Когда наступает рассвет

— Насильно заставили ехать, изверги! Настоящие звери! Хоть бы живыми-здоровыми вернулись! — Вздыхая и крестясь, старушка засеменила к печке. В доме на некоторое время наступила тишина.

Домна огляделась. Она бывала во многих крестьянских избах, и каждая из них какими-то своими неуловимыми приметами говорила о хозяевах, об их достатке и даже о том, насколько дружно они живут.

В избе Викул Микула было чисто. Выскобленные половицы блестели, дверца-залавка у печки была покрыта замысловатыми узорами— диковинные травы переплетались с утками, петухами. Над залавкой тянулась длинная полка-джадж. На ней самодельная домашняя незамысловатая утварь: берестяные чуманьп и коробки, различные по размерам и по назначению; солонка в виде утки, деревянный лоток для просеивавния муки. Стены хотя и потемнели от времени, но» видно было, что хозяева моют их каждый год. Стену украшало вышитое узорное полотенце. В красном; углу, на божнице — маленькая почерневшая иконка… Домна долго вглядывалась, кто на ней изображен, и по широкой, пышной бороде решила, что Никола-угодник. Тут же на стене висела картина, которую она встречала в некоторых домах и раньше: праведники чинно шли в рай, а грешники унылой вереницей тянулись в ад. На двух параллельных брусьях — сёр, протянувшихся вверху от голбца до противоположной стены, лежала доска для хлеба, половинки расколотого длинного березового полена. Хозяин, видимо, что-то ладился смастерить и положил их сюда посушить.

В сенях послышался топот. Раскрылась дверь, и в клубах морозного воздуха в комнату ворвались Сандра и Мишутка. Лица у обоих разрумянились, глаза искрились восторгом. Наперебой они затараторили:

— Мам, Сандра как ударит лошадь, Пегашка как понесется!

— А Мишутка не хотел слезать с саней, еще, говорит, слетаем до конца деревни. Едва стащила его!

— Не ври, я сам слез! А дядя Опонь мне велел позже прийти лошадь напоить. Вот увидишь, как сяду верхом да как поскачу!

Мать, переодевшись, спустилась с голбца, велела детям раздеваться.

— Давайте, ребятки, завтракать! Вон и гостья проголодалась…

Дети тут же сняли одежонку, уселись за стол, быстро разыскали в лукошке свои ложки.

Бабушка принесла в большой деревянной тарелке капусту, налила в глиняную чашку грибной суп, и поставив на стол, пригласила Домну:

— Садись, Машук, поешь с нами. Не обессудь, лучше нечем угостить. Завтра сварим дичь. На прошлой неделе Катерина ходила силки проверять и принесла две куропатки. Вот они и пригодятся. Подвигайся поближе…

Домна села рядом с Катериной. Хлеб был черствый, грубый. Попробовав, она догадалась, что в хлеб примешана толченая солома с пихтовой корой. И, угадывая ее мысли, старуха сказала:

— Давно примешиваем… Слава богу, такой есть. Скоро и его не будет: мука на исходе.

Проголодавшаяся Домна с удовольствием ела и квашеную капусту, и грибную похлебку, и пареную репу. Катерина часто вздыхала, поглядывая в окно, видимо поджидая старших детей. Домна, заметив это, спросила:

— Куда послали ребят-то?

— Есть тут хозяйчик, старается для белых, из кожи лезет, — печально сказала Катерина. — Многих погнал ямщичить, а свою дочь оставил, хотя и здоровенная девка — об стенку шмякнешь, так отскочит как ни в чем не бывало. А моя Настук слабенькая да безответная. Ей шестнадцать только, потому и Петрю с ней отправила, вдвоем-то им все полегче.

— Спросить вас хочу, тетка Катерина, — наклонилась к ней Домна, — извините, если что не так скажу. Вы уже не молодые с дядей Микулом, а ребята у вас вон еще какие малыши!

— Что поделаешь, раз такое наше счастье! Первенькие-то давно оставили нас, — двое умерли, а эти не успели еще подрасти. И то сказать, Настук уже работница. Прилежная, старательная — помощница в хозяйстве, да и Петря не отстает.

— А Сандра с Мишуткой не ходят в школу?

— Ходили, да нашего учителя белые убили. Такой был славный молодой человек. Алексеем Васильевичем звали. Разговорчивый и уважительный, с каждым, бывало, побеседует. К нам частенько заглядывал. Ладил он с моим…

— За что же его убили? — спросила Домна.

— В коммунисты записался. Злые люди донесли на него… Как уж он заботился о детях бедняков!

А что с ним сделали, о господи! Тяжело рассказывать… — со вздохом сказала Катерина. Однако, помолчав, продолжала — Пришли к нему солдаты с офицером, а хозяин его, человек пожилой, Федором звали, заступился за учителя: «Собираетесь, говорит, школу без учителя оставить?..» Ну, белые и его забрали, да в волость. Били да мучили их, бедных. А затем повели на реку, к проруби. Люди видели: сначала Федора туда спихнули. Говорят, вынырнул и давай руками цепляться за край проруби. А офицер по пальцам да в голову пинать. Алексей Васильевич не вытерпел, бросился на изверга, хотел самого в прорубь столкнуть, зверюгу. Упал офицер, да не вниз головой, а боком… В это время солдат и хлоп учителя из винтовки. Прикончил наповал. Старика затолкали живым под лед, а за ним и учителя… Всей деревней оплакивали. Такого человека ни за что ни про что сгубили! Вот и остались без учителя…

Дети сидели за столом, боязливо поглядывая на мать. Перестала есть и Домна.

Тяжелый вздох Катерины нарушил гнетущую тишину:

— А теперь у них в руках и наш отец…

Она встала из-за стола, сказала Домне:

— Ты, милая, поешь и залезай на полати, отдыхай. До вечера далеко. Силенки побереги. А я схожу по делам, постараюсь повидать кое-кого. Мама, убери со стола, не давай детям вольничать, пусть не мешают гостье отдыхать. Придут без меня ребята, накорми.

Катерина оделась и вышла из избы.