Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3

§ 95. Свидетельство Четвертого

Противоречия, на разрешение которых, как считало богословие, ему придется потратить всю историю до конца света, не только легко и непринужденно разрешаются, но и разрешаются без большой потери времени, как только найден истинный ключ, — доказательство того, что человечеству больше не придется тратить на эти вещи много времени, нет, даже вообще никакого времени.

В четвертом Евангелии женщины уже не наблюдают за погребением Иисуса — которое, как уже отмечалось, опередило их на несколько строк; Никодим и Иосиф уже так обильно бальзамируют труп сотней фунтов алоэ и мирры, что женщинам ничего не остается делать на следующий день после субботы — поэтому они остаются дома. Четвертый посылает ко гробу только Магдалину; он должен послать ко гробу женщину, чтобы дело вообще могло быть начато; он посылает только одну, потому что остальные лишние и, кроме того, мешают развитию контрастов, которые евангелист имеет в виду для последующего разговора Иисуса с Марией.

Мария Магдалина, обнаружив, что камень отвален от гроба, сразу же бежит к Петру и другому ученику, которого любил Иисус, и сообщает им, что Господа вынесли из гроба. Она подозревает врагов в том, что священники (Матфея) по злому умыслу расправились с учениками, но результат опровергает ее подозрения.

Петр бежит к гробу, потому что в четвертой записи Луки читается, что Петр побежал к гробу по сигналу женщин. То же самое он должен сделать и здесь, только в четвертой части он вступает в благородное состязание с другим учеником. Их поход к гробнице — это уже бег, оба бегут вместе, но другой ученик достигает цели первым, наклоняется, как Петр у Луки, чтобы заглянуть в гробницу, видит лежащие там пелены, но не входит. Петр тоже приходит, входит и смотрит, чтобы тоже увидеть нечто особенное! О, чудесное открытие! — Белье и одежда для лица, которая была на голове Иисуса, лежали не вместе с бельем, а как важное, как великое, как славное, но были завернуты вместе с одной стороны в особом месте. Великий Петр! И все же как мал! Его слава только в том, что он первым вошел в гробницу и увидел пелену с лицом, но ничего не подумал об этом! Он не знал, как оценить свою находку. Только другой ученик, который теперь тоже вошел в гробницу и тоже увидел одежду с лицом, поверил, насколько Петр (у Луки) удивляется этому происшествию.

Если поверил он, то почему не Петр? Почему не поверила Мария Магдалина, которая теперь вдруг снова стоит у гроба и плачет? Она еще не должна поверить в силу следующего контраста. Она должна сначала увидеть ангела или двух ангелов. У Луки она действительно видит двоих, но четвертый о, как симметрично! — помещает одного из них у головы, а другого — у ног, где лежал Иисус. Но почему Мария должна быть здесь снова? Два ангела ничего не ответили на ее стенания о том, что тело Иисуса унесли. Она должна прийти снова — как неуклюже! — Она должна снова прийти к гробнице, потому что четвертый человек читает у Матфея, что Иисус явился женщинам, когда они отошли от гробницы. Да, но это уже что-то другое, это хотя бы внешняя связь; но последний след связи исчезает, мы теряем зрение и слух, когда Мария, убежав обратно в город, вдруг снова стоит у гробницы.

Безвкусное переплетение мизансцен, что Мария, когда — когда! когда! — она высказывает жалобу двум ангелам, стоит возле и видит Иисуса, но не узнает его, принимает его за садовника — сада, который четвертый только создал, что она спрашивает, не он ли это. — Подумайте! —Сюжет распадается под каждым человеческим взглядом, последний даже не проработан как следует и может быть объяснен только из писания Матфея, из которого он не взят, но из которого заимствована только одна его страница, — более того, не заимствована, а из которого неявно взята только предпосылка этой страницы. Те женщины из Матфея подходят к Иисусу и поклоняются Ему, обнимая Его ноги.

Иисус у Матфея вовсе не запрещает им поклоняться, а лишь говорит, чтобы они не боялись и не медлили, а скорее принесли благую весть ученикам.

У Луки Иисус появляется посреди спешащих в Иерусалим людей, взывает к ним: «Мир!», а когда они пугаются, показывает им Свои раны со словами: «Прикоснитесь ко Мне и увидьте!».

Из этого Четвертый сделал рассказ о том, что Иисус появляется поздно вечером, в тот же день, при закрытых дверях, внезапно среди учеников, призывая их к миру и показывая им свои раны. Но контрасты! Контрасты! Вот чего хочет Четвертый. Поэтому на этот раз он лишь позволяет Господу дышать на учеников и через это дуновение дарует им Духа, как в Евангелии от Луки по тому же поводу обещает им силу свыше и тем самым одновременно дает им силу прощения грехов.

Но контрасты, контрасты! Фома на этот раз не присутствовал. Поэтому через восемь дней, поскольку Фома за это время оказался неверующим по сведениям своих братьев, Иисус должен был явиться еще раз, дабы восполнить ранее упущенную возможность ощупывания, и Фома получил желанную возможность ощупать Воскресшего. Бедный Фома! Как он страдал до сих пор!

