Осенние

Глава 21

Женя потом сказал, что народу на выставке неожиданно много было. А потом подумал и пожал плечами: хотя, в общем-то, пришли все те, кто и должен был появиться. Странно, но, несмотря на многолюдное посещение, мне всё казалось, что в зале пустынно и сухо, и паспарту с рисунками, закреплённые всего лишь на прочных нитях, шуршат от сквозняков, заставляющих их тереться о стены. И ещё ужасно раздражал запах застоявшейся пыли, хотя мы с Женей приехали в галерею раньше всех, за полчаса до назначенных четырёх, и техслужащие при нас поспешно домывали полы в нашем зале. Но вместо запаха сырых, постепенно подсыхающих полов я постоянно чувствовала пыль.

Прошло всё очень спокойно. Сначала торжественную часть на открытии выставки провёл преподаватель университета. Женю и меня продемонстрировали всем, кто нас не знал, а потом посетители разошлись посмотреть саму экспозицию. Из посторонних гуляли по нашей выставке только те, кто был в этот момент вообще в галерее и заинтересовался, что происходит в отдельном её крыле.

А так… Естественно, с Женей пришли однокурсники и ребята с предпоследнего курса худграфа. Ещё бы – такая выставка! Акварель Женьки привлекала всегда. А тут ещё в сочетании с моими карандашными – и теперь уже мелковыми работами.

Пришёл Аркадий – с матерью, при виде которой я тихонько ахнула про себя и пригорюнилась: умеют же люди одеваться так, что вроде и просто, но насколько элегантно! Мой скромный кофейного цвета шёлковый костюмчик мгновенно померк на фоне её аристократично-серого, льняного! Правда, Елена быстро подправила моё настроение, подойдя и искренне поздравив с первой, пусть и совместной выставкой. Аркадий же просто, как будто так и надо, поцеловал мне руку – на что мой папа, стоявший чуть поодаль, еле заметно приподнял бровь, а Женя почему-то насупился.

Пришли родители Жени. Его отец, которого я побаивалась (а вдруг скажет – примазалась к работам и славе сына?), отнёсся к знакомству со мной… э… благосклонно. Зато Женькина мама восторженно ахала (предыдущие работы она видела и уже знала о несчастье с моими рисунками) и сразу загорелась желанием познакомиться с моими родителями, после чего я и представила друг другу оба наши семейства.

Пока они разговаривали, Женька тронул меня за руку и кивнул на вход в «наш» зал. Удивительно, но Михаил появился с Константином Павловичем – последний явно очень недовольный. Зато сияющий и даже гордый Михаил потащил его сразу с порога к ближайшей же маленькой композиции из наших с Женей рисунков. Издалека я не очень видела выражения дедова лица, но он так неподвижно застыл перед тем, что ему показывал и о чём горячо рассказывал Михаил, что стало ясно: кажется, раздражение деда Кости должно быстро пройти. Или, наоборот – вскипеть в высшей точке раздражения?..

Я так пессимистична? Или это из-за того что Костя вчера не позвонил? Или мой пессимизм – из-за этого раздражающего, въедливого запаха пыли?

Правда, Михаил не стал дожидаться, пока настроение Константина Павловича утихомирится: он буквально за руку подвёл его ко мне. Впрочем, при виде того как он тащит деда – и явно ко мне, я сама поспешила к ним навстречу. Женя (здорово ощущаемым стражем моего покоя) последовал за мной.

- Привет! – радостно сказал Михаил.

- Здравствуйте, - спокойно откликнулась я обоим.

Дед что-то проворчал. Но смотрел на меня как-то… несколько иначе, чем недавно.

- Слушайте, а куда девались те рисунки? Алёна, я имею в виду – твои! – выказал осведомлённость Михаил. – Тут же ни одного из тех, что были раньше! Вы чего вдруг решили в самый последний момент их убрать?

