки и причинила ужасные повреждения в машинном отделении. На корабле почти никого не осталось в живых. Но парень у носового орудия прошел невредимым через весь этот ад, как и Шафран. Он увидел, как она на верхней палубе пытается оттащить отца в безопасное место, и помог ей спустить его по трапу, а потом еще по одному на палубу спасательной шлюпки. Еще несколько выживших, включая судового врача, собрались там и пытались спустить на воду хотя бы одну спасательную шлюпку, прежде чем "Звезда Хартума" пойдет ко дну.

Им это удалось, и они смогли отплыть на веслах ярдов на пятьдесят от корабля, прежде чем он окончательно испустил дух, раскололся надвое и затонул.

Доктор изо всех сил старался ухаживать за Леоном. Прежде чем броситься к спасательной шлюпке, он схватил свой медицинский саквояж, рассудив, что ему, возможно, придется иметь дело с ранеными выжившими, и по крайней мере смог вылить немного дезинфицирующего средства на открытую рану и дать ему достаточно морфия, чтобы немного облегчить его страдания.

Затем Шафран услышала гул авиадвигателя. В этом хаосе и шуме она не заметила, что над ними все еще кружит одинокий немецкий истребитель, тот самый, в который она попала.

‘Что он делает?- спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Доктор поднял глаза, увидел " 109 "и пробормотал:" Чертов стервятник. Затем он потряс кулаком и прокричал в небо целую серию сквернословящих проклятий. ‘Прошу прощения, - сказал он Шафран, возвращаясь к своему обычному, цивилизованному состоянию. - Это ничего не меняет, но, по крайней мере, чувствуешь себя немного лучше.’

Затем один из оставшихся в живых, Бауэр, капитан корабля, которого Шафран помнила подшучивающим над Капитаном Макалуном перед битвой, сказал: "О-о, док, я думаю, этот ублюдок вас услышал. Берегись, он идет в нашу сторону.’

Что я здесь делаю? Почему я трачу топливо без всякой на то причины?

Теперь, когда адреналин битвы рассеялся, Герхард почувствовал, как возвращается эта мрачная, гнетущая пустота. Его мысли вернулись к видению, которое он видел, к образу женщины там, где не может быть никакой женщины. Его разум сыграл с ним злую шутку. Судьба насмехалась над ним. Постепенно пустота внутри него наполнилась едкой, мстительной желчью. Ему хотелось наброситься на любую цель, которую он мог найти, просто чтобы кто-то другой почувствовал себя так же плохо, как и он.

Герхард заложил вираж, чтобы обогнуть жалкую маленькую спасательную шлюпку, в которой находились последние выжившие с затонувшего корабля. Когда он нырнул с Солнца, распластавшись всего в нескольких футах над морем, он понял, что предает все принципы, которые у него были, сознательно отбрасывая все остатки порядочности и чести, которыми он все еще обладал, и присоединяется к своему брату и всем черносердечным ублюдкам вроде него в Легионе проклятых. Но ему было все равно.

Спасательная шлюпка приближалась все ближе. Он видел, как люди в нем жалобно машут кулаками. Один быстрый выстрел из орудий "109-го" уничтожит эту крошечную лодку и каждого человека внутри нее. Палец Герхарда сжался на спусковом крючке.

А потом он снова увидел призрак. Черные волосы. Черные темные очки.

Его первым побуждением было выстрелить, и продолжать стрелять, пока призрак не исчезнет из его мысленного взора навсегда.

Но через миллисекунду что-то подсказало ему: "Нет, не надо", - и тогда он, не стреляя, пронесся над спасательной шлюпкой, взмыл в небо, сделал круг и снова нырнул вниз, туда, откуда только что пришел.

Ну так иди же, нацистский ублюдок! Если ты хочешь убить нас, то мы здесь! Просто продолжай в том же духе!’

- Голос Бауэра был почти истерическим от отчаяния. Пилот играл с ними, дразнил их. Он мог убить их, когда захочет. Так почему же он этого не сделал?

‘Вот он опять идет, - сказала Шафран. Столкнувшись с неизбежной смертью, она обнаружила, что благословлена неожиданным чувством спокойствия. Все будет хорошо. Она снова будет с Герхардом, где не будет войны, чтобы разлучить их, и все будет хорошо.

Она не сводила глаз с самолета и встала, чтобы поприветствовать его, стоя совершенно неподвижно, предлагая себя в жертву.

Призрак - это она! Герхард знал, что это невозможно, и все же эта фигура, стоящая так высоко в корпусе спасательной шлюпки, встряхивающая волосами, смотрящая прямо на него ... это была Шафран. Он знал это так же точно, как самого себя. Она жива! Боже мой, это правда, она жива.

Он сбавил скорость до тех пор, пока она не стала настолько близкой к нулевой, насколько он осмелился, затем откинул полог кабины, чувствуя, как ветер хлещет в лицо, словно дыхание самой жизни. Пролетая над спасательной шлюпкой, Герхард помахал рукой. Он мог бы поклясться, что видел ее улыбку.

Потом он миновал спасательную шлюпку и теперь уже не мог пролететь мимо нее еще раз. Его топливный статус был критическим, прежде чем он решил остаться рядом с кораблем. Теперь это стало катастрофой.

Герхарду было все равно. Шафран Кортни была еще жива. Любовь и Надежда вернулись в его сердце. Ну и что с того, что у его 109 не было топлива? Ему даже не нужен был самолет. Он мог бы улететь в Грецию один, на крыльях самой радости.

- Господи, - сказал доктор, - что за странный поступок! Как вы думаете, он говорил: "Хорошо сыграно?- Ну, знаешь, за то, что ты так хорошо дрался?’

- Немец не говорит таких вещей, док, - сказал Бауэр. ‘Нет " - это вообще стиль. Нет, я думаю, это было больше похоже на насмешку. Разве что ... - на его лице появилась хитрая, дерзкая усмешка. ‘Ну, если вы не возражаете, Мисс ...

Шафран даже не слышала его. Она все еще пыталась примириться с тем, что видела или думала, что видела в кабине пролетающего самолета. Она не знала, кричать ли ей от радости или плакать горькими слезами от бесконечной жестокости судьбы.

- Мисс...?- Повторил Бауэр.