Я увожу к отверженным селениям. Том 1. Трудная дорога

— А пошто доказывать? На лбу у тебя написано, что ты жена Адольфа, — подхватил кто-то из женщин. Под сводами камеры грохнул взрыв смеха. Смеялась даже корпусная.

— На свидание ее с супругом в Берлин надобно послать...

— Сдох он, муж-то ее, бабоньки!

— Вдова она горемычная! — выкрики неслись со всех сторон.

— Хватит! А ты, Безыконникова, какое имеешь право врать на дежурную? — грозно спросила корпусная.

— Вы верите этим троцкистам? А мне нет?! Я и на вас буду сигнализировать начальнику тюрьмы!

— Ты мне честную не строй! Знаю я вас че-е-стных! В каж дой камере чуть не сто человек — и все ни за что. Оформите на нее рапорт, товарищ дежурная. Я тебе не семь, а двадцать суток дам!

— Вы все враги! Всех вас расстрелять мало!

— Угрожаете, осужденная Безыконникова? Будьте свиде тельницей, товарищ дежурная, что заключенная Безыкоииико-ва угрожала мне при исполнении служебных обязанностей.

— Так точно, товарищ начальник корпуса! — вытянулась по стойке смирно дежурная.

— Отбой! Все по местам! — Объявила дежурная по ко ридору.

— Ты не спишь, Рита? — шепотом спросила Елена Ар темьевна.

— Не хочется... А правда, что вы доктор?

— Я доктор биологических наук, Рита, и только.

— А людей вы умеете лечить?

— Не умею, Риточка.

— Жаль, — грустно протянула Рита.

— Мне и самой жаль... Если б я успела лечить людей...

— задумчиво прошептала Елена Артемьевна.

— Был бы хороший доктор, он, может, и тетю Машу выле чил бы, — тоскливо вздохнула Рита.

— Смерть никакого доктора не боится, — голос Елены Артемьевны прозвучал глухо и покорно.

— Варвара Ивановна русский язык преподавала в школе?

108

— В институте... Почему ты, Рита, кассацию не хочешь писать? Завтра последний день.

— Все равно не буду.

— Зря вы девочку с толку сбиваете, Елена Артемьевна.

Так ей по-божески за Сталина разбитого десять дали, а пожа луется — и пятнадцать мало будет, — вмешалась в разговор Аня.

— Рита! Послушай меня как маму.

— Y меня не было мамы.

— Умерла?

— В день моего рождения, — глухо ответила Рита.

— А кто из родных у тебя остался? — со вздохом спро сила Аня.

— Никого. Брата и папу на войне убили, тетя померла.

За нее меня и сюда посадили, помочь я ей хотела. А жалобу я писать не стану.

— Поспим малость, — предложила Аня и устало закрыла глаза.

— Спи, Рита. Ночи весной короткие. Скоро утро, — про шептала Елена Артемьевна.

— Ночи — короткие, а утра ждать долго. Не дома ведь.

Намаешься, пока дождешься. И солнышка не увидишь, — печально проговорила Аня, крепко прижимаясь к Рите.

Тусклый мертвый свет грязной лампочки, ввинченной под потолком, скупо освещал лица заснувших. Кто-то забормотал во сие, кто-то всхлипнул, кто-то позвал Коленьку — и все затихло.

ЭТАП

Третий день эшелон с заключенными стоял неподалеку от какого-то полустанка. Вагоны загнали в тупик, паровоз отцепили. Рита с нетерпеньем ждала той минуты, когда они вновь куда-то поедут. Куда их везут — не знал никто. Сперва пронесся слух, что на Дальний Восток, поговаривали о Печоре, кто-то упомянул о Колыме. Вчера вечером на ужин дали по большому куску селедки. Дневную порцию хлеба Рита съела

