Жизнь и приключения Лонг Алека

13

Правительство не забыло стачки газовщиков в Сиднее. Оно прекрасно знало, какую роль сыграли в ней рабочие Квинсленда. Знало и о больших денежных суммах, собранных для забастовщиков. Многочисленные открытые митинги в защиту стачечников, которые провели в Брисбене Артем и его товарищи, вызвали сильное недовольство в правительственных кругах. Королевский судья Бартон требовал применения строгих мер.

Но, по конституции, воскресные митинги на открытом воздухе разрешались, и это осложняло дело.

— Мы не можем в дальнейшем допускать подобное подстрекательство, — раздраженно говорил судья начальнику брисбенской полиции Коллинзу. — Не можем. Вы понимаете, к чему ведут такие выступления? Вы ссылаетесь на конституцию, на закон, Коллинз. Но всякий закон можно толковать по-разному. Подумайте, как нам пресечь вредную агитацию.

— Хорошо, сэр, — сказал Коллинз, выслушав советы Бартона. — Мы примем меры.

«Меры» оказались чрезвычайно простыми. В следующее воскресенье митинг на площади Дрейка, собравший несколько сот человек, полиция разогнала.

Артем был вне себя.

— Ну хорошо же, — говорил он, сжимая кулаки. — Значит, открытая война! Хорошо. Мы должны говорить. Если только смиримся, замолчим, не будем сопротивляться полиции, допустим ограничения свободы слова, последуют еще более серьезные наступления на наши права. Я думаю, это ясно всем.

Митинг назначили на будущее воскресенье, а в четверг Артем отправился в полицию за формальным разрешением. Так делалось всегда. Обычно разрешение выдавали без задержки, но на этот раз Коллинз принял Артема очень холодно.

— Мистер Сергеев, — сказал он, потирая свои большие руки, — такого разрешения вашим социалистам я не дам.

— Но почему? Запрещение идет вразрез с правами, данными конституцией гражданам Австралии.

— Конституция разрешает выступления, направленные на благо страны, и потом вы не австралийский гражданин…

— В законе не говорится об этом. Митинги в воскресенья разрешены вообще и всем, — отпарировал Артем. — Например, «Армии спасения» вы беспрепятственно разрешаете публичные выступления. Почему?

— Она проповедует слово божие. Не будем терять напрасно время, мистер Сергеев. Выступления социалистам я не разрешаю, а если вы нарушите мой запрет, ваши ораторы пойдут под суд. До свиданья.

Артем, чертыхаясь, покинул полицию. Полный произвол! Что хотят, то и делают. У кого власть, у того и сила. Он вернулся в «Союз эмигрантов», где его с нетерпением ожидали товарищи.

— Митинг не разрешили, но мы его все равно проведем. Будем говорить в разных местах. Я — на площади Дрейка, Алек — у Гамильтон-сквера, Джеймс Олвин — на улице Железнодорожного переезда. О чем говорить, вы знаете.

В воскресенье Алек поднялся рано. Он бегло просмотрел свои заметки. Артем поручил ему рассказать о борьбе рабочих в России и призвать к слиянию всех профсоюзов в один, для того чтобы создать мощную силу, способную противостоять натиску буржуазии. Лидеры должны быть сменены на подлинных защитников рабочих…

Айна еще спала. Он не стал будить ее, на цыпочках прошел в кухню, съел заботливо приготовленный с вечера завтрак и вышел на улицу. Солнце сияло, воздух был прозрачен и чист. Алек чувствовал себя полным сил и очень счастливым. Он немного волновался, как всегда перед публичными выступлениями, но знал, что это чувство пройдет сразу же, как только он начнет говорить, как только появится контакт с аудиторией.

На улицах еще было мало народа, тихо, и он шел не торопясь, наслаждаясь прогулкой. Из головы не выходил Артем. Несколько дней назад он застал его одного. Он сидел за столом, уронив голову на руки. Его поза указывала на безысходную тоску, охватившую этого всегда жизнерадостного и сильного человека.

Алек негромко позвал:

— Федор Андреевич!

Артем не пошевелился. Тогда Алек, вспомнив его особенность ничего не слышать, когда он думал о чем-нибудь, положил ему руку на плечо. Артем поднял голову.