Константин Павлович вдруг остро взглянул на меня. И я сообразила, что он знает! В следующие мгновения я поняла, что буквально считываю с него все эмоции и мысли. Его острый взгляд на меня: он ждёт, что я брошусь с негодованием рассказывать о Вере, попытавшейся настолько варварски сорвать нашу выставку, и этим рассказом постараюсь вызвать к себе жалость, а неприязнь к Вере. Я же, уже смирившаяся и привыкшая к переменам в экспозиции, улыбнулась горячности Михаила и объяснила:

- В последнее время я пробовала рисовать акварельными мелками. Женя решил, что его акварель и мои мелки будут смотреться гораздо более интересно, чем просто акварель и карандаш. Я дилетант, Женя – художник. Кто я такая, чтобы противиться решению профессионала? Поэтому рисунки сменили почти в последний момент.

- Дед, а здорово, да? – гордо сказал Михаил. – Костю везде угадать можно, правда?

Женя опустил глаза, скрывая усмешку: наш друг несколько наивен – уже знали мы оба. Но сказать при деде такое, если учесть, что на рисунках Костя везде со мной!.. Где я просто присвоила Костю, напоказ выставляя свои чувства…

- Здорово, - тем не менее подтвердил Константин Павлович и, слегка поклонившись нам с Женей, уже сам повёл внука к картинам.

Мы с Женей переглянулись, но улыбки сдержали.

- Не думал, - негромко сказал он, - что будет так любопытно считывать с человека всё, о чём он размышляет, но не говорит. Выставка поворачивается совершенно неожиданно. Но мне нравится это.

- Ты тоже – считываешь?.. Я думала – он снова обвинит меня… В том, что Костя сошёл с конкурсной дистанции, - прошептала я, поглядывая, как Константин Павлович медленно, то и дело останавливаясь перед нашими рисунками, передвигается на пару с внуком, который, постоянно взмахивая руками, восторженно привлекает его внимание к тому, что ему особенно нравится. – Женя, что теперь будет с Верой?

- Её увезли в Швейцарию – на лечение, - еле слышно фыркнул тот. – Давно надо было… И что раньше думали…

От неожиданности – в Швейцарию на лечение! – я чуть не расхохоталась. Крепко прижала ладони к лицу и удержалась от смешка. Женя свысока посмотрел было на меня, но, отвернувшись от всех, прыснул и сам... Совладав с собой, он вдруг тихо сказал:

- К тебе этот идёт… Аркадий. Алёна, ты как к нему?.. Что-то он мне не нравится.

- Мне кажется, он коллекционер. Ты чуешь в нём бизнесмена – вот и реагируешь.

- Я сам бизнесмен, - недовольно сказал Женя, - но почему-то…

Он запнулся, а я, подавив улыбку, поспешно сказала:

- Если ты сейчас скажешь, что сам себе нравишься…

Он кашлянул и с ухмылкой потупился.

- Алёна, у меня вопрос, - сказал подошедший Аркадий. – Мы договаривались о покупке нескольких акварелей и одного карандашного рисунка. Что-то я не нахожу их.

- Увы нам, - развела я руками, - с ними случилось непоправимое. Э-э, стихийное бедствие.

- Подтверждаю, - со вздохом сказал Женя.

- Ну-у… Ничего страшного, - задумчиво, словно самому себе, сказал Аркадий. – У меня просто появился новый выбор – надеюсь… Так что предложение остаётся в силе, как и приглашение в гости.

- Спасибо, - уже радостно отозвался Женя.

Странное состояние неловкости оставалось: Аркадий явно ждал, что Женя нас оставит на время, а Женя уходить не собирался. А я… Впечатление нетерпения охватило меня: побыстрей уйти бы отсюда вообще. Впечатление – как будто позвали, но кто? И этот запах застоялой пыли буквально шибанул в нос… Положение, как ни странно, спас Константин Павлович, который, прихватив с собой Михаила, что-то непрерывно рассказывавшего ему, подошёл к нам.

Я наскоро представила Аркадия Константину Павловичу.

- Нам понравилось! – сообщил сияющий Михаил. – Нам всё очень понравилось – такая выставка получилась! Я уже почти всё это видел, но всё-таки не ожидал, что так здорово получится!

