Когда наступает рассвет

2

За поворотом дороги стояла запряженная в старенькие сани пегая лошаденка. Слышно было, что в лесу продолжали неутомимо работать топором. Затем раздался треск надломившегося дерева, и оно рухнуло на снег. На мгновение наступила тишина.

Домна прошла еще несколько шагов. Снег был свежий и рыхлый, шагов ее не было слышно. Но лошадь, заметив приближающегося чужого человека, встряхнула головой и заржала. Невдалеке послышался женский голос:

— Ну чего там тебе не стоится, леший?

Из чащи вышла рослая женщина в шабуре[18] из синей крашенины и по старым следам направилась к лошади. Заметив незнакомую девушку, остановилась. Женщина была еще не старая, с худым усталым лицом. В руках крепко, по-мужски, держала топор.

Домна приветливо улыбнулась, сказала негромко:

— Не бойся меня, тетушка. Я иду в Борки, к родне. А ты откуда будешь?

Ее приветливый голос успокоил женщину. Она облегченно вздохнула, поправила волосы, выбившиеся из-под старенькой теплой шали.

— Уф, упарилась!.. Кто это, думаю, ходит в такую рань? Признаться, немного испугалась даже, увидев тебя.

— А что, разве я такая страшная?

— Ты ничего вроде, да ведь время теперь такое… А что так рано ходишь по гостям? Кто у тебя тут?

— Дядя и тетка. Вздумала навестить, да белых солдат боюсь встретить по дороге. Им ничего не стоит обидеть беззащитного человека, вот и пошла пораньше. Ты тоже, видать, не любишь долго спать?

Женщина освободила вожжи, замотанные на конец оглобли, прикрикнула на лошадь:

— Трогай давай! — И, обернувшись к Домне, сказала — Дровишки понадобились. Топить нечем, ребятишки замерзают.

Утопая по колено в снегу, она пошла рядом с санями.

— Тяжело тебе одной… дай помогу! — сказала Домна и, не дожидаясь ответа, пошла за ней.

— Коли не к спеху тебе, помоги, спасибо скажу! Навалим вон те кряжи и отправимся вместе…

У дороги лежали заготовленные кряжи сухостоя. Видно, женщина порядком уже потрудилась и успела приготовить добрый воз дров. Вдвоем они быстро раскряжевали только что поваленное дерево, взвалили кряжи на сани. Женщина ловко увязала воз, и лошадь с трудом выволокла его на дорогу и уже легче пошла по наезженному пути.

— Теперь доедем, — сказала женщина, шагая за санями. Они шли рядом, поглядывая друг на друга.

Женщине было лет сорок с небольшим. Но Домна знала, как трудно угадать возраст крестьянки. Тяжелая работа, нужда, дети и многочисленные заботы старят рано.

— В деревне белые? — спросила Домна.

— Нет, только изредка появляются. Вконец разорили крестьян. Вот и у нас угнали коня. Пришлось соседу поклониться. Спасибо, не отказал.

— А что ты сама вздумала за дровами ехать? Или мужа нет?

Женщина печально покачала головой:

— Что тебе и сказать, голубка? Вдова не вдова, но, может статься, скоро стану ею. Мужа дома нет, вот и поехала. — Женщина, пытливо посмотрев на Домну, спросила — К кому же ты идешь и чья сама?

Домна доверчиво улыбнулась:

— Говорила уж я: дядя у меня тут, брат матери. Навестить иду, и работу с собой прихватила, буду прясть от нечего делать! — показала она узелок.

— А кто же дядя, как зовут?

— Викул Микул, а жена его — Катерина. Моя мать Викул Марфа дяде Микулу сестрой приходится.

Женщина с недоумением посмотрела на девушку, глаза ее блеснули холодно и отчужденно. Домна не решилась продолжать разговор. Женщина помолчала, размышляя, снова внимательно оглядела Домну, спросила глухо:

— А сестра Марфы — Дарья как поживает? Мужик не поправился?