Но Лука, однако, также говорит нам, что Иисус ел, чтобы доказать Свою реальность? Терпение! Разве Четвертый не читал в трудах Марка и Матфея, что Иисус встретился с учениками в Галилее? Терпение! Четвертый, кажется, заканчивает свой эпос сразу после отрывка из Фомы, когда говорит: «И еще много других знамений сотворил Иисус пред учениками, о которых не написано в книге сей; но сие написано для того, чтобы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и чтобы вы веровали и жили во имя Его». Четвертый был нетерпелив: к изречению «Блаженны невидящие и верующие» он слишком скоро присовокупил этот рефрен; он — как мы привыкли к нему — предусмотрел продолжение в своей тягостной и бессвязной манере. Но, конечно же, величайшие богословы доказали, что С. 21 неаутентичен и написан более поздней рукой? С другой стороны, мы доказали, откуда Четвертый брал материал: из своего воображения и из трудов синоптистов. Мы видели, что он везде копировал Луку. Если бы мы вычеркнули как неаутентичное то, что было заимствовано у Луки, то это Евангелие пришлось бы перечеркнуть с самого начала, — от допроса Крестителя до конца, — огромной чертой, и нам не пришлось бы жаловаться на потерю. Теперь он пишет и то, что еще не было записано: из послушания Марка и Матфея он разрешает Господу есть с учениками, позволяя Ему предстать перед учениками в Галилее. Он заставляет его предстать перед ними на Галилейском море, потому что считает возможным использовать здесь рассказ Луки о рыболовном промысле Петра; он использует эту возможность, чтобы возложить на Петра должность главного пастыря, потому что читает у Луки, что Петр должен укреплять и подкреплять своих братьев; он включает это возложение на Петра сюда, потому что это показалось ему подходящим завершением его труда и закладкой камня в основание здания церкви, потому что он, наконец, смог ввести здесь сюжет, который позволил ему упомянуть «другого ученика» и убедиться, что он написал Евангелие сердца.

Указывать на то, насколько бесформенными и нечеловеческими стали элементы первоначального повествования под рукой Четвертого, уже не стоит, поскольку мы уже доказали, насколько бессодержательны и туманны все эти элементы уже в повествовании Луки. Во что же они превратились под рукой Четвертого! Ученики, среди которых были Петр и два сына Зеведеевых, провели ночь, напрасно забрасывая сети в озеро: и вот Иисус стоит на берегу! На берегу! Они не знают Его, как и ученики в Эммаусе, и Он спрашивает их: «Дети, вам нечего есть?» Нет! Мы отворачиваемся от него на веки вечные!

Остается только вопрос, кто же тот «другой», тот любимый ученик, который написал Евангелие? Это не Иоанн! Он скрыт среди «двух других», которых Четвертый упоминает рядом с сыновьями Зеведеевыми. Конечно, лучше бы Четвертый был бы настолько умен, что не стал бы упоминать двух Зеведеев в этой связи и рядом с безымянным, — если бы перед ним было открыто писание Луки, если бы он прочитал здесь имена двух Зеведеев и если бы он хотел, чтобы Иоанна считали любимым учеником и автором Евангелия. В тот поздний период, когда писал Четвертый, во всем мире среди верующих было известно, кто такие Зеведеи, и Четвертый не сумел ни на мгновенье подумать об этом? Невероятно!

Но действительно ли он написал последние стихи своего Писания? Не является ли утверждение о том, — что Иисус совершил столько дел, то если бы они были описаны, мир не вместил бы всех книг, — слишком ярким повторением предыдущего утверждения, что Иисус совершил много других знамений? Это скорее преувеличенное повторение, которое может относиться только к Четвертому, иначе пришлось бы опровергать всю нашу предыдущую работу! Но он говорит: «и мы знаем, что свидетельство Его истинно». И что же? Разве не говорит он мгновение спустя: «Я имею в виду, что мир не стал бы выдумывать эти книги». Такие гиперболы любит Четвертый, и именно Четвертый, как мы уже видели выше, C. 19, 35, умеет так прекрасно выставлять на показ самого себя. В этом, как и во всем остальном, он неумелый позер, потому и преувеличивает без меры.

Второй — не Андрей, как думает Люзельбергер, который вместе с неназванным человеком также первым последовал за Иисусом. Четвертый был настолько умен, что понял: если Андрей был знаком с первосвященником Анной, то и Петр был знаком с ним, и ему не нужно было приходить во дворец Анны через посредничество таинственного другого. Другой — это скорее безымянный рядом с Андреем, и с усердием Четвертый сразу же позволил великому неизвестному появиться в первый раз, когда он представляет учеников Иисуса.

Так кто же он? Это было бы прекрасным завершением нашей критики, если бы мы поддались искушению строить гипотезы в воздухе.

Но прежде, чем заходить так далеко, необходимо, чтобы борьба между безымянным и Петром в этом Евангелии была более человечной, более продолжительной и вообще прорабатывалась только до более определенного образа. Несомненно, Четвертый хочет возвысить своего безымянного, представляя его как опасного соперника Петра, который даже часто побеждает. Но что это за битва и вокруг чего она разворачивается! Они мчатся к гробу, и спор в конце концов сводится к тому, кто первым принесет белье или плащ; безымянный должен посредничать при входе Петра в палладиум Анны, он должен удовлетворить любопытство Петра у груди Иисуса! Если бы Четвертый предоставил это состязание и борьбу ему! Сама борьба ужасно мелочна и незначительна и в конце концов оказывается настолько безуспешной, что Лука и Матфей вынуждают Четвертого отдать Петру должность пастыря.

Но четвертый важен еще и помимо Петра! Именно ему Иисус говорит «нет! нет!», неизвестно когда, как и где указав, чтобы он оставался, пока не придет снова. А когда Иисус говорит, что может сказать это безымянному? Когда четвертый человек в столь позднее время скопировал из рассказа Луки о рыбалке Петра запись о том, что Господь сказал Петру следовать за Ним, теперь, когда Четвертый продолжает рассказывать, что Петр оборачивается, видит безымянного человека, идущего за ним, и говорит Иисусу: «Господи, что он делает?».