- Как долго будет продолжаться эта выставка? – спросил Константин Павлович, который уже как-то более мягко смотрел на меня. – Мне бы хотелось прийти сюда ещё раз, когда первые впечатления улягутся.

- Ещё две недели, - после паузы, в которую все промолчали, ответил Женя за всех сразу, потому что мог ответить и Михаил, бывший в курсе выставки и связанных с нею новостей, но тот загляделся на кого-то...

Мужчины вежливо заговорили об интересных экспонатах…

Я вдруг оглянулась. В помещении, полном посетителей, лёгкие паспарту с нашими рисунками внезапно покачнулись. По залу прошёл еле заметный, но чувствительный сквозняк, пронзительно обдавший свежими и сладкими запахами палой листвы и холодом обветренного асфальта… Облизав губы, пересохшие от зачастившего дыхания, я, стараясь рассмотреть между собеседниками вход в зал, радостно выдохнула:

- Костя!..

- Костя? – с недоумением спросил Константин Павлович. – Он ещё…

И осёкся, обернувшись.

В дверях нашего зала только что было пусто – казалось, только свет заходящего солнца играл на коридорном линолеуме за порогом. Костя появился внезапно – чёрная фигура на фоне заходящего солнца, чьи лучи стелились из окон основного зала. Правда, потом оказалось, что светило уже не солнце, а включённые к вечеру лампы, но это уже мелочь…

Не дожидаясь ничьей реакции, я быстро обогнула Аркадия и пошла к мужчине-Осени. Полетела – по линии его взгляда!

Порога он не переступил – заглянул и отпрянул, снова исчезнув. Я ещё по пути к нему испугалась так, что сердце захолонуло: он увидел мои рисунки, на которых мы вдвоём, – выставленными на всеобщее обозрение! А если он оскорбился тем, каким образом я спасаю нашу с Женькой выставку? О Вере-то, о её выходках я ещё ему ничего не рассказывала!.. Неужели обиделся?!

В дверях пусто – хоть я ещё и не добежала. Ушёл – скользнув взглядом по ближайшим рисункам? Испуганная, я помчалась уже изо всех сил… Вылетела из зала, схватившись, чтобы не упасть на резком повороте, за дверную ручку.

- Привет!

Одной рукой он прихватил меня за кисть, другой – за талию, придерживая так, словно собираясь пригласить на тур вальса. Тёмно-серые глаза – блестят радостью.

- Привет!..

Не злится. Это первое, что я отыскала в его лице. Он даже не оглядывался по сторонам, не увидит ли кто нас, обнявшихся, когда жадно прильнул к моим губам. Но коротко. Я даже горестно охнула, когда тепло его горячих губ пропало с моих, жадных и соскучившихся. Но додумать, где в этой выставочной галерее есть укромное местечко, чтобы он вволю мог целовать меня, не успела…

Костя сжал мне ладонь и, чуть наклонившись ко мне, тихо выдохнул:

- Уйдём?

- Конечно!

Небритый, и глаза – счастливые и сумасшедшие… То ли шёл, то ли бежал, уводя меня с выставки. Я с трудом успевала за ним – в новых-то туфельках… Промелькнула гардеробная – рассеянно вспомнилось, что я там что-то оставляла. Мимо стола вахтёра, помахавшего нам рукой вслед, мимо двух дежурных охранников…

Выскочили на крыльцо, освещённое фонарём (уже стемнело), – я ойкнула, закрываясь руками: сильный ветер резким порывом облепил меня мелким дождём и мелкими берёзовыми листочками. Полностью испугаться тоже не успела. Только засмеялась от бедового чувства необъятной радости, когда легко взлетела и оказалась на крепких руках. Оказывается, он был в кожаной куртке. И, пока он быстро нёс меня к машине, я наслаждалась холодным, терпким запахом мокрой от дождя кожи.

Усадил меня в машину, велел пристегнуться. Что и сделала, пока он обегал машину – сесть за руль. Мягкий хлопок дверцы. Взглянул на меня – я на него. Подняла руку – провести по его взлохмаченным влажным волосам, убрать их со лба. Резко повернул голову – поцеловать в середину моей ладошки.