109

утром. Рыжую сухую селедку она жадно проглотила без хле ба. Всю ночь ей снилась вода. Рита просыпалась, подходила к заржавленному ведру. Дня три назад в нем на донышке плескались остатки воды. Она ощупывала его пальцахми, слов но ждала чуда, но ведро было пусто и сухо, как земля, не напоенная дождем. Воспаленным распухшим языком Рита об лизывала потрескавшиеся губы. Уже двадцать суток ее везли в товарнохм вагоне. Когда-то раньше в таких вагонах разме щали сорок человек или восемь лошадей. Теперь их было девяносто семь — больных, изнемогающих от жажды и оту певших от жары. Полдневное летнее солнце накалило желез ную крышу вагона. Рита задыхалась, судорожно ловила широ ко открытым ртох

1

затхлый горячий воздух, вытирала с лица обильный пот, пыталась думать о чем-то другом, только не о воде — и не могла.

Елена Артемьевна постучала в дверь, женщины вяло по могли ей, но к вагону никто не подошел. Елена Артемьевна с трудом забралась на нары и, прильнув лицом к решетке квадратного окошка, закричала: — Пить давайте! Люди больные. Y нас девушка одна уми рает без воды... Во-ро-бье-ва...

— Замолчи, сука! Я тебе глотку залью, — пригрозил кон воир, что расхаживал вдоль вагонов.

— Не имеете права! Вы обязаны дать нам воду! Хотя бы больным! — горячо доказывала Елена Артехмьевна.

— Отстранись от окна! Стрелять буду! — предупредил конвоир.

— Елена Артемьевна! Отойдите от окна, убьет... — со сле зами упрашивала Рита.

— Пить! Воды! Пить! — неслись выкрики из других ва гонов.

— Прекратить шум! — заорал конвоир.

Из соседнего вагона послышался голос. Кто-то говорил зычным оглушительным басохм. Каждое слово говорившего бы ло хорошо слышно.

— Гражданин начальник! Это неправильно, что вы не даете нахМ воду! Мы тоже люди!

— Я тебе всажу девять грамм в лоб, будешь знать, какие вы люди, — злобно пригрозил конвоир.

110

— Ты меня пулей не стращай, начальник! На передовой не кланялись мы... А мы — люди! Y нас в вагоне и фронтовики, и спекулянты, и прогульщики, и воры в законе... Но мы — люди! — убежденно закончил бас.

— Это ты политиков можешь не поить! — закричал моло дой пронзительный голос. — Они фашисты, а я — вор в зако не! Я — человек! Я — за советскую власть! Воды, начальник!

— истошно завопил «человек».

— Воды!

— Контрикам не давайте!

— Мы — уголовники, не контрики!

— Воды! Воды! — подхватили выкрик законников сотни голосов.

— Не плачьте, Елена Артемьевна... О чем вы? — растерян но спрашивала Рита.

— Я не плачу... Бог с тобой, Риточка... Тебе показалось...

— всхлипывая, ответила Елена Артемьевна.

— Не расстраивайтесь... Воду принесут... Задержка у них там... — успокаивала Аня.

— При чем тут вода, милая Анечка? Зачем она мне... Пере терплю... Только обидно очень, тяжело... — отрывисто отве тила Елена Артемьевна.

— Да кто ж вас обидел? Всем участь такая... — растерян но возразила Аня.

— Вы работали, Аня, ребенка растили. Я тоже, сколько могла, работала. Двух сыновей похоронила.. Не герой я... Не великий ученый... Знаю... Я просто человек... Дело свое люблю, жизнь... Хотелось внучат понянчить... Трудно невесткам без мужей... А меня — сюда... Генетик я... Не о генетике речь сейчас... Пусть безумствуют, сажают, убивают во имя своих идей... Пусть... А за что же так? Воры и проститутки — и те лучше нас... Одни мы виноваты...

— Не слушайте их, Елена Артемьевна! С недопонятая они так говорят, — успокаивала Аня.

— Правильное ты слово, Анечка, нашла: недопонятие. А

кто их этому недопонятию научил? Объясните, Варвара Ива новна.

— Умру я скоро... Не надрывайте сердца, Елена Артемьев на, — обреченно попросила Варвара Ивановна.