Домна замялась. В штабе уговорились, что она назовется дочерью квартирной хозяйки, у которой остановились партизаны, сестры Викул Микула. У хозяйки была взрослая дочь, ровесница Домны. Дело облегчалось тем, что и сама Домна хорошо знала Викул Микула. Домна расспросила хозяйку о родственниках, знала, что у дяди Микула есть еще сестра Дарья, но где у Дарьи муж и здоров ли, она не спрашивала: не думала, что так все обернется. Решила ответить уклончиво:

— Живут понемножку… Я у них давненько не была, да и они редко заглядывают к нам. И ты хорошо знаешь Викул Микула?

— Как же мне не знать, если я его жена?.. Ну, здравствуй, племянница! Что, не узнала тетку родную? И коли меня не узнала, где тебе знать, что мужа Дарьи белые до полусмерти избили нагайкой! — Она строго прикрикнула на девушку — Не виляй! Кто ты и что тебе надо от моего мужа? Может, ты тут нарочно ходишь, вынюхиваешь, а потом к белым побежишь докладывать? Племянница нашлась! Говори прямо, что тебе надо?

Домна колебалась, не зная, на что решиться. Лицо Катерины внушало доверие. С ней, видно, открыто можно говорить. И Домна рассказала правду.

— Не сердись, тетушка Катерина! Я иду с важным делом к твоему мужу. Пусть он мне не родной, но я знаю его давно. Хороший он человек и очень нужен мне теперь, — и она коротко объяснила Катерине, зачем понадобился Викул Микул.

Женщина смягчилась:

— Значит, ты не из той стаи?.. А вот дядю Микула тебе не удастся увидеть. Белые схватили его. Ходила с передачей. Но офицер ихний, антихрист такой, велел солдатам прогнать меня. Прикладами вытолкали, еле ноги унесла.

Домна молча слушала, раздумывая. Выход был один: обратиться за помощью к жене Викул Микула. Других знакомых в деревне у Домны не было.

— Катерина! Ты не поможешь мне вместо своего мужа? Мне нужно найти верных людей, проводников, чтобы наши могли окружить белых.

Женщина ответила не сразу:

— Найдем верных людей. И в деревне кой-кто есть, и в лесу в охотничьих избушках прячутся. Сегодня же пошлю сынка. Он парнишка шустрый, мигом слетает, ночью уже здесь будут мужики.

— Я ведь небось его знаю. Петром сына зовут? Неужели уже такой взрослый стал?

— Да, Петря! А ты где его видала?

— Он с дядей Микулом в Усть-Сысольск приезжал, там и встретила их. А может, мне самой сходить к мужикам в лес? Я на лыжах тоже хожу.

— Нет, тебе не годится: незнакомая девушка на лыжах — сразу бросится в глаза. Ты уж будь моей племянницей Машей, пришла в гости, так и гости. Только будешь дочерью не Марфы, а другой сестры Микула, Дарьи. У нее тоже дочь, да они подальше живут — Маша здесь давно не бывала. Дочь Марфы-то знают многие. Нехорошо может получиться, есть всякие люди у нас.

У Домны отлегло от сердца. Женщина и в своем горе нашла силы помочь ей.

— Спасибо, тетка Катерина.

— Ну что ты, что за спасибо! Да я и сама рада помочь вам поскорее покончить с этой волчьей сворой, — сказала Катерина. — Что для вас хорошо, то и для меня ладно. Может, удастся еще освободить моего Микула?

За разговором не заметили, что отстали от лошади, и они бросились за ней бегом.

Дорога шла в гору. Воз догнали уже на половине подъема. Лошадь остановилась, опустив голову и тяжело дыша. Женщины перевели дух, помогли лошади сдвинуть воз с места и преодолеть подъем.

— Вот мы и приехали! — сказала Катерина.

Уже виднелась деревенская околица, вдоль которой росли высокие сосны. Низенькие, с подслеповатыми оконцами, выглядывавшими из-под пышных снежных шапок, дома разбрелись по обе стороны дороги. Кое-где курился дымок, видно, подтапливали печи, грели настывшие избы.

На улице было холодно, дул пронзительный ветер, мел поземку, насыпая сугробы возле изгородей и бань.

Катерина направила лошадь в небольшой проулочек, въехала во двор приземистого дома, остановилась у крыльца.