— Что зажурился, Федор Андреевич? — мягко спросил Алек. — Какие-нибудь неприятности?

Артем ничего не ответил, не улыбнулся, и Алек понял, что его что-то мучает.

— Ну что с тобой, Федор? — повторил Алек. — Скажи, легче станет.

— Ерунда все… — с тоской проговорил Артем, глядя на Алека грустными глазами. — Ты что же думаешь, мне хорошо живется? Один я, понимаешь, один. Ты вот нашел свое счастье… Нет, нет, ты не думай, я не завидую, я рад. Но иногда мной овладевает такая тоска… В Россию бы мне…

— В Россию все хотят, Федор Андреевич.

— Я понимаю. Это так, к слову. Обычно плохое настроение у меня бывает редко, за работой забываюсь.

— Ты бы нашел себе подругу по душе. Сколько их тут…

Счастливый Алек был готов подарить Артему всех австралийских девушек.

— Если бы все решалось так просто, — невесело усмехнулся Артем. — Ведь сердцу не прикажешь. Не в магазине костюм выбирать, а друга на всю жизнь. Пока не встретил такую. Ну, ладно. Не будем больше про это. Все в порядке.

Артем встал, улыбнулся, но тоска в глазах его осталась.

Сейчас, идя по залитой солнцем улице, Алек вспомнил Айну, ее улыбку и с еще большей силой ощутил полноту своего счастья. Ему даже как-то совестно было перед Артемом. Чем же помочь другу? В таких делах помочь трудно. Правильно сказал Федор: не костюм в магазине выбираешь…

До начала митинга Алеку нужно было зайти к Роберту Дэви. Он работал кузнецом на одном из металлургических заводов компании «Брокен Хил». Вчера они вместе придумали кое-что на случай, если Полиция попытается сорвать митинг.

Дэви уже ждал его. Увидя Алека, Роберт засмеялся:

— Здоро́во! Все приготовлено, Лонг Алек. Пошли. Часика два им придется помучиться…

— Ты ничего не забыл? Взял инструмент?

— Я же сказал — пошли.

Роберт взвалил на спину небольшой, но, видимо, тяжелый мешок, и они зашагали к Гамильтон-скверу, где Алек должен был выступать. Минут через пятнадцать они дошли до места. Здесь Алек встретил нескольких своих знакомых. Они подходили к нему, жали руку, спрашивали о новостях. Ведь он, редактор газеты, должен знать больше остальных. Мало-помалу собралась порядочная толпа. Алек встал под деревом, поднял ладонь кверху, начал:

— Леди и джентльмены! Сегодня митинг будет проходить несколько необычно. Вы, вероятно, уже слыхали, что полиция запретила нам публичные выступления? Поэтому я буду медленно передвигаться по улице, а вы потихоньку следуйте за мной. Я думаю, что вы услышите все.

В толпе засмеялись:

— Валяй, говори на ходу, Алек. Для нас все равно.

Алек начал говорить. Он делал несколько шагов, останавливался, говорил, снова медленно двигался и снова говорил. Люди следовали за ним. Так спокойно прошло около получаса, но вот появился полицейский. Квартальный Джек Вебстер. Джека многие знали и встретили его шутками:

— Тебя только и не хватало здесь, Джек. Ты, наверное, хочешь помешать нашей прогулке?

— Кончайте говорильню, — заорал полицейский, пробиваясь к медленно двигающемуся Алеку. — Закрывай собрание! Или ты не знаешь постановления начальника полиции?

— Здесь нет никакого собрания, сэр, — сделав невинную физиономию, проговорил, останавливаясь, Алек. — Я разговаривал с приятелями и шел, куда мне надо. Сам не понимаю, почему люди следуют за мной.

— Не валяй дурака. Сейчас же расходитесь и прекратите митинг, не то ты прямым ходом отправишься со мной в тюрьму.

— За что? Нигде не сказано, что социалистам запрещено ходить по улицам.

Препирательство, вероятно, продолжалось бы еще некоторое время, но пришел другой полицейский, отозвал Вебстера в сторону и что-то зашептал ему на ухо.