111

— Да и я пояса дуй вас не переживу, — поникла Елена Артемьевна, — а вину свою и в могилу унесу... Молчали мы, а ваши коллеги хуже того — писали... Сколько пасквилей на писано о таких, как я, вы и о тех, кто лучше и чище нас... Мы пьем из горькой чаши презрения... А сколько мы налили в эту чашу? И выпьют ли ее?..

— Не они писали... Заставили их... — слабо запротестовала Варвара Ивановна.

— А если честного человека заставят убить невиновного, разве он не убийца?

— Только в плохих книгах, Елена Артемьевна, люди до конца честными остаются... А в жизни — нет. Ум человека — такой иезуит, что он всему оправдание найдет. Писатель-иезуит Бузенбаум задает вопрос: «Можно ли священнику-иезуиту вой ти в публичный дом?» И он же отвечает: «Безусловно, нельзя.

Но если священник пришел туда с целью спасти грешницу, то, без сомнения, можно, даже если священник при этом оскоро мится». А можно ли солгать, когда судья спрашивает убийцу, действительно ли он убил? «Безусловно, нельзя, — отвечает Бузенбаум, — но если убийца сделал оговорку в уме, что свою ясертву он не убивал до рождения, то можно». И так до беско нечности — нельзя-можно. Так и люди нашего круга: по со вести — нельзя, а по высшим сообраясениям — можно... Вы правы были там, в камере... Дали мы свое согласие на убийство ребенка... С плачем, под палкой, но дали. И если бы...

Но Варвара Ивановна не успела договорить. Конвоир и двое его помощников медленно отодвинули дверь. В открытый проем хлынул свежий воздух. Женщины торопливо спрыгива ли с нар, вылазили из темных уголков: места на нарах хвати ло далеко не всем. Каждая из них, жадно облизывая пересох шие губы, спешила к открытым дверям.

— Выходи, кто тут скандалил насчет воды! — приказал конвоир.

Елена Артемьевна не успела выполнить его приказ. Ее опередила Безыконникова.

— Переведите меня в другой вагон! К уголовникам, — попросила Аврора.

— А в наш вагон ты не желаешь? — недобро усмехнулся конвоир.

112

— Я не могу здесь жить ни минуты! Переведите меня! — умоляла Безыконникова.

— Не можешь жить — помирай! — благодушно посове товал конвоир. — Отойди от дверей, некогда мне с тобой цацкаться.

— Гражданин начальник! Я восемь лет в органах прора ботала. С бандитами посадите — слова не скажу. Не могу я слушать вражескую агитацию. — Безыконникова говорила то ропливо, взахлеб. При каждом ее слове слюни летели во все стороны.

— Кто тут агитирует? — настороженно спросил конвоир.

— Вот она, доктор фальшивый! Она и за воду скандал подняла, — обличала Безыконникова Елену Артемьевну.

— Выходи, старуха! — потребовал конвоир.

Елена Артемьевна безучастно шагнула к дверям.

— Не слушайте ее! Аврора сама первая хулиганка! — за протестовала Аня, загораживая собой Елену Артемьевну.

— Безыконникова в тюрьме на дежурную жалилась.

— Ее из карцера на этап взяли!

— Жена Гитлера! — дружно обрушились женщины на Аврору.

Безыконникова затравленно озиралась.

— Кончай базарить! Не скажете, кто скандалил, — не дам воды!

В воздухе повисла тишина. Женщины робко поглядывали на конвоира: не шутит ли? Загорелое широкоскулое лицо стражника окаменело. В полусонных глазах застыла тупая ре шимость. Взгляды всех притягивала вода, ласково поблески вающая в ведрах. Если конвоир не даст воды... Женщины ста рались не смотреть на Елену Артемьевну, но она чувствовала, почти физически, томительное ожидание, охватившее весь ва гон. Люди ждали воды... Воды, купленной любой ценой. Никто из них не хотел ей зла... Но все они хотели одного: пить.