Жизнь и приключения Лонг Алека

14

Алека освободили на следующий день под залог, который внесли товарищи. А через неделю состоялся суд. Айна очень волновалась, но Алек успокоил ее:

— Не бойся, девочка. Все обойдется. Ты непременно приходи посмотреть комедию.

Судил ораторов-социалистов сам королевский судья Бартон. В назначенный час в помещение, где должен был происходить суд, набилось столько народа, что полицейские перестали пускать туда желающих задолго до начала. Всем хотелось послушать «процесс».

Алека судили первым. После нудных формальностей с неизбежной клятвой на Библии говорить «правду, одну лишь правду» судья приступил к делу. Заслушав короткие показания полицейского Вебстера, он начал задавать Алеку вопросы:

— Итак, несмотря на запрещение говорить в воскресенье, вы все же организовали митинг?

— Нет, сэр, я ничего не организовывал. Митинга не было.

— Свидетель Вебстер, где вы застали подсудимого в воскресенье утром и чем он занимался? Он говорил?

— Так точно, сэр, — вскочил со скамейки полицейский. — Он говорил у Гамильтон-сквера.

— Это правда?

— Правда, сэр.

— Так почему же вы отрицаете митинг?

— Я беседовал со своими друзьями, но митинга не было.

— Вас слушало много народа. Они все ваши друзья?

— Я уже заявлял свидетелю Вебстеру. Я не стоял, а шел и разговаривал с товарищами и не знаю, почему толпа незнакомых людей следовала за мной. Не мог же я запретить им этого? Мне даже не нравилось, что они идут по пятам.

В зале раздался смех. Бартон позвонил в колокольчик, призывая к тишине.

— Хорошо, оставим это. Вы имели разрешение говорить в воскресенье?

— Да, сэр. У меня было разрешение «здравого смысла».

— Это что же за разрешение? — иронически поджал губы Бартон. — Нельзя ли узнать?

— Оно есть у свидетеля Моррисона. Прикажите ему прочитать.

— Я не считаю это нужным, — опасливо проговорил судья, оглядываясь на присяжных. Но их лица выражали живейшее любопытство.

— Пусть прочтет! Пусть прочтет! — закричали из зала. — Что за разрешение?

Судья снова позвонил в колокольчик.

— Свидетель Моррисон, прочтите то, что подсудимый называет разрешением.

Рабочий Моррисон встал, вытащил из кармана смятую прокламацию и принялся читать. Это было обращение ко всем людям, имеющим здравый смысл, свободно говорить по воскресеньям, так, как написано в конституции, сопротивляться притеснениям, которые терпят рабочие от хозяев. А когда Моррисон дошел до слов, где говорилось о продажности рабочего правительства, судья побагровел и яростно зазвонил:

— Довольно, Моррисон! Садитесь.

— Вы же сами просили, сэр…

Зал давился от хохота.

Суд продолжался. Алек отвечал на вопросы весело, находчиво, но так, чтобы ни в чем нельзя было усмотреть неуважения к суду.

— Продолжим. Значит, вы шли, окруженный толпой, и говорили? Там присутствовали ваши знакомые и…

— И полицейские, сэр. У меня даже создалось впечатление, что я губернатор и меня охраняют.

— Свидетель Вебстер!

Полицейский рассказал, как Алек залез на дерево и говорил оттуда и как он, Вебстер, пытался заставить его замолчать.

— Что ж ты не расскажешь, как ты ушиб свой зад, Джекки, когда летел с дерева? — спросили из зала. — Не скрывай. Ты клялся говорить правду.

— Хорошо, Вебстер. Достаточно. Садитесь. Свидетель Грин! Вы показывали, что подсудимый пел антиправительственные песни. Вы подтверждаете?

— Да, сэр, — вскочил с места краснорожий верзила. — Подтверждаю.

— Что это были за песни?

— Призывающие к бунту, сэр.

— Вы подтверждаете, подсудимый, что это были песни, призывающие к бунту?

— Я протестую, сэр. Пусть свидетель Грин пропоет ее.

— Здесь не опера.

— Прошу прощения, сэр. Тогда пусть свидетель повторит слова. В них не было ничего криминального.

— Грин, повторите.

Грин смущенно начал невнятно говорить.

— Громче! — закричали в публике. — Ничего не слышно.

Грин оглянулся на судью и произнес во всю свою могучую глотку:

— «Поднимите красное знамя, под его сенью мы живем и умрем. Прочь, трусы! Долой изменников! Здесь мы поднимаем развевающееся красное знамя…»

— Замолчите! — заорал Бартон, неистово звоня в колокольчик. — Довольно! Все понятно.

Грин испуганно плюхнулся на свое место. Зал в восторге аплодировал.

— Вернемся, подсудимый, к митингу, который вы организовали. Объясните суду, что заставило вас нарушить закон.

— Нет, сэр, я не нарушал закон. Наоборот, я использовал свое право на свободу слова, освященное законом Австралии.

— Довольно. Об этом я уже слышал. Вы нарушили циркуляр комиссара полиции.

— Разве? Тогда он должен касаться всех партий и обществ. Тем не менее некоторые ораторы спокойно выступают на улицах Брисбена.

— Запрещение касается социалистов. Вы не будете отрицать, что социалисты призывают к открытому бунту и свержению существующего в Австралии строя?

— Буду, сэр. Социалисты борются за истинную демократию — за свободу слова, печати, собраний, за справедливое социальное устройство общества… Все сидящие здесь должны знать, за что борются социалисты, и поддержать нашу партию, как наиболее справедливую. Но если правительство обеспечит все наши требования, то лучшего нам не надо. О каком свержении существующего строя тогда может идти речь?

— Хватит! — закричал судья, поднимая руку. — Вы занимаетесь недозволенной пропагандой своих идей. Отвечайте по существу.

— Я ответил по существу, сэр.

В таком духе, под смех и язвительные реплики публики, продолжался суд. Лорд Бартон вспотел, покраснел, был зол. Показания свидетелей превратились в фарс.

Приговор был короткий и гласил: «За проведение воскресного митинга без разрешения начальника городской полиции Алек Лонг приговаривается к одному месяцу тюремного заключения или к ста пятидесяти фунтам штрафа…»

После Алека быстрым темпом судили двух других ораторов.

— Не горюй, Алек, — крикнул Артем, когда осужденных выводили из здания суда на улицу. — Придется отсидеть месячишко. У нас нет таких денег. Ведь надо платить за всех троих.

У входа уже стояла «черная Мери». На Алека надели наручники и сковали с одним из осужденных. В толпе он увидел грустную Айну, но, когда глаза их встретились, она нашла в себе силы улыбнуться и помахала ему рукой. Ее губы шевелились, вероятно, она что-то говорила, но Алек не слышал ее.

Когда их сажали в карету, присутствовавшие на суде пытались подбодрить арестованных криками:

— Пусть не думают, что мы замолчим!

— Мы заговорим громче. Не испугали.

— Правду в тюрьму не посадишь!

Арестованных усадили на узкие скамейки в карете, и лошади тронулись.

Алек спросил у своего напарника:

— Тебя как зовут, парень?

— Джим Гудвин. Слесарь с «Брокен Хила». Я им здорово попортил крови. Выступал каждое воскресенье, и всегда удавалось смыться. А тут не повезло. Ну, да ладно.