Домна огляделась. Дом стоял на задах, за огородами уже виднелся молодой лесок. «Это хорошо на всякий случай», — подумала она. А хозяева, видно, небогато живут. Домишко старый, на две половины, с сенями посредине. Одна половина обветшала, рамы покосились, кое-где выбитые стекла заткнуты тряпицами. Жилая половина чуть новее, окна побольше. В одном из них, в просвете морозных узоров, Домна увидела детские лица. Через мгновение на крыльцо выбежала девочка в наброшенном на голову платке. Она радостно крикнула, с интересом взглянув на незнакомую девушку:

— Мам, давай отведу лошадь к дяде Опоню.

Катерина прикрикнула на нее:

— Зачем выскочила раздетая? Оденься, тогда и отведешь.

Девочка тут же исчезла с крыльца, словно ее сдуло порывом ветра.

Катерина и Домна, сбросив кряжи, вывели лошадь на дорогу. С крыльца снова сбежала девочка, уже одетая в старенькую, не по росту, овчинную шубейку, с длинными рукавами. За ней спешил мальчик чуть поменьше. На ходу нахлобучивая шапку, он бросился с жалобой к матери:

— Мам, Сандра не хочет меня брать с собой. С саней столкну, говорит! Скажи, мам, пусть возьмет… — Черные его глазенки смотрели с такой мольбой, что Домне искренне его стало жаль. Она уже собралась было заступиться за него, но мать строго сказала девочке:

— Сандра, не обижай Мишутку! Садитесь рядом и поезжайте вместе.

Дети радостно бросились к саням, поспорили, кому править лошадью, но старшая взяла верх. Сандра взмахнула вожжами, и усталая лошадь нехотя затрусила по дороге.

Домна и Катерина вошли в избу.

После улицы в доме показалось темно и тесно. Домна остановилась у порога. Катерина подтолкнула девушку:

— Раздевайся и грейся! Проходи, не стесняйся.

У печки с чугунами возилась маленькая сгорбленная старушка. Она поставила ухват, вытерла руки синим холщовым фартуком и слезящимися старческими глазами вглядывалась в гостью, выжидающе посматривая на Катерину. Та негромко сказала:

— Не узнала, мама? Это же Машук, дочка Дарьи, в гости к нам пришла.

— Ну? Такая дальняя гостья? — удивилась старушка. — Садись, родная, отдыхай! Продрогла, чай? Я быстренько соберу на стол, и мы позавтракаем. Катеринушка, тоже, наверное, устала и намерзлась? — И, снова обращаясь к Домне, стала рассказывать — Когда ты к нам в прошлый раз приезжала, я уж и запамятовала! Еще маленькая ты была и худенькая, вроде синички. Кажется, на Троицу приезжала? Тогда ты будто иначе выглядела, личико беленькое было, и глаза вроде светлые… Вот ведь как уже ослабла память, своих забывать стала… — Старушка повздыхала, сокрушенно покачала головой. Она расстелила на столе холстину, принесла в берестяном лукошке хлеб, деревянные ложки.

Катерина, украдкой улыбаясь гостье, сказала матери:

— Молодые растут и меняются. И не диво, коли ты не узнала Машеньку.

Старуха снова покачала головой, словно удивляясь себе, и согласилась:

— Так, конечно, так! Известное дело, мы, старые, книзу пошли, мхом обрастаем, а молодые, как весенние цветы, распускаются и кверху тянутся… Как же, ягодка, у вас дома живут-поживают?

— Помаленьку, хвалиться нечем. Отец, как избили белые, все прихварывает, а мать от слез высохла.

Бабушка пригорюнилась. Утирая глаза краем передника, она сокрушенно говорила:

— Тяжело, конечно, твоей родительнице! Нашего Микула тоже забрали окаянные ироды, в холодном амбаре держат. Трудно из рук убивцев вырваться, ох, трудно! Остались теперь без кормильца. Что только будем делать без него?

Катерине, видимо, стало невмоготу слушать причитания матери, и она резко ее оборвала:

— Ну что ты прежде времени хоронишь человека? Давай завтракать. Гостья голодная, да и у детишек животы подвело. Настук с Петрей не возвращались?

— Еще не показывались…

— Где-то уж они, мои бедняжки? Послали, проклятые, ребят малых в извоз. Обморозятся еще!