— Ладно, сейчас, — недовольно отмахнулся Джек и погрозил кулаком Алеку: — К сожалению, я должен уйти, но я вернусь через двадцать минут. Чтобы здесь не было ни одного человека. Вы поняли?

— Не беспокойся, Джекки. Все будет ол райт. Можешь уходить спокойно. Мы тебя не подведем, — заорали из толпы. — Проваливай побыстрее.

Когда полицейские ушли, Алек, улыбаясь, сказал:

— Надо менять тактику. У меня еще есть что сказать вам, а он ведь вернется и не даст говорить. Пожалуй, я залезу на дерево.

— Лезь! Оттуда мы услышим тебя еще лучше.

Алек влез на дерево, уселся поудобнее на сук и снова начал говорить. Но не успел он произнести и двух слов, как снова появился Вебстер.

— Теперь ты забрался наверх и продолжаешь болтать оттуда? А ну слезай сейчас же!

— Мне здесь удобно, сэр, — потешался Алек. — И я молчу.

— Слезай немедленно. Не то я тебя сниму сам…

Под свист и улюлюканье Вебстер полез на дерево.

— Не лезьте на мою ветку, сэр, — испуганно закричал Алек. — Она не выдержит двоих!

— Слезай!

— Но вы меня арестуете тогда, сэр?

— Там будет видно. Слезай.

— Я не хочу в тюрьму, — издевался Алек.

Вебстер перебрался поближе к Алеку. Ветка затрещала и обломилась. Под восторженный гогот толпы оба неуклюже спрыгнули на землю.

— Я же вас предупреждал, сэр, — проговорил Алек, обтирая платком поцарапанные руки. — Так должно было случиться. Вы не ушиблись?

— Ну вот что, — строго сказал полицейский. — Хватит шуток. Я тебе говорю в последний раз. Прекращай митинг и не заставляй меня тащить тебя в тюрьму.

Он повернулся и, грубо расталкивая людей, ушел.

— Давай дальше, Лонг Алек. Он больше не придет. Ты же еще не кончил?

— Ладно, парни, продолжим. Но для этого надо прежде произвести кое-какие работы. Роберт, иди сюда, — позвал Алек стоящего невдалеке Дэви. — Я думаю, что этот столб подойдет? — Он встал у фонарного столба: — Начинай, Роберт.

Дэви подошел, вытащил из своего мешка две толстые цепи с кандалами на концах, обкрутил их вокруг столба, надел кандалы на руки и ноги Алеку, защелкнул их и приклепал к столбу.

— Что ты делаешь? — завопили в толпе. — Зачем это надо?

— Пусть теперь попробуют увести меня отсюда, — засмеялся Алек. — Потребуется время. А мы поговорим.

Рабочие зааплодировали. Поняли, что задумал Алек.

— Итак, — начал Алек. — Все вы читали листовку, выпущенную комитетом борьбы за свободу слова, «Обращение к здравому смыслу»? В ней сказано обо всем, что нас волнует. И о свободе слова тоже. Мы имеем право на свободу слова, на забастовки, на объединения в партии и союзы. Почему правительство устраивает гонения на социалистов? Да потому, что они говорят правду. А правда для них хуже смерти. Сейчас наши ораторы говорят повсюду, в разных местах Брисбена. У нас нет разрешения от полиции, но мы не сдадимся и будем говорить хоть в таком виде… — Он потряс цепью. — Мы не предадим…

— Полиция! — вдруг закричал кто-то перепуганным голосом, и, раздвигая людей, к Алеку подъехала тюремная карета с решетками на окнах, запряженная двумя лошадьми, — «черная Мери», как ее называли австралийцы. С подножки соскочил Вебстер и еще один полицейский.

— Продолжаешь болтать языком? Я так и знал! — заревел вконец обозленный Джек, почувствовав в неповиновении Алека удар по престижу власти. — Сейчас ты замолчишь надолго. Поехали!

— Я не могу отойти от столба, сэр, — жалобно проскулил Алек. — Рад бы, но не могу… — И продолжал своим обычным голосом, обращаясь к рабочим: — Конституция разрешает митинги по воскресеньям, а начальник полиции издает запрещающий циркуляр. Разве мы живем не в свободной демократической стране? Разве это свобода слова, которую нам даровала конституция? Мы даже не имеем права…